Саид спрашивает себя: действительно ли его тревожит само дело или ему хочется убедиться в справедливости Аз-Зейни? Пока он этого не знает. Саид переходит улицу. Молоточки стучат по красной меди, выделывая котелки и кофейники. Погонщик ослов привязал животное к столбику на дороге, уселся рядом с ним и жует редиску с хлебом. Вот она лавка Хамзы бен Абд-ас-Сагыра. Здесь можно спокойно посидеть: ни одна душа, кроме хозяина, не знает его. Даже Мансур, его приятель, далеко.

— Здравствуй, здравствуй, добрый день! — тепло приветствует его Хамза.

Саид отвечает, приложив ладонь к груди. Просит трубку. После первых же затяжек он чувствует легкое приятное головокружение. Ему нужно поразмыслить над тем, что прошло и что будет, перебрать в уме то, что он скажет Аз-Зейни Баракяту, если встретится с ним вечером.

Султанский указ

«Лишить шейха Саида бен ас-Сакита его должности кадия ханифитов».

От верховного кадия Египта султану

«Ты охранил правду, возвеличил слово ислама, удалил еретиков. Да сохранит тебя аллах властителем страны нашей!»

Султанский указ

«Остановить развешивание фонарей. Снять все, которые были подвешены ранее».

От эмиров земли египетской султану

«Ты восстановил истину и утвердил справедливость. Да проклянет аллах фонари!»

САИД АЛЬ-ДЖУХЕЙНИ

— Рассказывай, как живешь…

— Не знаю, с чего начать… Шейх Аль-Балькини, знаток хадисов в Аль-Азхаре, скончался. Умер на девяносто третьем году жизни.

Лицо шейха Абу-с-Сауда не омрачается печалью. Он тихо покачивает головой.

— Да смилуется господь над ним и над всеми нами!

— Закария и Аз-Зейни — заодно.

— Знаю.

Саид удивлен.

— Аз-Зейни вчера был у меня. Услышав новость, я подумал послать за ним, чтобы узнать, как обстоят дела в действительности. Но он сам пришел ко мне и все объяснил.

Учитель приучил Саида не задавать лишних вопросов и не требовать длинных объяснений, а слушать, что говорится, пытаться понять и сделать выводы.

— Учитель, все происходящее приводит меня в смущение.

В ответ шейх говорит с ясной улыбкой:

— Неужели все?

— Учитель, я сопровождал Аз-Зейни к твоему дому, шел впереди него во время его шествия как один из его людей, поддерживал его, восхищался им! Теперь я сомневаюсь в нем, мучаюсь из-за него! Месяц назад я решил пойти к нему. Пришел, рассказал все, что я слышал, и представил неопровержимые улики против человека, которого зовут Бурхан ад-Дин ибн Сейид ан-Нас.

— Бурхан ад-Дин?

— Да, мой учитель. Этот Бурхан начал забирать в свои руки торговлю бобами. Я разузнал о его делах, узнал, что скоро бобы невиданно поднимутся в цене. Когда я беседовал с Аз-Зейни, после того как несколько раз приходил к нему понапрасну, он пожаловался мне на волнение народа из-за фонарей и сказал, что эмиры совратили народ с пути истинного, издеваясь над указом о развешивании фонарей. Это и заставило султана отменить сей указ. Он долго говорил о фонарях, о том, что многого надеялся добиться благодаря им, поделился со мной намерением подать султану жалобы людей на притеснения; рассказал, сколь стеснительна для него должность хранителя мер и весов, какие причиняет неудобства. Представь себе, учитель, он жаловался на то, что у него мало денег: до того, как принять должность, он ездил в разные страны, торговал с ними, управлял своим небольшим имением в Дамьетте. А теперь он забросил землю и доходы. Диван положил ему жалованье в пятьдесят динаров, которых ему не хватает на то, чтобы выглядеть так, как обязывает должность. Каждый раз, являясь пред очи султана, он должен быть одет подобающим образом, а это дорого стоит.

Он ничего не скрывал от меня — рассказывал о своих делах со всеми подробностями. Клянусь аллахом, учитель, я почувствовал, как он близок мне, и даже готов был открыть ему, что меня беспокоит. Чуть было не спросил: «Почему ты согласился, чтобы Закария бен Рады продолжал оставаться твоим наместником?» Мне хотелось рассказать ему, что Закария делает с народом. Привычки его соглядатаев не изменились — Аль-Азхар кишит ими. Разве это допустимо? Клянусь аллахом, учитель, я чуть было не высказал ему все это! Но я сдержался и сказал ему только то, ради чего пришел… Аз-Зейни покачал головой и произнес: «Я поручу своему наместнику установить наблюдение за Бурханом, следить за всем, что он делает. Если подтвердится твое обвинение, его постигнет кара». Представляешь, учитель, кто будет вершить справедливость? Кто помешает Бурхану ад-Дину ибн Сейиду ан-Насу?.. Закария! Закария бен Рады!

Однако про себя я подумал: может быть, Аз-Зейни пытается использовать Закарию во благо народу? Я стал следить за Бурханом ад-Дином. Он продолжал вести себя как ни в чем не бывало. Я снова отправился к Аз-Зейни. Он сказал, что такие дела требуют времени, и напомнил случай с портным, которого он наказал за нападение на мальчика, несмотря на то что за портного заступились некоторые эмиры.

Я не понимаю, учитель, чего добивается Аз-Зейни: до сих пор он не пошевелил пальцем, чтобы остановить Бурхана ад-Дина! Неужели мне придется раскаиваться в том, что я однажды бежал впереди него в его процессии?

Мне больно видеть несправедливость. Почему избивают крестьян? Почему большой ученый из Аль-Азхара не признает свою мать, которая приехала из деревни навестить его? Почему? Только потому, что она крестьянка? Как я могу поверить, мой учитель, что люди сотворены равными, когда все, что было, есть и будет, говорит об обратном? Если бы все люди стремились стать совершеннее, мы искоренили бы всякую несправедливость и пороки не только в землях египетских, но и на всем белом свете! Но жизнь наша пройдет даром, ибо это нам не под силу…

Представь себе, учитель, мне страшно, меня охватывает ужас, когда я вижу Омру бен Одви! «Что он записывает обо мне?» — спрашиваю я себя. Какой мой промах позволит им в один прекрасный день бросить меня в аль-Мукашширу, в аль-Оркану или в аль-Джуббу? Что они сделают со мной? Не дадут дальше учиться в Аль-Азхаре, лишат пособия и средств к существованию? Закроют доступ к должностям? Пусть! Если мне удастся отвести несправедливость хоть от одного человека, пусть делают, что хотят! Но временами я чувствую, что меня пугают лишения, тюрьма и пытки. Я вздрагиваю при одном упоминании имени Закарии. Представь себе, учитель, я, которому больно видеть детей моего селения, их облепленные мухами глаза, благословляю аллаха за то, что он не сотворил меня крестьянином, страдающим от жестокой жизни и притеснений надсмотрщика.

Учитель, прости, что я исповедуюсь тебе во всем, что меня гнетет и гложет! Но что же делать, коли время набрасывает на тебя узду, запечатывает твои уста, заставляет забыть, что такое откровенность?

День молча угасает. Вначале краски его обманчивы. На исходе дня они темнеют и сгущаются, пока вселенная не утонет во мраке, в котором замирают голоса рабов божьих.

Саид боится наступления ночи и никогда не встречает ее в галерее. На улице он наблюдает последний луч. Саид обводит взглядом внутренний дворик. Крепок ствол старой пальмы, которая возвышается посреди двора. Шейх не замечает, что Саид умолк. Саид показывает на кучу земли, прикидывая размер бугра.

— Я не видел его раньше, — говорит он.

Молчание нарушено.

— Время от времени мне нужно побыть одному, поэтому я выкопал эту келью. Я заключаю в нее свою плоть, когда смущается мой дух и время делает его бессильным.

Это узкое отверстие ведет в место уединения. Шейх сам, один, вырвал его себе у земли. Душа устремляется туда, где можно постичь изначальные истины, постучаться в двери бытия, открыть его тайны и загадки. Сердце там прозревает и видит.