Мы сели в машину Гладены и поехали. Водитель он был классный, еще бы — бывший мотогонщик. Почти всю дорогу мы молчали. Франта смотрел вперед на дорогу. Фреда проверил пистолеты и тоже уставился в окно.

Не знаю, сколько времени мы ехали до деревни, в котором часу приехали. Гладена остался в машине, готовый немедленно дать старт. Кажется, он даже не выключил мотор. Мы с Фредой вышли и определили свои задачи.

Насколько я помню, мы не привлекли ничьего внимания. Номер машины мы на всякий случай сняли еще перед въездом в деревню.

Я с пистолетом стоял чуть в стороне от входа в жандармский участок, чтобы прикрыть Фреду. Гладена наблюдал из машины. Бартош исчез за дверью. Когда кто-то проходил мимо, я делал вид, будто дожидаюсь автобуса. Ни на миг не выпускали из виду двери участка.

Время тянулось медленно: минуты казались бесконечными. Я смотрел на окна участка и чувствовал, что во мне растет напряжение. Это было невыносимо. Каждое мгновение казалось, что вот-вот грянет выстрел.

Я был уже на пределе, когда из участка спокойно вышел Бартош. Не спеша осмотревшись, он кивнул мне и направился к машине. В этот момент я ощутил невероятную усталость и разбитость. Пистолет казался пудовым, ноги — свинцовыми. Мы молча сели в машину, Франта дал газ. Только за деревней я спросил:

— Ну, что?

Бартош довольно улыбнулся:

— Он молчал и удивлялся. Я ему объяснил, кто я и почему пользуюсь фамилией покойного Мотычки. Для убедительности показал ему свой револьвер и предложил выбирать: или он уничтожит рапорт в Усти и заменит его другим, или я пущу в ход оружие. Вид у меня, наверное, был достаточно безумный, и он выбрал первое. Теперь Ота Мотычка может спокойно жить и дальше…

Итак, пока все кончилось благополучно. Но надо было принять меры предосторожности, и Бартош решил, что всем троим — ему, Вальчику и Потучеку — пора сменить документы. Мы сделали фотографии, собрали разные бумаги, и Бартош запросил Прагу, нельзя ли там раздобыть новые удостоверения.

После этого в марте приехала из Праги пани Моравцова; мы звали ее «тетя». Я знал ее, как-то Бартош посылал меня к ней в Жижков с каким-то письмом. Фреда договорился с «тетей», что мы приедем к Моравеку и передадим ему фотографии парашютистов для новых удостоверений. «Тетя» тогда же вернулась в Прагу.

Вскоре мы, Фреда и я, отправились в Прагу. Бартош вез в портфеле ценный материал — фотокарточки. У меня в кармане был пистолет. Ночевать нам предстояло у моего дяди в районе Виноградов, встреча с Моравеком была условлена на вечер в Хотковых садах.

Во время войны я слушал заграничное радио. Радовался, когда гитлеровцы отступали; не прочь был услышать какой-нибудь анекдот про нацистов и сразу же передавал его дальше. В общем, вел себя так же, как и большинство чехов. Я ненавидел нацистов. Верил, что мы снова будем свободными. Жизнь протекала однообразно, изо дня в день то же самое: утром — на работу, вечером — с работы домой. В воскресенье прогулка. В хорошую погоду ездил на Сазаву, где у нас небольшая дачка. Там было спокойно, лес, река. Летом грибы и фрукты из сада. Мы с женой ходили по берегу реки и мечтали, что будем делать, когда кончится война…

И вот однажды — дело было, кажется, весной сорок второго — к нам в дверь кто-то позвонил.

— Пойди открой, наверное, соседи, — сказал я жене. В передней я услышал незнакомые голоса, отложил газету и встал, чтобы посмотреть, кто пришел. Во время войны мы постоянно жили в страхе: ведь гестапо могло нагрянуть в любую минуту по любому поводу.

В передней оказался племянник Венда Крупка из Пардубице, а с ним еще кто-то.

— Дядюшка, — затараторил Венда, — я привел гостя. Это мой товарищ, страховой агент, мы приехали в Прагу по делу. Можно нам у вас переночевать?

Я поздоровался, подал руку и говорю:

— Само собой разумеется, можно.

— Моя фамилия — Мотычка, — сказал товарищ Венды.

Они сняли пальто.

— Подогрей чего-нибудь поесть, — сказал я жене и повел их в комнату. Мы сели к столу, но разговор что-то не клеился. Во время войны говорить с незнакомым человеком было непросто, того и гляди ляпнешь такое, за что придется расплачиваться.

— Дядя, мой друг — истинный чех, при нем можешь ничего не бояться, — сказал Венда, чувствуя мою неловкость.

Я пробормотал, что мне бояться нечего, но Венда тут же вышел на кухню.

Мотычка сел поудобнее и спросил, где я работаю. Я говорю:

— На заводе керамики.

Он сразу оживился:

— А что у вас делают?

— Все, что придется, например шамот — огнеупорную глину — для завода «Шкода» в Пльзени.

— А сколько тонн шамота в месяц вы туда поставляете?

Я сперва промолчал. Зачем ему это знать? А что, если он провокатор? Потом говорю про себя: «С ума ты сошел, разве Венда привел бы в дом плохого человека?» И Я назвал точную цифру.

Мотычка вынул записную книжку и сделал в ней пометку.

— Зря вы это делаете. А если кто-нибудь найдет ее? — несмело заметил я.

— Не бойтесь, никто не найдет.

И продолжал расспрашивать меня. Потом пришел из кухни племянник. Они поужинали и встали из-за стола.

— Вы куда? — спрашиваю я.

— Есть тут у нас одно дело, — ответил Мотычка и странно улыбнулся.

Я сразу понял, что тут что-то не так. Но Венда похлопал меня по плечу и сказал:

— Дядюшка, нам бы ключ от парадного. Может, мы немного задержимся в городе…

Я дал им ключ и напомнил, чтобы они вели себя поосторожнее. Они оделись, Мотычка взял портфель, и они ушли. В дверях я сказал:

— Сейчас уже поздно, я не буду заявлять о вас как о временных жильцах, правда, Венда?

— Вы что, дядюшка! — испугался он. — Это ни к чему. Мы завтра утром уедем.

Не знаю, в котором часу они вернулись. Утром Вашек вернул мне ключ и заговорщически улыбнулся.

— Ну, что нового? — спросил он.

Я понял, что друг его не простой гость, но не стал ни о чем спрашивать, сказал только:

— Делайте, Венда, что считаете нужным. На нас можете положиться. Если вам понадобится укрытие, у меня есть дача на Сазаве.

— Это не годится, — отозвался Мотычка. — В деревне все друг друга знают, и если объявится человек, который не отметится в полиции, он сразу же привлечет к себе внимание. В городе с этим проще…

Потом они ушли.

На лестнице они встретили соседку, и та сразу же спросила, что у нас были за гости. Жена не стала объяснять. Сказала: родственники из деревни — и все.

Через несколько дней я услыхал на работе, будто в районе Дейвице на Прашном мосту гестаповцы кого-то не то ранили, не то застрелили. Я испугался. Не того ли, который ночевал у нас? На нашей улице из дома в дом ходили полицейские, спрашивали, не потерял ли кто-нибудь ключи. Я опять струхнул, но потом немного успокоился, вспомнив, что Венда ключи вернул. Но места себе все же не находил и очень обрадовался, когда племянник снова приехал. Я рассказал ему обо всем.

— Успокойся, дядюшка, там, на мосту, был не Мотычка, с ним все в порядке. А ключи… Хорошо, что вы напомнили. Их надо уничтожить, — сказал Венда.

— Как? Ты же мне их вернул.

— Не бойтесь. К вам это не имеет отношения. Ведь у Мотычки ключи от квартиры человека, которого убили.

Я ничегошеньки не понял, кроме одного: Венда с Мотычкой идут против немцев.

Прошло немало времени, и племянник рассказал, что в ту ночь они встретились в Хотковых садах с каким-то Моравеком, передали ему фотографии парашютистов. И Мотычка тоже был парашютист. Фамилия у него была Бартош. Им нужно было, чтобы Моравек с помощью своих нелегальных связей сделал для них удостоверения личности. И Венда наблюдал за тем, чтобы на Мотычку и Моравека никто не напал.

Больше Мотычка-Бартош у нас не появлялся.

Что в действительности произошло С Моравеком и фотографиями, я не имею понятия.

Осенью 1941 года связь между Англией и внутренним Сопротивлением была нарушена, и обе стороны пытались ее восстановить.