— Собственно говоря, в эту слоновую артиллерию Я не верю, — засмеялся Мелькумов. — Видимо, Энвер взял курс на устрашение.

— Как бы то ни было, товарищ комбриг, но противник серьезный, — сказал Лихарев. — Возьмем хотя бы соотношение сил.

— Это конечно, — согласился Мелькумов, — Соотношение примерно один к десяти. Моя бригада с мусульманским отрядом — тысяча восемьсот сабел. Третья стрелковая дивизия пойдет левой колонной, полторы тысячи штыков. У Энвер-паши одиннадцать тысяч, у Ибрагима — пять. Преимущество в артиллерии. У меня две батареи.

Он взял стул, присел напротив Лихарева и стал расспрашивать его, что происходит в Фергане.

Лихарев отвечал со свойственной ему сдержанностью. Слушая его, Мелькумов скользил взглядом по приятному лицу нового командира полка с серыми спокойными глазами. Отдельные слова он произносил с некоторой запинкой, но это обстоятельство отнюдь не портило произношения, а, наоборот, придавало его речи какой-то особый оттенок.

— А у меня тут случай был, — сказал Мелькумов, когда его собеседник ответил на последний вопрос, — Вы помните: Княз Курбский от царского гнева бежал, С ним Васка Шибанов стремянный…

— Помню, — отвечал Лихарев, несколько пораженчный подобным вопросом. — Это у Алексея Толстого.

— Так вот у меня на днях Курбский был.

— Однофамилец?

— Прямой потомок. Бывший ротмистр. Кавалергард.

— Удивительно! — Лихарев развел руками. — Как же он сюда попал?

— А кто его знает! Приходит вместе с женой. Оба такие высокие… А физиономии византийские, иконописные. Ничего не скажешь — красивый народ. Вот он мне записку подает. Начальник штаба фронта пишет, не смогу ли я использовать подателя товарища Курбского? А где его исползоват? Эскадрон дат? Значит, надо кого-то снимат с эскадрона. А у меня, знаете, какие комэски! Что будешь делат? И говорю ему: «Вам бы лучше в штабе устроиться». А он: «Нет, я, говорит, строевой».

— Ну и как же вы с ним, товарищ комбриг?

— Отправил обратно. Дал им на дорогу хлеба, консервов. Собственно говоря, я мог бы его устроит, но лучше уж как-нибуд без князей повоюю…

В дверь постучали.

— Войдите! — сказал Мелькумов.

Вошедший адъютант подал телефонограмму, которую комбриг тут же прочел. Командующий фронтом приказывал Первой кавалерийской бригаде немедленно выступать под Байсун…

Энвер-паша находился в плохом расположении духа. На днях у него было столкновение с Ибрагим-беком. Локаец открыто выступал против турка и за глаза ругал его самыми скверными славами.

— Какой он правоверный мусульманин?! — запальчиво говорил Ибрагим-бек своим курбаши. — Разве вы не слышите, как скрипят его сапоги? В них зашита свиная щетина! И такой человек хочет командовать священными войсками ислама!

Слова эти были услужливо переданы Энвер-паше.

— Хорошо, — сказал тот, — в таком случае пусть рассудит афганский хан, кому из нас командовать мусульманской армией. И если он отдаст предпочтение Ибрагим-беку, то я немедленно покину Восточную Бухару.

Прошло уже несколько дней со времени посылки делегации в Афганистан. Возвращение ее ожидалось с часу на час.

В эту минуту Энвер-паша, сидя в юрте, был занят просмотром списков только что прибывших из Турции офицеров. В большинстве они были бывшими офицерами 1-й гвардейской дивизии, оказавшими жестокое сопротивление мятежникам при свержении султана. На них можно было целиком положиться. Терять им было нечего. Удача их была тесно связана с удачей Энвер-паши.

Тут же в юрте находился Даньяр-бек, плотный, бравого вида лезгин лет сорока, с черной бородкой. Ранее он командовал мусульманским отрядом, но изменил и, с коварной внезапностью разоружив батальон стоявшего в Душанбе стрелкового полка Красной Армии, перешел к Энвер-паше. Теперь он пользовался особенным благорасположением турка.

Энвер-паша знал многих из прибывших к нему офицеров по мировой войне. Он взял карандаш и, делая пометки в списке, стал распределять офицеров по полкам и отрядам.

Занятие это было прервано сообщением о возвращении мирзы Мумина, главы посланной в Афганистан делегации.

Мирза Мумин был тот самый полный человек с пухлым лицом, который передсборищем в Бабатаге ездил на свидание с эмиром бухарским и привез его фармон.

Он появился в юрте вместе с двумя сопровождавшими его делегатами.

Энвер-паша послал за Ибрагим-беком. Но тот, видимо, стоял за стеной, уже ожидая этого приглашения, и тут же вошел. Войдя, он едва кивнул Энвер-паше и, скрестив руки и закинув голову, стал молча ждать оглашения послания Амануллы-хана, эмира афганского.

Юрта наполнялась албаями и старшими чинами штаба. Пришел Селим-паша, дядя Энвера, старик-генерал с завесом орденов на груди. Следом за ним вошли албай Ахмет-бей, высокий сухой человек, исполнявший при Энвер-паше обязанности начальника штаба, и Оман-бей — квартирмейстер. Последним пришел поддерживаемый под руки, считавшийся святым старик Исахан.

Теперь все были в сборе.

Энвер-паша подал знак мирзе Мумину.

Мирза не спеша надел очки, достал из полевой сумки бумагу и стал читать ее вслух.

Без обычной на Востоке витиеватости Аманулла-хан отвечал на общее послание Энвер-паши и Ибрагим-бека.

Он писал, что знает Энвер-пашу как образованного человека, а Ибрагим-бек вообще ему не известен.

— Но скажите, во имя чего вы воюете? — читал мирза Мумин. — Разве может муха воевать со слоном? Мы дружим с русскими и не будем оказывать вам ни прямой, ни косвенной помощи…

Мирза Мумин снял очки и обвел выжидающим взглядом собравшихся.

— И это все? — спросил Энвер-паша.

— Да, господин.

На каменном лице Энвер-паши выразилась озабоченность. Задумавшись, он опустил голову, но тут же поднял ее. Во всяком случае, в послании афганского хана предпочтение отдавалось ему. «Что-то скажет теперь Ибрагим-бек?» Долго сдерживаемое раздражение прорвалось в нем. Бледнея» от волнения, он повернулся в ту сторону, где раньше стоял Ибрагим-бек, но того уже не было в юрте.

Снаружи послышались дробные звуки конских копыт. Потом покрывало, заменявшее дверь, приоткрылось, и вбежавший в юрту нукер упал к ногам Энвер-паши.

— Встань! — сказал тот. — Говори!

Нукер поднялся, приложил руки к груди и, не смея поднять глаз, сказал, что к Байсуну подошел Якуб-командир с большим войском.

Это сообщение несколько озадачило Энвер-пашу. Через своих лазутчиков он знал, что еще два дня тому назад бригада Мелькумова стояла в Гузаре, проводя учебные стрельбы. Ничто не говорило о предполагающемся выступлении. И вот она уже в непосредственной близости. А еще не все отряды подошли к Каферуну. Надо было выиграть время для сосредоточения сил. Решение, как всегда, пришло неожиданно. Энвер-паша приказал собравшимся, кроме Даньяр-бека, оставить его, потому что он хочет молиться богу.

В действительности это было не совсем так. Оставшись с Даньяр-беком, он расстегнул френч, снял с груди медальон и вынул из него крошечный, величиной о усеченную спичечную коробку, александрийский коран. Там же находилась такая же маленькая лупа. Коран можно было читать только через нее.

Энвер-паша, изредка поднимая глаза к потолку, мельком прочел одну суру из корана и убрал все на место.

Даньяр-бек тоже сделал вид, что помолился; он пошептал что-то и провел руками по лицу, соединяя пальцы внизу бороды.

Когда начальник штаба албай Ахмет-бей, удивленный наступившим в юрте молчанием, заглянул в шелку, он увидел, что Энвер-паша, поджав ноги, писал что-то в блокноте. Рядом с ним сидел на ковре Даньяр-бек.

В кибигке было душно. Лихарев лежал на кошме, разостланной на глинобитном полу. Мысли, теснившиеся у него в голове, не давали ему спокойно заснуть. Он принял полк на походе и еще не вполне ознакомился с ним, но то, что ему пришлось узнать и увидеть, произвело на него хорошее впечатление. Комиссар оказался общительным человеком, с которым будет приятно служить. Понравились ему и рядовые бойцы — здоровые, коренастые оренбургские казаки.