— О чем ты, Маммария? — спросил Эпикур, поднимаясь со скамьи ей навстречу. — Что стряслось?

— Ох, дай сесть, — сказала Маммария, валясь на скамью. — Ноги не держат. Конец нам пришел, Эпикур. Конец! В Афинах — чума…

— Чума? Я не ослышался, Маммария? Ты сказала: чума?

— Чума, Эпикур. Чума! Я проходила мимо дома Мелисса и услышала крики. Я постучала молотком в ворота, но никто мне не открыл. А потом я увидела скифов[19], которые вчетвером приближались ко мне. Они приказали мне отойти от ворот и следовать своей дорогой. «Но там что-то случилось, — сказала я, указывая на дом Мелисса. — Возможно, там нужна моя помощь». — «Там чума, — сказал мне один из скифов. — В эту ночь в Афинах уже погибли сотни людей. Разве ты не чувствуешь, чем пахнет дым, доносящийся оттуда?» — скиф указал рукой в сторону кладбищенских ворот. «Чем же?» — спросила в страхе я. «Смертью, — сказал скиф. — Там уже сжигают мертвых».

— Да, — сказал Эпикур. — Мне кажется теперь, что я тоже чувствую этот запах… Надо предупредить всех, чтобы никто не выходил за ворота. И узнать, кого нет дома. Всех надо вернуть домой и запереть ворота. — Эпикур заторопился к дому, но Маммария остановила его.

— А я, Эпикур? — спросила она. — Ты позволишь мне остаться вместе с, вами?

— Но твои рабы, подумав, что ты умерла где-нибудь на улице, могут разбежаться и разграбить дом.

— Пусть, — махнула рукой Маммария. — Мне бы только быть с вами, Эпикур. Возле вас и умереть не страшно…

— Как хочешь, — сказал Эпикур. — Оставайся. Хотя и жизнь, и смерть теперь в руках случая.

Он хотел бы идти быстрее, но не мог: еще со вчерашнего дня у него возобновилась боль в спине, которая отзывалась на каждый его шаг. Поневоле приходилось ступать осторожно, на носки, и двигаться как бы крадучись. Он знал причину этой боли: асклепиад[20] Перфи́н, к которому он обратился по настоянию Метродора в прошлом году, сказал, что у него каменная болезнь почек. «Если тебя не одолеет какая-либо другая болезнь, — сказал ему тогда же Перфин, — ты умрешь от этой. Но еще не так скоро, чтобы нужно было уже писать завещание. Но и не так долго ты будешь жить, чтобы уже не думать о завещании. Боли же станешь унимать тем, что будешь ложиться в горячую воду и пить теплый отвар ягод шиповника». Эпикур уже испытывал этот совет Перфина. Горячая ванна и отвар шиповника ему помогали.

Маммария увязалась за ним. Шла следом, стуча по каменистой дорожке палкой.

Остановившись, чтобы передохнуть, Эпикур спросил ее:

— Так ты не пойдешь домой?

— Не пойду.

— Тогда я пошлю кого-нибудь из моих слуг сказать твоим домочадцам, что ты здесь. Жаль, если растащат твое добро. Говорят, у тебя есть что украсть…

Маммария ничего не сказала, пошла впереди Эпикура.

— Или все же пойдешь домой? — спросил ее Эпикур через какое-то время, идя следом за ней.

— Пойду! — сказала Маммария, резко обернувшись. — Конечно, пойду! Потому что ты несносный человек…

— И потому, что тебе жаль стало твоего добра, — усмехнулся Эпикур. — Жаль? А ведь ты все равно умрешь, — сказал он, не дождавшись ответа Маммарии, — если не теперь, то потом, и добро твое все равно растащат, если не воры, то твои родственники.

— Но это будет не при моей жизни, — ответила Маммария. — А после смерти пусть все пропадет. Надо принести жертвы богам, чтобы они отвели от нас чуму.

— Вот и займись этим, — сказал Эпикур. — Но не здесь, а дома. Здесь для богов ничего не припасено. Прощай, Маммария.

— Прощай, Эпикур. — Маммария вздохнула. — А если больше не увидимся? — спросила она. — Ведь никогда не увидимся… Нет, я лучше останусь. А ты пошли слугу сказать, что я здесь. Я и сама сходила бы и вернулась, но у меня не хватит смелости снова оказаться рядом с домом Мелисса. Если скифы вынесли мертвецов, то мне придется пересечь их путь…

— Мы все время пересекаем пути мертвых, пока не найдем свой смертный путь…

В доме, который стоял у ручья, жил Эпикур с братом Аристобулом. Верхнюю часть дома и гинекей[21] занимала семья Метродора: сам Метродор, его жена Лео́нтия и двое маленьких детей — мальчик Эпикур и девочка Феода́та. Это был старый дом, который Эпикур купил вместе с садом. Тогда он был и единственный. Теперь же в саду стоят еще два дома: один у запруды, за оливковой рощицей, — там живет Идомене́й с женой Бати́дой, сестрой Метродора; и другой за оврагом, у западной части ограды, — там живут Гермарх, Колот и Леонте́й Лампсакский с женой Феми́стой и сыном, которого они, как и Метродор, назвали Эпикуром.

С недавних пор там же поселился приехавший из Лампсака Полиэ́н. Полиэн ждет возвращения сына, которого он год назад отправил вместе с купцами в Египет. По его расчетам, Лавр — так зовут его сына — должен прибыть в Пирей через три-четыре дня. Заботясь о том, чтобы Полиэну и его сыну было удобно здесь, Эпикур предложил Никанору, занимавшему ранее комнату, соседнюю с той, в которой теперь поселился Полиэн, отдать эту комнату Полиэну, а самому перебраться в старый дом. Благо теперь лето, и спать можно в саду, под орехом, или на плоской крыше, под звездами, как любят спать афиняне.

Первым, кого встретил Эпикур, направляясь к своему дому, был огородник Ликон, раб, которого привезли с собой из Колофона братья. Был тогда Ликон совсем мальчишкой. Теперь ему немногим более тридцати, он светловолос и курчав, как и подобает фракийцам, крепок и подвижен, белозуб и улыбчив. Эпикур знает, что экономка Федрия опекает Ликона, выделяет его из всей челяди и втайне от всех — тайна эта, разумеется, всем известна — подкармливает Ликона из хозяйских кладовых. Федрия старше Ликона на десять лет, и Ликон в благодарность за ее заботы о нем называет ее иногда мамой…

— Обойди все дома, — приказал Ликону Эпикур, — и вели от моего имени всем собраться у источника — на нас надвигается беда…

— Какая? — спросил, белозубо улыбаясь, Ликон.

— Говорят, в Афинах чума. Быстрее созови всех. Но сначала вели запереть ворота и все калитки, привратнику скажи, чтоб никого не впускал в сад и чтобы никто не выходил.

— Ну, чего же ты стоишь и скалишь зубы? — прикрикнула на Ликона Маммария. — Делай, что тебе велено! Ты распустил своих рабов, — сделала выговор Эпикуру Маммария, когда Ликон убежал. — Они тебя плохо слушаются и задают лишние вопросы. А Федрия, как я слышала, распоряжается твоим добром как своим собственным…

— Это сплетни, Маммария, — сказал Эпикур. — Не пересказывай сплетни — износишь язык…

Время приближалось к полудню. Солнце пригревало все крепче. Пахло лавром и кипарисами. А когда ветерок набегал со стороны Ликоновых грядок, недавно политых, Эпикур явственно ощущал запах сельдерея и лука. Он сидел на теплом плоском камне у источника, в тени раскидистой ивы, слушал, как стекает вода по невысокому выступу скалы, над которой бил родник. Скальный выступ был замшелый и черный. Вода сбегала струями с его козырька, разбивалась о мелкие камни, лежащие внизу, бурлила и успокаивалась в бассейне, выложенном изнутри красными кирпичами. Из бассейна по желобу она вытекала в ручей, который терялся в овражных зарослях, где водились ужи и лягушки. В полустадии от источника еще прежним владельцем усадьбы Си́ндаром была сделана запруда. И там, заполнив часть оврага, образовался ставок, зарастающий в теплое время года ряской. Оттуда Ликон брал воду для полива огорода, а Мис — для полива сада. По берегам ставка справа и слева стояли водяные колеса, с помощью которых Мис и Ликон поднимали воду в поливные желоба. И всякий раз, когда они этим занимаются, Идоменей, живущий в доме у запруды, жалуется Эпикуру на скрип этих колес. Скрип водяных колес, по словам Идоменея, мешает ему размышлять над сочинениями Аристотеля, против которых он задумал написать несколько книг.