Когда он, наконец, прибыл в Мюнхен со своими последними эскадронами, то предстал перед императором:

— Сегюр, что это за история случилась в Туре? Еще один заговор?

— Да, сир, но заговор школяров.

— Каких школяров? Они вас чуть не убили!

— Действительно, но это случайность. Не заслуживает вашего внимания, как школьная шалость.

— Ничего себе! Школьная шалость с выстрелами из пистолета!

Благодаря заступничеству Сегюра виновные остались в тюрьме до окончания событий, то есть избежали смертной казни. По правде говоря, у Наполеона были и другие заботы, кроме наказания бретонца Нестюмьера.

Но, чтобы произошло это чудо, нужны были солдаты Аустерлица, пушки, брошенные в заснеженных полях России, кавалерия, замерзшая при отступлении, и сорок генералов, погибших под Москвой. Бронзу для пушек собрали по всей стране, но нужен не один месяц, чтобы вырастить меткого канонира и обслугу, способную произвести три выстрела в минуту. Лошадей искали не только во Франции, но и во всех еще оставшихся землях империи. Их купили, снарядили, но хорошего всадника не обучишь за неделю. А что стоит эскадрон, не умеющий маневрировать?..

Австрия предложила посредничество в переговорах. Наполеон отказался. Он знал, что «тесть» готов его предать. Несмотря на очевидный недостаток сил и средств, охваченный своей потрясающей гениальностью, ослепленный верой в свою счастливую судьбу, он решил выступить. Воспользоваться колебаниями австрийцев и разбить в решающем сражении русские, а заодно и прусские войска. Его клевреты убедили страну, что отечество в опасности. Он получил от сената разрешение на набор рекрутов в 1813 году, который обескровит страну. Набирались солдаты-подростки. Их потом назовут «марии-луизы». Они будут еще удивлять ветеранов, солдат Великой армии, своей храбростью. Но у них просто не хватало физических сил. Многие из них умрут от болезней, тифа и истощения в полевых лазаретах, госпиталях и прямо в поле. Но главное — они не знали своей новой профессии. Почти все они будут учиться умению воевать в сражениях! Но на бумаге Наполеон имел армию, превосходящую по численности объединенные русско-прусские войска: сто пятьдесят тысяч против ста тысяч солдат. По его замыслу, этого было достаточно, чтобы жестоко наказать противника и даже, может быть, его уничтожить. Расчеты его были просты и логика безупречна: увидев поражение России и Пруссии, Австрия склонит голову и «тесть» потеряет желание рисковать своей головой.

2 мая произошло столкновение с Блюхером под Лейпцигом. Фельдмаршал отступил после жестокой рубки, потеряв двадцать тысяч солдат. Но, не имея достаточно сильной конницы, Наполеон не смог развить успех. Русские и прусские войска соединились в Саксонии и строили укрепления. 20 мая Наполеон выбил их с позиций. Раз за разом атаки Блюхера захлебывались, наткнувшись на «марий-луиз», выстроившихся в каре, как настоящие ветераны. Но и теперь, без кавалерии, он не смог превратить отступление противника в бегство. Это была еще одна пиррова победа. Дорога на Берлин открыта, но французы устали, и боеприпасов не хватает. Надо ждать прибытия обозов с продовольствием, снаряжением и дополнительных сил кавалерии. 4 июня подписано перемирие. Австрия снова предложила себя в посредники на переговорах. Известен разговор, происшедший между Меттернихом и Наполеоном:

— Сир, я только что проехал по расположению ваших войск: ваши солдаты — дети. Когда и они будут истреблены, в свою очередь, кого вы будете набирать в армию? Призовете еще моложе?

— Вы не военный, Меттерних, и не знаете, что такое душа солдата. Вы еще не научились презирать чужую жизнь. Для меня ничего не стоит погубить на двести тысяч жизней больше или меньше.

— Соблаговолите, ваше величество, открыть окно, и пусть вся Европа услышит эти слова.

Начались переговоры, которые никого не обманывали. Наполеон понимал, что, если он уступит, требования коалиции будут увеличиваться. Ему предложили оставить за Францией левый берег Рейна и северную часть Италии, чтобы отобрать и их при первой же возможности. Генеральный штаб был категорически против. В воздухе пахло изменой. Многие высокопоставленные приближенные императора последовали примеру Мюрата и Бернадотта. Потеря Испании еще более осложнила ситуацию. Это было уже слишком! Наполеон встал на дыбы, решил пойти ва-банк под девизом «Все или ничего»! К этому времени союзники, к которым присоединилась Австрия, довели число своих войск до пятисот тысяч человек. У Наполеона было не более четырехсот сорока тысяч солдат, часть которых была связана необходимостью защищать плацдармы в Пруссии. Артиллерии у французов было едва треть от того, что имели союзники. Еще можно было двинуться на Берлин, ударить в самое сердце прусского сопротивления. Но он предпочел не оставлять одного из последних своих союзников из германских монархов, короля Саксонии. Армии встретились под Дрезденом 26 августа 1813 года.

Все это только история, полотно, на фоне которого по доброй или злой воле правителей живут и умирают люди. О войне узнают из бюллетеней, газетных сообщений, о ней безапелляционно высказываются стратеги и пишут мемуары генералы. Только солдат видит ее вблизи, но редко его воспоминания попадают на бумагу. Да и что он видит? Как падают его товарищи. А что он понимает при этом? Труба играет атаку или отступление, войска наступают или отходят, позиции остаются неприступными или, наоборот, оставляются. Наполеон ругался со своими генералами. «Эти люди, которых он осыпал почестями и богатствами», изо всех сил старались показать дипломатам, что они не желают ничего кроме мира. И об этом должен был думать император как главнокомандующий.

Но и в войсках у каждого солдата имелись свои проблемы. Заботы Ландро были для него не менее трудными чем для императора его. Просто они были ближе к грешной земле. Это были заботы простого лейтенанта. У него в подчинении состояло пятьдесят солдат. К этому моменту он уже потерял десять человек из-за ранений или болезней. Его обязанность — выполнять приказы, но для этого надо было держать в руках свою «маленькую банду», обеспечивать ее крышей для ночлега в селениях, через которые они проходили, следить, чтобы каждый отвел свою лошадь в конюшню и, как бы ни устал, расседлал ее и тщательно протер ей мокрую спину. Шевалье присутствовал при раздаче кормов, каждый солдат обязан был получить ранец овса и охапку сена и накормить лошадь прежде, чем заняться своим собственным ужином. На ночлеге необходимо было делать обход, заглядывая в конюшню и расталкивая заснувших на соломе часовых. Пока это было возможно, Ландро требовал, чтобы для грязных работ и ухода за лошадьми люди переодевались в рабочую одежду. Но потом поступил приказ увеличить переходы, и от Лейпцига до Дрездена кавалеристы не снимали униформу.

Это, надо признать, была очень красивая форма, разработанная до мельчайших деталей и сшитая действительно талантливым человеком. Зеленый доломан с воротником, отделанный пурпурными манжетами, белый гусарский позумент, белые аксельбанты и серебряные пуговицы. Гусарская венгерка, накинутая на левое плечо, такая же зеленая, как доломан, но отороченная черным каракулем. Брюки и кивер — красные. Черные высокие сапоги спереди раскрывались в форме сердца. С надетым кивером шевалье имел рост больше двух метров, не считая желто-зеленого султана, отличительного признака его полка. Его офицерский мундир был расшит серебряной ниткой, а орел на кокарде был позолочен — единственное, кроме эполет, что отличало его форму от солдатской.

Тримбаль, казалось, не знала усталости. Несмотря на свой обрезанный хвост, она была самой красивой лошадью полка. Ландро никого не подпускал к ней и сам мыл ее и чистил, хотя, как офицер, имел право поручить эту работу кому-нибудь другому. Его товарищи офицеры подсмеивались над этим его рвением, но в Нанси по этому поводу произошел конфликт, и больше никто не осмеливался напоминать ему об этом. Шевалье так же вместе со своими людьми стирал белье и перчатки без всякого ложного стыда. Его, может быть, и полюбили бы, если бы он не находился все время в мрачном настроении. В Туре он был менее молчаливым, даже иногда мог показаться веселым. Но это была поза, а не настроение. Его жизнерадостный свист в конюшне в первый день был предназначен для Сегюра, чтобы показать свою независимость. Однако по мере того, как дело шло к сражению, с увеличением трудностей, появилось впечатление, что его настроение… улучшалось. Иногда он совершал чудеса, доставая для своих людей и их лошадей провиант. Однажды голодным вечером он ушел из расположения роты и вернулся с бараном без головы, отрубленной саблей: один точный удар не слезая с седла.