Куда там, переплюнули мы Москву!..

Просто как на ненормальную посмотрели все в столовой на ту артисточку из Радиокомитета, которая призналась, что не вышла на улицу смотреть салют и вообще его проспала, «потому что не думала, что так будет, не знала, что устроят фейерверк, думала — просто будут стрелять из пушек… А теперь, конечно, жалею!..».

Из ресторана «Северный» смотреть на салют выбежали все до последнего человека — кухарки, официантки, гардеробщики — и ресторан заперли! Для уравновешенных, ко всему привыкших ленинградцев такая экспансивность — необычна, и это показательно!

Но прошло несколько дней, все поуспокоились, все вошло в колею, обычные разговоры, привычные — своей чередой идущие — дела. Сразу посмотришь — будто ничто и не изменилось. Тут — партсобрание, там — очередное заседание, всюду обсуждение множества простейших бытовых дел… Тот едет в командировку в Москву, этот — стоит в очереди за продуктами.

Белые грузовики по Невскому, и в них — солдаты. Это грузовики с далекого уже фронта… Машины скорой помощи, длинные автобусы Красного Креста, санитарные трамваи — особенно по ночам, катятся по городу, привозят раненых с фронта. Их много… Жертвы велики, но никто о них не говорит, предпочитают не думать об этом. Командир танковой бригады, герой прорыва блокады полковник В. В. Хрустицкий сгорел в своем танке KB под Волосовом[28].

Вот его портрет в редакции «На страже Родины» — здоровый, полнокровный мужчина, широкое, простодушное лицо. Погиб, как тысячи других, кто ради нашей радости, ради радости города и всей страны отдал свою жизнь просто и бестрепетно. Прекрасная победа нелегко далась, победа пришла сквозь кровь!

И сейчас, когда я пишу это, в темных болотах идет все тот же кровопролитный бой, стремительное наступление наше ширится и растет. Как клещами сжимаем мы немцев во многих местах! Сегодня или завтра лишатся они последней железной дороги — дороги Луга — Псков, и бросят всю технику, и будут по грудь в топких болотах пытаться спасти свою шкуру, выбраться из этого губительного для них «котла». Ага! Пусть, пусть мрут в этих болотах! А уцелевшие пусть не забудут в дни страшного для них бегства, как обстреливали население Ленинграда, как на захваченной ими территории глумились и издевались над непокоренным ими, гордым русским народом!

Сердце подводит…

1 февраля. 6 часов вечера

Сегодня меня должны были отправить в госпиталь. Но я отложил отправку до завтра, потому что из Москвы приехал заведующий фронтовой редакцией ТАСС В. Лезин, и я просил его зайти ко мне. Позавчера я упал на улице, проходя к штабу. Сердце!.. Нате-ка!.. А Лезин позвонил сегодня: «Хочу вас направить в одну из действующих армий». Узнав же, что я болен: «Бывает, что и раненые не выходят из строя!» Бывает, конечно… Но Лезин-то знает об этом только по нашим корреспонденциям! Так вот я «не выходил из строя» уже давно, ибо уже давно работаю через силу и забывая себя, хотя это и работа для ТАСС! А потом Лезин: «Ну хорошо, я придумаю вам работу в городе…» А я действительно вообще не могу работать сейчас, и это меня угнетает, и особенно потому, что мне именно сейчас, больше чем когда-либо, хочется быть на фронте, видеть все! Нельзя пропустить эти неповторимые дни.

Но в промелькнувшие две недели я не мог и не хотел рассчитывать свои силы! Это были дни предельного перенапряжения, сплошного бессонья, чрезвычайных физических усилий. За эти дни, помимо всего, я послал пятнадцать корреспонденции в ТАСС, из них половину — очерков, и написал большую статью для «Правды». Все это — оперативно, поверх всякого утомления.

По комнате хожу с трудом; нагибаюсь — головокружение. Боль в сердце — непрестанна. Давление и всякая гадость…

Наступление продолжается. Фронт сейчас отдалился, а своей машины у меня нет и не предвидится. Как только я почувствую, что мое сердце не отказывается мне служить, я опять поеду на фронт и опять буду наблюдать, изучать, запоминать, корреспондировать, набираться впечатлений для той большой книги, которую стану писать после полной победы.

8 февраля. Военный госпиталь

Госпиталь как госпиталь!.. Лежу, меня лечат, отдыхаю, беседую с лежащими в палате на других койках. А больше — пишу, анализируя все происшедшее за последнее время и обстановку в освобожденном от блокады городе. Размышляю, в частности, о тех, кто обретались в эвакуации и теперь сразу же устремились в давно покинутый ими Ленинград, еще не способный по состоянию своего жилищного фонда принять всех. Вернувшиеся в большинстве (особенно женщины) держатся скромно, непритязательно, просто счастливы: мытарства эвакуации кончились, теперь они — дома, уже потому, что вернулись в свой родной город, а устроиться… «а, как ни устроят, теперь уже не пропадем!..» Эти женщины уехали по закону, по приказу, потому, что спасали своих детей… Но есть среди возвратившихся и иные люди: здоровые, уклонившиеся от мобилизации, спокойно отсидевшиеся в глубоких тылах мужчины, которым надо сейчас, преодолев систему вызовов и разрешений на въезд в Ленинград, — скорее, скорее! — все ухватить первыми, уцепиться за должность, за всяческие блага. Прежде всего они требуют себе «вне очереди» немедленного предоставления квартир (или возвращения своих прежних, в которые переселены по решению горисполкома жители разрушенных, разбомбленных домов)…

Однако… Стоит ли мне думать об этих людях?

За дни, проведенные мною в госпитале, наши войска продвинулись далеко.

2-я Ударная армия генерал-лейтенанта И. И. Федюнинского подошла к Нарве.

Первым из всех частей 2-й Ударной (на днях) форсировал реку Нарву 1074-й стрелковый полк Н. Г. Арсеньева (с которым весной прошлого года я подружился у Круглой Рощи). В составе 314-й дивизии генерал-майора И. М. Алиева, входящей в 109-й стрелковый корпус, полк этот, переброшенный из-под Шлиссельбурга, перейдя по льду Финский залив, миновав Малые Ижоры и Ропшу, вступил в бой за деревней Колодези. Это было 24 января.

Стремительно наступая с боями до Волосова, взяв затем Веймарн, сделав за сутки еще семьдесят три километра, полк захватил деревню Кривые Луки, форсировал реку Плюссу (к этому времени — 1 февраля — соседние полки освободили Кингисепп). Полк в десять часов утра 2 февраля овладел деревнями Сур-Жердянка и Усть-Жердянка у реки Нарвы. Затем, в тот же день в пятнадцать часов тридцать минут, первым, повторяю, из всех частей Ленинградского фронта форсировал эту реку. За рекой Нарвой, в деревне Вязки, полк захватил план всех «Тодтовских» инженерных сооружений нарвского узла вражеской обороны и создал, пройдя шесть километров, за рекой так называемый Нарвский плацдарм.

Первым из батальонов, вступивших на вражеский берег, был второй батальон полка. Им командовал старший лейтенант Павел Гурьев. Во главе батальона под развернутым, за три минуты простреленным в восемнадцати местах, полковым знаменем шли по льду офицеры батальона вместе с командиром полка[29].

Вслед за 1074-м полком, в тот же день, в двадцать часов на левый берег Нарвы вступили другие полки 314-й, получившей название Кингисеппской, стрелковой дивизии, — 1076-й и 1078-й.

3 февраля, когда по всему фронту наступления река Нарва была форсирована во многих местах, 1074-й полк на плацдарме отразил двадцать пять контратак. 4 февраля немцы бросили на 314-ю дивизию свои новые танковую и стрелковую дивизии, но безуспешно. В этот день Н. Г. Арсеньев был тяжело ранен — в пятый за время войны раз. Сейчас он находится в госпитале…

Севернее города Нарвы реку начиная с 3 февраля форсировали части 30-го гвардейского корпуса генералмайора Н. П. Симоняка и других соединений 2-й Ударной.

Так, с действий 314-й стрелковой дивизии 109-го стрелкового корпуса генерал-лейтенанта Н. И. Алферова начались тяжелые бои на Нарвском плацдарме. К 4 февраля плацдарм частями армии был расширен до восемнадцати километров по фронту и пятнадцати в глубину.