А у нас в Ленинграде сегодня с рассвета — долбежка. Немец обстреливал город весь день, усиленно, часто, а часов до четырех почти непрерывно.

Обстрелу подвергался район, в котором нахожусь я, и другие районы. Вечером в ТАСС получены сведения: немцы положили сегодня больше тысячи снарядов в район Кировского завода; обстрелу в числе других мест подвергался район Таврического сада, Кирочной.

Во всяком случае, сегодня в городе было неуютно. Я до четырех часов дня был дома, стучал на машинке — писал очерк для ТАСС. Моментами, когда разрывы ложились близко и потрясали все своим гулом, нервничал. Однако писал дальше, а когда окончил статью и понадобилось нести материал в штаб на военный телеграф — вышел и брел, как все, не торопясь по солнечному Невскому.

…Сейчас, когда пишу это, радио вдруг зашептало что-то вместо обычного в этот час молчания. Я подскочил и прослушал оперативную сводку — сообщение Информбюро. Второй раз она уже была произнесена громко, транслируемая усилителем Ленинградского радиоцентра, оплетенная свистами и какою-то посторонней музыкой. На Орловско-Курском и на Белгородском направлениях немецкое наступление продолжается. На Белгородском немцам удалось продвинуться вперед. За день 7 июля нами уничтожено и подбито пятьсот двадцать танков и сбито двести двадцать девять самолетов, а вчера, по уточненным данным, тоже больше двухсот самолетов… И снова, оборвав какую-то дикую музыку, мерно закачался маятник метронома… Да, сражение происходит огромное… Что нам сулит оно?..

9 июля

Во вчерашних «Известиях» большое сообщение Совинформбюро о грандиозном жульничестве немецкого командования. В своих публикациях оно скрыло от всех, что наступление в районе Курска — на Орловско-Курском и Белгородском направлениях — немцы начали 5 июля. К 7 июля, как сказано в сообщении, «германское командование «из Савла решило превратиться в Павла» — из наступательной стороны превратиться в обороняющуюся, заявляя, что наступление ведут не немцы, а Красная Армия…» Почему? В наступлении немцев теперь участвуют пятнадцать танковых дивизий, одна мотодивизия и четырнадцать пехотных дивизий. Но… наши войска к третьему дню боев уже уничтожили до тридцати тысяч солдат и офицеров, подбили и уничтожили тысячу пятьсот тридцать девять танков, сбили шестьсот сорок девять самолетов противника и прочно удерживают рубежи. А германское командование, скрывая все это, ведет счет так, будто немцы начали нести потери, только обороняясь от наступающей Красной Армии.

14 июля

Вернулся домой на велосипеде, сел за работу. Пишу небольшую повесть о Тэшабое Адилове, работаю много каждый день. Книжка будет издана Политуправлением Ленфронта.

Обстрела сегодня почти нет, не так, как все эти дни. Был недавно день сплошного обстрела — с рассвета до ночи и ночью. Снарядов на город легло много сотен. Три снаряда легли в Неву напротив Союза писателей. В Гостином дворе воздушной волной при разрыве снаряда швырнуло на землю Елену Рывину.

Она упала, на нее милиционер, еще кто-то. Вчера и позавчера у нее была рвота, но никаких других последствий, и Лена относится к происшедшему, как к миновавшему приступу кашля… Куда падали другие снаряды, я не интересовался…

На днях улетел вызванный в Москву К. Н. Кулик. На должность начальника Политуправления Ленфронта назначен Холостов, ничего пока о нем я не знаю…

18 июля. Канал Грибоедова

Полагаю, что начались наши наступательные бои в районе Синявина.

Позавчера, ложась спать во втором часу ночи, я слышал на сон грядущий гром наших морских батарей. Под этот гром и заснул.

Вчера в Ленинграде был, мягко выражаясь, странный денек! Такие бывают, когда немцы стараются отвлечь внимание наших помогающих наступлению батарей и перенести их огонь на другие цели. В двадцать минут шестого вчера я проснулся от близких разрывов. Взглянул в открытое окно, увидел над крышами черные клубы разрывов шрапнели — они вытягивались вверх и медленно плыли, гонимые ветерком, направо. Гул канонады перекатывался длинным эхом под низкими, с разорванными розовыми краями тучами. Свист каждого снаряда, характерное качание воздуха по дугам полета снарядов, звук выстрела и — через 10–15 секунд — грохот разрыва, уже здесь перед моими глазами, стали непрерывными, послышались треск ломаемых крыш, раскаты осыпей разрушения. В коридоре захлопали двери, кто-то выходил, очевидно, в убежище.

Радио повторяло каждые две-три минуты: «Артиллерийский обстрел района продолжается!» Нервы мои напряглись, я быстро оделся, закурил папиросу, но остался в квартире, включил плитку, поставил кипятиться воду, сел читать «Северную Одиссею» Джека Лондона.

Свист, вой летящих снарядов, разрывы, гул, дальний треск продолжались беспрерывно, с дьявольской неутомимостью. Я поглядывал в окно и видел клубки разрывов над собором Спаса на крови и над Русским музеем, потом слышал разрывы без свиста — это были недолеты, потом свисты без разрывов — это снаряды втыкались куда-то и не разрывались. Я пил кофе, и читал, и курил, ждал: скоро ли все это кончится?

В восемь утра раздался звонок, в дверях я увидел А. Зонина с возбужденными глазами. Он был в убежище и, узнав от домоуправши, что я теперь живу здесь, поднялся ко мне, чтобы переждать у меня обстрел. Я предложил ему скинуть его морскую шинель, и он, в своих золотых капитанских погонах, в орденах справа и слева, дымя моими папиросами и своим табаком, поведал мне московские новости, потом стал рассказывать об испытанных им неудачах, горестях и обидах. Их у него, повидимому, предостаточно!

Обстрел продолжался с прежним неистовством, с частотою необычайной.

Было удивительно, что наши батареи не подавляют врага, как всегда, что он бьет не налетами, а сплошным уверенным, концентрированным огнем, парализуя всю жизнь города… Я снова вскипятил кофе и открыл банку консервов, и мы завтракали и разговаривали, и так текло время; казалось, оно течет медленно, но было уже девять, потом десять часов. К одиннадцати мне предстояло ехать на Васильевский остров, в госпиталь — клинику Отто, где меня обещал осмотреть профессор Смирнов. Решил ехать, как бы там ни было, хотя Зонин напомнил мне новый, дважды публиковавшийся в «Ленинградской правде» приказ начальника гарнизона, строжайше запрещающий при обстрелах всякое хождение по улицам, в том числе военнослужащим. Уверяя, что меня не пропустят, а отведут в комендантское, Зонин рассказал, как сам полдня проторчал там, задержанный за то, что был без противогаза (армейским военнослужащим разрешили недавно ходить без оного, а морякам не разрешили).

В 10. 30 радио объявило о прекращении обстрела. Зонин ушел. Я тотчас же наладил велосипед и поехал в госпиталь. Пошли трамваи, и улицы заполнились спешащими на службу людьми.

В госпитале все были как сонные мухи, обстрел вначале коснулся их района, несколько снарядов разорвалось вдоль набережной. На прошлой неделе снаряд попал в ворота госпитального двора, а несколько раньше — три снаряда в палаты, тридцать шесть человек было тяжело ранено, шесть убито.

Обстрел начался снова. Я отправился в Союз писателей по набережной, хотя и знал, что первая цель немцев — военные корабли, стоящие вдоль этой набережной. Возле одного из судов набережная оказалась перегороженной, не пропускали, я свернул по Зимней канавке на улицу Халтурина, у Марсова поля вновь выбрался на набережную, миновал Летний сад. Снаряды рвались где-то в стороне. А здесь, сразу за Фонтанкой, весь асфальт был усеян осколками — очевидно, тех снарядов, что разрывались в самой Неве.

Входя в Дом имени Маяковского, с удивлением увидел, что наискосок в огромном доме НКВД все стекла отсутствуют. Мне рассказали: часа два назад один снаряд попал в дом НКВД, убил двух часовых, выбил все стекла. Другой снаряд попал в дом на углу Воинова и Литейного, то есть рядом с Союзом писателей, — убитых и раненых сразу же увезли, один раненый приходил в Союз, и ему оказали помощь здесь. Литейный перегорожен, и по нему не пускают, но перебитые провода уже исправлены той же командой, которая приехала сразу после разрыва снаряда, не дожидаясь окончания обстрела… Пока я беседовал, обстрел усилился, стал снова непрерывным. Служащие Союза писателей, Розалия Аркадьевна и Евгения Георгиевна, встретили меня в той комнате, где работают всегда, — выходящей на сторону, с которой летят снаряды. Эта комната ничем не прикрыта от прямых попаданий и осколков.