Разумеется, существовал по меньшей мере еще один источник, авторитетный и относящийся к недавнему прошлому, хотя его значимость и затмил трагический конец германской республики: то была общественная мысль, отразившаяся в статьях Веймарской конституции, особенно в 165-й, закладывавшей фундамент нового социального порядка, к созданию которого стремилось немецкое государство. Она гласила: «Рабочие и служащие призваны сотрудничать (mitwirken) на основании паритета (gleichberechtigt in Gemeinschaft) с предпринимателем, совместно регулируя заработную плату и условия труда, так же как и комплексное развитие производительных сил». Общественные классы при такой формулировке неизбежно становятся — к каким бы противоречиям это ни привело в конституционном плане — источниками права, пусть даже в статье и разъясняется, что такая ситуация может сложиться только при условии сотрудничества (mitwirken). Другой прецедент, который имели в виду европейские законодатели, работая над новыми конституционными хартиями эры антифашизма, — «Новый курс» Рузвельта, которому, однако, тенденциозно консервативный Верховный суд Соединенных Штатов навязал ограничения, замедлив его осуществление. Перебравшийся в США под конец жизни Артур Розенберг, за плечами которого был непосредственный опыт революции в Европе; который был лично знаком со всеми ее ведущими деятелями из НСДПГ, а потом из КПГ, усмотрел — в труде, подводящем итоги нелегкой жизни, «Демократия и социализм», — как раз в «Новом курсе» зародыш системы, способной преодолеть губительное расхождение между двумя враждующими принципами.

Таким образом, именно все это, то есть плоды борьбы и завоеваний первой половины века, законодатели старались перелить в конституции, которые писались с 1946 года и далее. В Италии, Франции, Федеративной Германии вводятся — благодаря объединенным усилиям как левых, так и католических партий, — мощные элементы социальной демократии. Сюда включается и принцип, уже наличествовавший в наброске к немецкой конституции 1848 года (ст. VII, § 26)[486], согласно которому частная собственность подчинена критерию всеобщей пользы и им верифицируется. То же сказано и в статье 2 итальянской конституции (параграф 3: «Частная собственность может быть в случаях, предусмотренных законом, и с возмещением убытков экспроприирована, если того требуют общие интересы»). В подкомиссии спорили, не следует ли поставить «равноценное», или «справедливое» возмещение убытков. Но докладчик по вопросу, выдающийся христианский демократ Паоло Эмилио Тавиани, отверг поправку, заметив, что, если под «равноценным» понимать экономический эквивалент имущества, подвергаемого экспроприации, такая формулировка сделает невозможной аграрную реформу.

В месяцы, когда принималась конституция, на Сицилии ширилось движение против латифундий, за раздел земли между крестьянами. Чтобы запугать активистов и подавить движение в зародыше, сицилийские землевладельцы наняли наводящую страх банду Сальваторе Джулиано[487], того самого, который устроил массовую расправу над путниками на перевале Портелла-делле-Джинестре (1 мая 1947). Но ведь крестьяне действовали на законных основаниях, в русле декретов, обнародованных министром Гулло осенью 1944 (проект конституции предоставлял ему определенные этико-юридические основания). А общественные силы, вооружившие Джулиано, — землевладельцы и мафия — вскоре нашли прибежище в той же партии, к которой принадлежали такие люди, как Тавиани. Разрыв между конституцией писаной и конституцией «реальной» уже намечается в подобных событиях, а впоследствии обнаружится со всей очевидностью.

Во Франции расстановка парламентских сил в Учредительной комиссии была такова, что ФКП даже смогла предпринять попытку предложить свой проект конституции. На самом деле шанс был упущен: текст получился слишком бедным (всего 18 статей) и не оправдал надежд. Первая статья, в терминологии которой слышались отголоски языка Первой французской республики, гласила: «Французская республика представляет собой демократию, суверенитет в которой принадлежит исключительно Нации». Ничего не говорилось о праве на собственность, которое и не значилось среди прав, перечисленных в статье 4; зато из советской конституции 1936 года перенимались некоторые основные принципы общественного устройства сталинской эпохи: право на труд и на получение гарантированной работы; материальное обеспечение за счет государства во всех случаях потери трудоспособности; бесплатное образование на всех уровнях; бесплатное судопроизводство. Так или иначе, проект был отвергнут.

Зато в тексте, одобренном Конституционной комиссией 19 апреля 1946 года, право на собственность трактовалось в статьях 35 и 36. Оба принципа, которые мы видели в итальянской конституции, утверждены и здесь: экспроприация «ради общественной пользы» (ст. 35) и приоритет «общественных нужд» над правом собственности (ст. 36); однако же формула о возмещении убытков звучит так: «справедливое возмещение убытков, определенное согласно закону». В начале статьи 35 поражает почти дословное, с одним только знаменательным отличием повторение статьи 6 «Декларации прав человека», предложенной Робеспьером в 1793 году. У Робеспьера: «Собственность есть право каждого гражданина пользоваться и располагать по своему усмотрению той частью имущества, какую ему гарантирует закон». Французская конституция 1946 года, ст. 35: «Собственность есть неотъемлемое право иметь при себе, пользоваться, располагать имуществом, гарантированное каждому по закону». Подхват еще более очевиден, если прочесть статьи, следующие за упомянутыми. Робеспьер (ст. 7): «Право на собственность ограничено, как и все другие права, обязанностью уважать права других людей». Конституция 1946 года, ст. 36: «Право на собственность не может осуществляться вопреки общественной пользе, или в ущерб безопасности, свободе, существованию или собственности других людей». Перекличка с декларацией Робеспьера заметна с первого взгляда. То же самое явствует из определения, какое тот и другой текст дает «свободе». Робеспьер: «Свобода есть принадлежащая человеку власть проявлять по собственной воле все свои способности; мерой ее является правосудие». Конституция 1946 года, ст. 3: «Свобода есть возможность совершать все, что не нарушает права других людей. Условия проявления свободы устанавливаются законом»[488]. Тут речь уже идет не только о якобинском влиянии, но о влиянии именно Робеспьера. Статьи 6 и 7 проекта, написанного Робеспьером, «вылились» в «Декларацию прав человека», соответствующим образом принятую и положенную в основу конституции 1793 года, которая, вместе с конституцией 1848 года, нашла отклик в преамбуле французских законодателей апреля 1946-го. Если быть точным, две статьи (6 и 7) робеспьеровского наброска превратились в одну (16), где уже ничего не говорится о привязке к закону или об ограничениях, им поставленных: «Право на собственность есть право, принадлежащее каждому гражданину, пользоваться и располагать по своему усмотрению своим имуществом, своими доходами /это слово отсутствовало в проекте/, плодами своего труда и своей деятельности».

Очевидно, что законодатели апреля 1946 года опирались не только на конституцию 1793-го, но более всего в том, что касается основных принципов, именно на предложение Робеспьера, на его собственноручный текст. Филиппо Буонарроти в своей работе «Заговор во имя равенства, именуемый заговором Бабёфа» (1828) в сноске к первой главе опубликовал текст Робеспьера, представив его следующим образом: