Ибн Муса заговорил лишь после того, как наступила полная тишина. «Только что я раскрыл вам некоторые семейные тайны. Но вы ведь братья мне! Разве я обобрал хоть одного из вас?»

Все в один голос грянули:

— Упаси господи!

— Разве я сделал что-нибудь постыдное?

— Нет!

— Разве я поступил несправедливо хоть с одним из вас?

Голоса стали громче. Я увидел, как Ибн Муса делает знак рукой, призывающий сохранять спокойствие. Когда все замолкли, вперед выступил человек маленького роста. Как я ни напрягал свой слух, пытаясь услышать его, мне этого не удалось. Когда Ибн Муса поднял руку, этот человек заговорил, жалуясь на несправедливую расправу, которую учинили над ним: один из людей Ибн Мусы избил его, водоноса, за то, что он шел посредине улицы, неся бурдюк с водой, и забрызгал прохожих. Водонос признает, что нарушил правила, установленные хранителем мер и весов, но он думает, что незаконное избиение человека кем-либо из людей Ибн Мусы не может поощряться хранителем мер и весов.

«После молитвы, — сказал Аз-Зейни, — приходи ко мне и расскажи, где ты шел. Я тебе покажу всех моих людей, находящихся там, и справедливость будет восстановлена».

В это мгновенье из самого отдаленного угла в мечети в тишине раздался голос, прервавший разговор Аз-Зейни с народом:

— Лжец!

Ибн Муса не поверил своим ушам. Я тоже был крайне изумлен. Воистину за все годы, которые я провел, путешествуя из одной страны в другую, я не встречал человека, подобного Аз-Зейни. Ибн Муса снова потупился, ожидая, когда восстановится спокойствие. Я заметил, что он смущен. Естественно, как не смутиться от такой наглости! Может быть, его враги устроили эту выходку, чтобы помешать его беседе с народом… Во второй раз Аз-Зейни указал на первый ряд и сказал, что в Крепость его сопровождал верный и преданный шихаб Закария бен Рады.

Закария сам взял под стражу Абу-ль-Хайра аль-Мурафи и отправил его в тюрьму. Нет, не за то, что тот пошел к султану с просьбой возбудить дело против Аз-Зейни. Ибн Муса хотел простить Аль-Мурафи. Он уверен, что султану, как и подданным его, известна вся правда. Но пусть великий шихаб испытает его, Ибн Мусу, как испытывал других. Для Ибн Мусы нет исключения. Он не отступит от того, что считает справедливым. Султан на его стороне. Народ поддерживает его. Он не страшится козней его врагов. Он просит, чтобы шел к нему любой пострадавший от несправедливости, и если будет подтверждено, что Аз-Зейни несправедливо обошелся с кем-нибудь из подданных, он примет любое наказание, как простой смертный. В углу, откуда исходил обвинительный выкрик, поднялся шум. Ибн Муса стал спускаться по ступеням деревянной кафедры. Люди кричали: «Аллах велик, аллах велик! Аз-Зейни, Закария! Да укрепит вас аллах и защитит!» Несколько дервишей били в медные чашки. Голоса тех, кто хотел опорочить Аз-Зейни, утонули в общем шуме. Я был доволен исходом дела и еще более утвердился в желании непременно встретиться с Аз-Зейни до своего отъезда.

САИД АЛЬ-ДЖУХЕЙНИ

В сердце — раны, которые трудно залечить. Душа — лес из вонзенных кинжалов, их не вырвешь. Горе, как лавина, все снесло и смешало. Гибель надежд — плод разлуки влюбленных.

На заре жизни тайный голос живет в тебе, и глубокие морщины еще не избороздили твое чело. Вокруг тебя грозная сила движет мирами и следит за тем, о чем шепчутся звезды. Страх прижимает небо к земле. Люди задыхаются от горечи и несчастий. Но… терпение, терпение и неспешность: минуют годы — и настанут счастливые дни. Ничто не стоит на месте. В юности достаточно закрыть глаза, чтобы увидеть грядущее: весна, люди выходят на улицу, не опасаясь, что подвергнутся нападению мамлюков или разбойников, что набросятся на них соглядатаи, преследующие свою жертву.

Человек не может любить дважды. Первая, ради которой чаще начинает биться сердце, не отвергает дара любви.

В желанное время языку детей будет неведомо, что значит «посадить на кол», «отрубить голову», что такое «мор». Их лица будут ясны той ясностью, которую он привык видеть на лице своего учителя шейха Абу-с-Сауда. Недолго ждать наступления этих времен. «Пять лет, пять лет, не больше», — говорит он себе. Дни идут и тают. Он с болью в сердце спрашивает: «Разве еще не прошло пять лет? Может быть, я плохо считаю?» Тогда через следующие пять? Нет, никогда, никогда! Даже его заветное желание иметь собственное жилище, дверь которого он сможет запереть на щеколду, уборную, которую он ни с кем не будет делить, — даже это трудно, невозможно осуществить!

«Мы явились в этот мир, — говорит его приятель Мансур, — чтобы уйти из него, не состарившись, оставляя другим надеяться на приход счастливых дней. Зачем обманывать себя, Саид? Зачем биться головой о стену? Разве мы совершим что-нибудь необыкновенное за эти пять лет или за другие пять? Всех загнутых пальцев не хватает, чтобы поспевать за уходящими годами: двадцать семь лет минуло! Мир как был гнилым, таким и пребудет. Злые демоны всегда будут искушать людей. Произвол неистребим, как неугасим огонь огнепоклонников».