— Нет, Эпикур, нет. Если я решу предать тебя суду, то сделаю это таким образом, чтобы ни ты не узнал о судьбе Колота, ни Колот о твоей судьбе. Но ты еще свободен, Эпикур. Еще свободен. И ты можешь еще попросить награду за то, что помог мне выиграть спор…

— Проси свободу, Эпикур, — сказал Стратон.

— Проси, чтобы тебя отвели к Колоту, — сказал Зенон.

— Ничего не проси, — сказал Кратет, — Потому что Антигон не выиграл спор. Да, ты не выиграл спор, Антигон. Ты проиграл. И в споре с нами, потому что не сам Эпикур пришел сюда, а ты вынудил его это сделать, арестовав Колота. И в споре с самим Эпикуром, потому что Эпикур уже выбрал смерть ради друга, а не позорную свободу. А все остальное решит провидение — и судьбу Колота, и судьбу афинян. Если афиняне выйдут на празднества, значит, Колот не сделал ничего дурного. Если афиняне выйдут на празднества и вернется чума, значит, Колот пытался сделать доброе дело. И в первом, и во втором случае его не станут судить честные судьи. Если же афиняне не выйдут на празднества, тогда ты, Антигон, вынужден будешь признать, что Колот и афиняне сильнее тебя, и не станешь судить Колота; ведь ты желаешь покоя себе и Афинам, не правда ли? И вот тебе мой совет, Антигон, отпусти нас и отпусти Колота.

Антигон встал и отошел к стене, на которой был изображен Александр, пирующий у фессалийца Медия.

— Что скажешь ты, Стратон? — спросил он.

— Хотя я и не принимаю ход мыслей Кратета, — ответил Стратон, — все же я думаю, что вывод Кратета верен: отпусти нас и Колота.

— А ты, Зенон? Ты тоже считаешь вывод Кратета верным? — Антигон подошел к ложу Зенона и остановился, вперив в философа глаза. — Ты тоже так считаешь?

— Нет, — помолчав, ответил Зенон.

— Ага! — обрадовался Антигон. — Скажи, что думаешь ты!

— Я думаю, что мое мнение мало повлияет на твое решение, Антигон. Поэтому я предпочел бы промолчать.

— Судьба сама распорядится нами? Так?

— Так.

— И как она распорядится? Ведь мудрые могут предсказывать судьбу? Ты сам об этом постоянно твердишь.

— Да, мудрые могут предсказывать судьбу, — ответил Зенон. — Но чтобы ты из упрямства не поступил вопреки судьбе, я промолчу. Так будет лучше и для тебя, Антигон, и для нас. И для судьбы.

— Убирайтесь, — сказал Антигон, побагровев. — Убирайтесь вон из дворца! — закричал он. — Вон!

Эпикур помог немощному Стратону подняться с ложа и повел его к выходу. Зенона, припадавшего на обе ноги, взял под руку Кратет. Стража расступилась перед ними, и они вышли на площадь, где каждого из них ждали ученики: Кратета — Сократи́д и Аркесила́й, Стратона — Оли́мпих и Лико́н, Зенона — Клеа́нф-Водонос, Эпикура — Метродор и Гермарх. И были еще рабы Кратета и Стратона.

— Я благодарен тебе, Кратет, — сказал Эпикур, когда к Кратету, обступая его, подошли его ученики и рабы.

— Пустое, — ответил Кратет. — Я давно не люблю чванливого Антигона. К тому же мне очень не хотелось плестись с процессией в Акрополь. О тебе же, Эпикур, я думал меньше всего.

— Благодарю и тебя, Стратон, — сказал Эпикур, ответив на слова Кратета вздохом сожаления.

— Достаточно того, что ты поблагодарил Кратета, — ответил Стратон, усаживаясь на носилки, которые держали рабы. — Мне и Антигон надоел, и все вы. И вот славно, что мы расстаемся: Кратет — для бесплодных мечтаний, Зенон для сидения в Стое, ты — для Сада. Никто из вас не служит науке.

— И тебе, Зенон, спасибо, — сказал Эпикур. — Спасибо за молчание. А все-таки, что же нашептывает тебе судьба? Что будет со всеми нами?

— Что должно быть, то и будет, — ответил Зенон. — Судьба открывается мудрым, но не любит болтунов. Прощай.

— Послушайте и меня, — сказал Эпикур. — Не будет истины на земле, пока одни философы цепляются за судьбу, другие — за богов, третьи — за иные потусторонние силы. Всем надо держаться за человека, которому в этом мире противостоит лишь одно — невежество. Мы все это почувствовали, глядя на Антигона. И были друзьями. Жаль, что так недолго.

На этом философы расстались: Стратон, несомый рабами, отправился в Ликей, Кратет — в рощу Академа, Зенон — в дом, который стоял близ Расписной Стои, Эпикур — в свой Сад. Факелы, которые были в руках сопровождающих их друзей и рабов, вспыхнув рядом, на площади у дома Антигона, поплыли в разные стороны и вскоре затерялись среди домов, укутанных безлунной ночью Афин.

Перед тем как лечь, Эпикур вписал в книгу «Главных мыслей» такие слова: «Не вступай в спор с тираном и не участвуй в делах его. Тиран не ищет в споре истину, а навязывает свое мнение другим. Дела его стоят того же, чего стоит его мнение в сравнении с истиной».

Потом он погасил пальцем огонек плошки и лег, укрывшись старым гиматием. Ему следовало бы уснуть, но сон не шел: не утихала тревога за судьбу Колота. И мысли, навеянные недавней беседой с Антигоном и философами, не давали покоя. Это были мысли, которые он не успел или не смог высказать, и он жалел об этом, осуждал себя за медлительность и несмелость, наверстывал упущенное в воображаемой беседе, не находя сил остановиться и ругая себя за эту бессмысленную изнуряющую игру. Уснул только под утро, погрузившись в запутанные и пугающие сновидения; ему чудилось: то будто он проваливается куда-то и летит в кромешной тьме, то будто сжигают его на погребальном костре, то будто Колот возвратился без головы. Он обрадовался, когда Мис разбудил его, но, увидев печальное лицо Миса, почувствовал боль под сердцем от дурного предчувствия.

— Заболел Метродор, — сказал Мис, стараясь казаться спокойным. — У него небольшой жар, но он бредит. И все время зовет тебя, Эпикур.

— Где он? — спросил Эпикур.

— Мы перенесли его в комнату Аристобула, там спокойнее и прохладнее. Жена его Леонтия противилась, но мы с Гермархом и Никанором настояли…

После смерти брата Аристобула его комната пустовала, и Эпикур подумывал уже о том, не перебраться ли ему самому туда: из окна комнаты Аристобула был хорошо виден виноградник и вершина Гиметта, откуда по утрам вставало солнце. Эпикуру же нравилось вставать вместе с солнцем, — трудно придумать для себя лучшее правило.

Эпикур поспешил к Метродору. Его встретила встревоженная жена Метродора Леонтия.

— Беда, — сказала она, припадая лицом к груди Эпикура.

— Еще не беда, — ответил Эпикур. — Еще не беда. — И, отстранив ее, вошел к Метродору.

Леонтия вошла следом за ним, затем появились дочь Метродора Феодата, Идоменей, Никанор и Гермарх.

— Что с тобой? — спросил Эпикур, склонившись над Метродором, глядевшим на него печально и вполне осознанно.

— Простудился, должно быть, — ответил Метродор, тщетно пытаясь улыбнуться.

— В такую-то жару?

Метродор сделал виноватое лицо.

Эпикур положил ладонь на его лоб, и у него снова кольнуло под сердцем — Метродор был горяч, как камень на солнцепеке.

— Всем выйти, — сказал он, обернувшись. — Всем выйти немедленно и без моего разрешения не входить.

— Ты думаешь… — всхлипнула Леонтия, — ты думаешь?..

— Всем выйти, — повторил свой приказ Эпикур.

— Зачем ты прогнал их? — спросил Метродор, когда все ушли.

— Я хочу послушать тебя, а они только мешали бы, — ответил Эпикур. — Что ты чувствуешь? Где болит?

— Здесь, — ответил Метродор, коснувшись рукой груди против сердца. — Здесь жжет так, словно сюда воткнули горящий факел.

— Когда это началось?

— Ночью, Эпикур. Я проснулся среди ночи и не смог встать. Сказал об этом Леонтии, она разбудила всех… Наверное, простудился…

— Всходит солнце, — сказал Эпикур. — Посмотри. — Он помог Метродору приподняться. — Красиво?

— Хорошо, — ответил со вздохом Метродор. — Чисто и прозрачно все. Я простудился?

— Похоже, что простудился. Я сейчас велю позвать асклепиада Перфина, пошлю за ним кого-нибудь.

— Асклепиад Перфин умер, — сказал Метродор. — Я не хотел тебе об этом говорить… Когда все умирали… Я искал Колота и зашел к Перфину. Жена и дети живы, а он умер. Опусти меня, — попросил Метродор, — тяжело дышать…