Желтая, намотанная по-афгански чалма покрывала его бритую голову. Из-под распахнутого халата был виден английский френч с большими карманами.

Тут же находился и новый казначей Саид-Абдулла, в пылу воинственного задора прицепивший шашку в богатых кованых ножнах.

Седой ишан в белой чалме проверял по списку схваченных рабочих. Он то оглядывался на стоявшего рядом муллу, который то и дело шептал ему что-то, то Подносил список к подслеповатым глазам.

— Кто тут Максум? — спросил он, опуская список и поднимая взгляд на рабочих.

Из толпы выступил молодой широкоплечий узбек.

— Я Максум, — сказал он с достоинством.

Стараясь не выдать волнения, он перебирал пальцами край рваного халата.

Ишан подошел к Абду-Саттар-хану и, понизив голос, сказал:

— Таксыр, этот тот самый байкуш, который говорил, что шариат хорош только для баев и что скоро всем баям будет конец.

Абду-Саттар-хан пристально посмотрел на молодого рабочего. Узбек нахмурился.

— Забить палками! — коротко приказал Абду-Саттар-хан. Два нукера бросились к молодому рабочему, схватили его под руки и поволокли из толпы…

Покрытых кровавыми ссадинами, избитых людей подводили к Абду-Саттар-хану. Он делал знак. Помошники палача отгибали обреченному голову. Тучный палач с медно-красным лицом, держа в руках широкий, остро отточенный нож, не спеша подходил, молча смотрел на свою жертву тяжелым взглядом убийцы и сильным взмахом ножа вершил свое страшное дело…

Вскоре расправа была закончена.

Абду-Саттар-хан приказал поджечь хлопковый завод.

Толпы нестройно едущих всадников, нагруженных узлами с добычей, потянулись из города. Некоторые везли в хурджунах головы казненных, чтобы выставить их в кишлаках для устрашения народа.

Пройдя Джизак, пассажирский поезд быстро шел в сторону Каттакургана.

В прицепленном к хвосту поезда товарном вагоне находились люди и лошади. Здесь были Лихарев, его ординарец Алеша, богатырского склада молодой сибиряк, и джигит Мухтар.

Разложив скромный завтрак на кипе прессованного сена, они молча закусывали хлебом с вяленой воблой.

Лихарев еще в Ташкенту успел поговорить с Мухтаром и уже хорошо знал историю молодого джигита.

Мухтар был уроженцем кишлака Сины, что под Юрчами, где жил с матерью и маленьким братом. Накануне революции он был брошен навечно в яму денауским беком Нигматуллой за то, что, заступившись за старика соседа, побил сборщика податей. Помощь пришла неожиданно. Произошла революция. Эмир бухарский вместе со двором бежал в Восточную Бухару. Прибыв в Денау, знать стала хватать по кишлакам красивых девушек и подростков, чтобы увезти их за кордон. Народ восстал. Кто-то сгоряча поджег дворец бека. Узникам зиндана предстояло задохнуться в дыму. Но тут подошли мусульманские отряды дехкан-добровольцев и Первая кавалерийская бригада, преследующие эмира бухарского. Комбриг Мелькумов приказал обследовать дворец. Узники были спасены, и Мухтар тут же вступил в мусульманский отряд. Такова была несложная история молодого узбека.

О судьбе своего отца он, как и его мать, не знал ничего. Как-то отец был вызван во дворец бека и не вернулся. Возможно, что он, как и многие дехкане, был убит и скормлен огромным сомам, которых Нигматулла развел в дворцовом пруду.

При тех страшных нравах в этом не было ничего удивительного. Жизнь человека в Бухаре не стоила ничего. Так, несколько лет назад, еще до революции, при переправе через Амударью близ Керков затонул каюк, вмещающий до трехсот человек. Русские солдаты самоотверженно спасали погибающих. Начальник гарнизона запросил керкинского бека о количестве погибших. Вскоре пришел характерный ответ:

«…Несчастие произошло по воле аллаха, и погибло столько людей, сколько хотел аллах, но пусть этот случай не беспокоит начальника, так как у эмира народ не считанный, и несколько людей больше или меньше в ханстве — никакого значения для него не имеет…»

Поэтому продажа в рабство за кордон за невзнос налога или избиение до смерти палками лишь по прихоти бека были делом обычным…

Поезд шел под уклон. Часто постукивали колеса. Вагон дрожал и покачивался.

Хайдар, могучий локайский жеребец Мухтара, первый раз ехавший поездом, беспокойно постукивал копытами. Но его новые товарищи — крупный рыжий конь Лихарева и такая же рослая лошадь Алеши — не тревожились. Для них это было привычно.

Мухтар подошел к жеребцу и, ласково шепча что-то, стал поглаживать крепкую шею Хайдара.

Поезд так круто затормозил, что Алеша, сидевший на седле, опрокинулся навзничь, а Лихарев схватился за стойку. Только один Мухтар устоял на своих сильных ногах. В стороне паровоза слышались голоса. Лихарев выглянул в открытую дверь. Поезд стоял на разъезде. Пассажиры выбегали из вагонов. Среди них крутился, размахивая руками, какой-то всадник в чалме.

«Что-то случилось», — подумал Лихарев. Он приказал Алеше пойти узнать, чем вызвана остановка…

Алеша долго не возвращался. Лихарев хотел было сам направиться в голову поезда, но тут позади пронесся заливистый гудок паровоза. Потом послышались все приближающиеся глухие звуки. Лихарев прислушался. Да, несомненно, их нагонял поезд.

Недоумевая, Лихарев приоткрыл противоположную дверь. Мимо него в облаке дыма и гари прогремел паровоз, покатились товарные вагоны. В открытых дверях мелькали смуглые вооруженные люди в чалмах, тюбетейках, суконных шлемах. Меж ними виднелись конские морды в уздечках с блестящими бляхами. Мелькнула платформа с двумя горными пушками. И снова потянулись вагоны с бойцами в малиновых бескозырках какого-то полка туркестанской конницы.

С железным грохотом пронесся последний вагон, и поезд, все уменьшаясь, скрылся за поворотом пути.

Придерживая шашку согнутой в локте рукой, подбежал Алеша.

— Ну что? — спросил Лихарев.

— Басмачи, товарищ комбриг! На Каттакурган напали, — отвечал ординарец с тревожным выражением на своем скуластом лице с чуть приплюснутым носом. — Хорошо, оттуда милиционер прискакал, поезд остановил, а то бы в самую гущу влетели. Чисто беда!.. Эшелон туда прошел с войсками.

— Я видел, — спокойно сказал Лихарев. — А ну, влезай! — Он подал руку Алеше и помог ему забраться в вагон.

Прошло много времени, пока поезд с частыми остановками, словно крадучись, подошел к Каттакургану.

Небольшое здание станции с выбитыми окнами казалось покинутым. Всюду были видны следы разрушения. На перроне блестели груды битого стекла. Пахло гарью. Сиротливо валялся сорванный колокол. У главного входа лежал уже прибранный труп железнодорожника с обрезанными ушами. В стороне хлопкового завода стояло густое облако черного дыма…

…На следующее утро поезд наконец прибыл в Карши. В этот же день Лихарев с Алешей и Мухтаром выехали в Гузар.

Комбриг Мелькумов оказался коренастым человеком кавказского типа с открытым смелым лицом.

Широкие, стрелками к вискам, черные брови и подстриженные к углам рта усы придавали ему решительный вид. Сбитая на затылок папаха, с проломом посредине, обнажала его лоб, широкий и чистый.

Лихарев вошел к нему как раз в ту минуту, когда Мелькумов гонял лошадь на корде, а сейчас он стоял перед Лихаревым и, заложив руки за спину, смотрел на него твердым взглядом темно-карих, казалось, немигающих глаз.

Лихарев доложил о прибытии.

— Очен хорошо! — сказал Мелькумов, не выговаривая мягкого знака. — В самый раз прибыли. Собственно говоря, я уже предупрежден о вашем назначении.

Он провел Лихарева к себе, усадил в кресло, неизвестно как попавшее сюда, и стал знакомить его с последними событиями.

Лихарев узнал, что Энвер-паша с главными силами расположился в кишлаке Каферуне, что под Байсуном, и, видимо, готовится к наступлению. Им созданы базы огневых припасов в ряде пунктов так называемой военной дороги, идущей из Каршей в Душанбе. Армия укомплектована турецкими офицерами — эмигрантами, бежавшими из Турции после свержения султана. Ходят слухи, что Энвер-паша ждет какую-то тяжелую артиллерию на слонах, обещанную ему эмиром бухарским.