Все это получилось так неожиданно, что привело бы в состояние крайнего беспокойства даже не такого бывалого человека, каким был Дмитрий Романович Ипполитов.

Он медленно ходил по ковровой дорожке и, заложив руки за спину и склонив голову, раздумывал над только что полученным сообщением.

В большой сводчатой комнате стоял полумрак. Кабинетная лампа под зеленым абажуром освещала письменный стол с целой грудой бумаг и картонных папок. На них круглым писарским почерком было что-то написано.

Перебирая в уме события последних дней, Ипполитов все больше приходил к убеждению, что турок Али-бей, о котором ему сообщали, приступил к враждебным действиям. Это обстоятельство чрезвычайно волновало его.

Собственно, он уже знал, что прибывший через Баку в Ташкент турецкий офицер Али-бей, объявивший себя верным сторонником республиканской Турции и ее «гази» Кемаля Ататюрка, предложил свои услуги командованию Туркестанского фронта в деле организации мусульманских частей Красной Армии. По вполне понятным причинам ему было отказано в этом. Нельзя было доверить совершенно неизвестному человеку столь серьезное дело. В последующем стали поступать сведения о посещении Али-бея подозрительными лицами. И вот теперь еще это донесение, полученное лишь час тому назад.

Дмитрий Романович прошел на балкон. Над Ташкентом лежала теплая тихая ночь. С балкона открывалась знакомая панорама старого города. Минареты, арки, белые порталы мечетей, залитые голубоватым светом, четко вырисовывались на фоне темно-зеленого неба.

Ипполитов постоял на балконе, выкурил папиросу и, вернувшись в комнату, стал перечитывать донесение.

На вырванном из полевой книжки бланке было мелко написано:

Ипполитов сложил донесение, убрал его в папку и, приняв твердое решение о необходимости немедленного задержания Али-бея, взял телефонную трубку…

Почти в это же время в небольшом домике на окраине города Бухары читал книгу при слабом свете сальной свечи человек в белой чалме. Лицо его властное, с плоскими, подкрученными кверху усами под прямым тонким носом.

В дверь постучали. Человек поднял голову. Отодвинув стул, он поднялся из-за стола, привычно одернул френч с большими карманами и резко сказал:

— Войдите!

Дверь растворилась. В комнату вошел рыжебородый мужчина в пестром халате.

— Али-бей, господин, лошадь готова, — произнес он, почтительно прикладывая руки к груди.

Али-бей холодным, насквозь пронизывающим взглядом окинул вошедшего, молча сунул в карман лежавший на столе пистолет, снял со стены плеть и, чуть поскрипывая желтыми ботинками с блестящими крагами, вышел на улицу.

Подросток в тюбетейке держал под уздцы серую лошадь. И хотя была ночь, под неясным светом месяца можно было разглядеть могучего жеребца — карабаира, для которого пробежать сотню верст в сутки было делом обычным.

Али-бей взял узкое, стаканчиком, медное стремя, вдел в него ногу, сел в седло и разобрал поводья. Лошадь попятилась, но, почувствовав умелого седока, покорно двинулась шагом.

Оставив за собой Арк, бывшую резиденцию эмира бухарского, где по обе стороны ворот в смрадных ямах еще недавно сидели закованные в цепи изможденные узники, всадник подъезжал рысью к окраине города. Дорога была, видимо, хорошо знакома ему. Он уверенно вел лошадь, колеся по узким проулкам.

Брезжил рассвет, но солнце еще не показывалось, В темном небе перебегали зарницами белесоватые полосы. В смутной полутьме зачернели зубчатые башни крепостных ворот. Это был выход из города.

Али-бей перевел лошадь в шаг.

— Стой! — окликнул патрульный. — Кто едет?

— Свои, — спокойно отвечал Али-бей. Он освободил ногу из стремени, подъехал к патрульному и, когда тот потянулся к нему, с силой толкнул его в грудь.

— Стой! — зазвучал другой голос. — Стой! Стрелять буду!

Раздался выстрел. Пуля просвистела во мраке.

Али-бей взмахнул плетью и, пригнувшись к луке, пустился вскачь по пыльной дороге…

Все больше светало. В сизом тумане возник темный силуэт минарета. Влево от дороги, где Зарафшан неслышно катил мутные воды и где еще густела в низинах синяя мгла, что-то сверкнуло, и тут же на цветных изразцах минарета разлился розоватый, трепещущий свет. Изразцы отражали, как в зеркале, отблески солнца, всходившего на той стороне долины. Там, в далекой глубине, за кривой линией гор, казалось разгоралось огромное зарево.

В чистом, свежем воздухе послышался протяжный крик азанчи. Он стоял на минарете. Его белая борода и одежда казались розовыми.

— Ля-иль-алла, ва Мухаммед расуль иль-ля!..

Крик, дрожащий над долиной, подхватили на дальних минаретах. Всюду послышались поющие голоса. Полыхая, искрясь, струясь потоками малиновых, красных, золотистых лучей, брызжущих теперь уже в ясном голубом небе, свет все разгорался, тени исчезали, и перед глазами беглеца словно бы раздвигался гигантский занавес, открывая широкую панораму долины с камышами, пожелтевшей травой, с темными пятнами кишлаков, рощ и садов.

Огненный шар солнца торжественно всплыл над долиной. В воздухе почти сразу же повеяло жаром…

Несмотря на то, что лошадь под ним спотыкалась, Али-бей продолжал гнать ее широким галопом. Временами ему слышался конский топот. Он оглядывался, но на дороге ничего не было видно, кроме клубившейся пыли.

Вблизи показались сады кишлака Кан-Сардабы. Али-бей перескочил арык, придержал лошадь и шагом въехал в кишлак.

Дорога шла между двух рядов тополей с темно-серебряными от пыли листьями.

Али-бей свернул за угол, направившись по узкому проулку, стиснутому высокими глинобитными стенами. Закутанная в черное женщина при виде всадника поспешно скрылась в калитке. У крайнего двора он остановился. На источенных червями деревянных воротах с железным кольцом виднелся поставленный мелом значок.

Али-бей постучал. Во дворе послышались голоса. Ворота раскрылись. Седой старик в белой шелковой чалме, узнав всадника, упал ниц перед ним.

— Встань, старик! — резко сказал Али-бей.

Старик поднялся, шепча слова приветствия, приблизился к всаднику, приложил руку ко лбу и груди и припал к стремени.

— Как вы могли, господин, посланец султана, посланец аллаха, ехать одни? — спросил он с тихим укором, выпрямляясь и глядя на него. — А где ваши мюриды?

— Так было нужно, — сказал Али-бей. — Лошадь готова?

— Уже третий день ждет вас, господин.

— Веди ее и дай мне воды.

Али-бей слез с лошади, отдал ее старику и прошел вдоль двора размять затекшие ноги.

Раздался бодрый стук конских копыт. Босой конюх с широким медно-красным лицом подвел игравшего в поводу буланого жеребца.

Внезапно вдали послышался быстрый конский топот. Али-бей вздрогнул и схватился за грудь. Там, под нижней рубашкой, висел большой медальон с крошечным александрийским кораном.

Топот приближался. Несомненно, это была погоня.

— Скорей! — крикнул Али-бей старику. Тяжелое чувство тревоги охватило его.

Старик подвел ему другую лошадь. Али-бей вскочил в седло. Злой буланый жеребец с пышным хвостом взвился на дыбы, перебрал в воздухе сухими ногами и хватил с места в галоп.

Над степью дрожал зной. Горячий ветер кружил на дороге раскаленную пыль. В ней то появлялись, то исчезали три черные точки. Они стремительно приближались, росли.

Три всадника, один из них юноша в синей чалме, свернув с дороги, вихрем вынеслись на травянистый курган.