В 1960-м столица сменила прописку, и сенат переехал в Бразилиа. Но Монро сохранил свой крайне официальный статус: многие сенаторы предпочли и дальше вести дела в Рио, который все еще оставался настоящей политической столицей страны. В семидесятые, самые тяжелые годы военной диктатуры, генералы-президенты в слепом стремлении как-то нейтрализовать бунтарскую натуру города прекратили всякую активность в Монро, и он остался пустовать. В 1974-м, когда в Рио строили метро, оказалось, что, согласно расчетам инженеров, фундамент Монро будет ему мешать. Либо линии придется сделать крюк, что будет стоить «неимоверных» денег, либо здание придется снести. Отгадайте, какой вариант выбрало правительство.
Когда стало известно, что дворец Монро в опасности, люди бросились к нему на помощь. Инженеры, историки, художественные критики, градостроители, ландшафтные дизайнеры, политики и обычные люди, объединенные любовью к городу, — все они страстно выступали в защиту здания. Несколько организаций вызвались немедленно занять его и даже реставрировать, но им помешали бюрократические проблемы. За разрушение здания выступала газета «О Глобо», два-три бессердечных архитектора-модерниста и самым необъяснимым образом — организации, созданные специально для того, чтобы защищать наше историческое и культурное наследие. Они утверждали, что Монро не имеет ни исторической, ни архитектурной ценности, и если на его месте устроить сад с фонтаном, будет значительно лучше, хотя в этом районе и так было очень много садов и парков, в этом отношении он уступал только Пассеу Публику, Праса Париж и парку Фламенгу.
Битва за Монро тянулась больше года. За это время фирма, занимавшаяся строительством метро, перестала просить его снести, прорыла туннель в обход и даже заботливо укрепила фундамент здания, чтобы оно не пострадало во время работ. Но PI это не спасло дворец. Для горстки людей его уничтожение стало навязчивой идеей. И вот окончательное решение должен был принять один человек, президент-диктатор, генерал Эрнесту Гейшел. И он проголосовал за снос здания.
В январе 1976-го с окон главного зала начали снимать витражные панели (одна из них, посвященная объявлению республики, была размером двенадцать с половиной квадратных метров). За следующие три месяца на глазах озадаченного населения сняли три бронзовых купола и львов из каррарского мрамора, лежавших у входа, двери из розовой древесины жакаранды, паркетный пол из перобы, панели из рижской сосны, кованую лестницу, статуи, мебель, ограду. Каждый раз, когда демонтировали и увозили очередной фрагмент здания, поступало все больше прошений остановить его разрушение. «Еще есть время спасти Монро», — провозгласили двести инженеров и архитекторов в своем манифесте. Но все впустую. И когда стены, сделанные из извести, кипяченой с китовым жиром, стали содрогаться под ударами чугунных баб и камнедробилок, стало понятно, что это конец. А если бы разрушение в тот момент и остановили, это бы уже не помогло, поскольку фрагменты здания давно разъехались в разных направлениях: правительство не пожелало их выкупить, и их распродали частным лицам со всей Бразилии и даже из Японии. Отныне они были призваны украшать рестораны, отели, мотели, офисы и загородные дома в самых отдаленных уголках страны. Даже сейчас, спустя столько лет после сноса Монро, его фрагменты все еще ходят по рукам. В 2000 году одна из дверей дворца, два с половиной на полтора метра и семь сантиметров в толщину, богато инкрустированная и украшенная барельефами, все еще сохранившая свои немецкие петли и замок, появилась на складе оставшихся после сноса зданий материалов в Сальвадоре (в штате Баия), в 1660 километрах от своего первоначального расположения. Ее купил на аукционе один мой друг, художник Леонель Буйнер, для студии, которую он строил в Баие. Не смея поверить в такую удачу, он не просто установил эту дверь — Леонель заставил архитектора переделать весь проект, чтобы студия была под стать двери. Из-за этого пришлось даже изменить высоту дома, к которому пристраивалась мастерская. Наверное, это единственное здание в Баие, созданное специально для двери. Но Лионель, который любит Рио и, подобно мне, считает себя сиротой после гибели дворца Монро, не мог поступить иначе. В его мечтах дворец все еще существует, он стоит на своем историческом месте, и в нем заседают честные, преданные своему делу политики, думающие только о благе страны.
Снос дворца Монро — одно из самых больших преступлений, совершенных против Рио. Может быть, военный режим хотел таким образом уничтожить политическую культуру города. Или еще мельче — у генерала, царствовавшего в тот момент, случилась размолвка с другим офицером, сыном инженера, построившего Монро. Никаких доказательств нет, в конце концов, это же была диктатура, — но считается, что для удовлетворения своей неистовой злобы Эрнесту Гейзел не нашел ничего лучше, как разрушить исторический монумент.
Вот поэтому городу приходится быть бдительным. Когда правители, инженеры и дельцы собираются поговорить, земля начинает дрожать, чайки кричат, море засыпает улицы песком, официант проливает пиво на поднос, а у меня по спине бегут мурашки.
Том Жобин говаривал, что лучший способ осмотреть Нью-Йорк — объехать его на больничной каталке. В Рио лучший вид транспорта — ваши собственные ноги, ступающие по асфальту или песку, и литература. Немного найдется городов, которые служили бы такими прекрасными персонажами, городов, чьи улицы названы именами муз и где рождается столько писателей-пешеходов. Какая жалость, что пишут они невидимыми чернилами — по-португальски, я имею в виду.
В 1862 году, вскоре после того, как Бодлер изобрел парижского flâneur[11], добродушный писатель-кариока Жоаким Мануэль де Машеду опубликовал свою книгу «Прогулка по городу Рио-де-Жанейро». Там был тот же бодлеровский бездельник, который так же бесцельно бродил по городу, — Рио вдохновляет на это не меньше, чем Париж. Хотя Машеду гулял с карандашом и блокнотом в руках, это идет несколько вразрез с правилами flâneur, по крайней мере так мне кажется. (И найдутся ли среди писателей истинные flâneurs, что прогуливаются по улицам с твердым намерением не писать?) В 1878-м он вернулся с «Воспоминаниями о руа ду Увидор», ограничив территорию своего flanerie одной-единственной улицей, но зато с трехсотлетней историей, — улицей, ставшей самым оживленным местом Бразилии. Рио, описанный Машеду, такой же кроткий и добрый, как и сам писатель, его почти невозможно узнать в этом образе. Может быть, потому, что Машеду ходил только туда, где ему не угрожала опасность испачкать брюки, а потому драки между полицией и мастерами капоэйра, публичные наказания рабов, француженки, танцующие канкан в низкопробных водевилях театра «Алкасар», — все эти происки дьявола не смели показываться ему на глаза. Но не стоит спешить с выводами — Рио, такой, каким видел его Машеду, тоже существовал, и, наверное, действительно было возможно жить, не сталкиваясь с его темной стороной.
Рио писателя и журналиста Жоау ду Риу был совсем иным. Улицы привлекали его не тем, что они демонстрировали, а тем, что они скрывали. В 1908 году он опубликовал книгу, название которой можно считать формулой, определением литературного flanerie: «Чарующая душа улиц». Вот только сама книга не вполне соответствовала своему заголовку, ведь душу эту автор искал не в нарядных, напоенных ароматами улицах Ларанжейраш, а в лабиринте темных, изогнутых, опасных переулков портовых районов. Жоау ду Риу проникал в самые темные притоны города и раскрывал на страницах своей книги человеческую флору и фауну уже не на первой стадии разложения — убийц, курильщиков опиума, наркоторговцев, адептов культа макумба, головорезов, профессиональных нищих, уголовников, мастеров по татуировкам, проституток, уличных подростков — завораживающая череда персонажей, которых рано или поздно производит на свет любой большой город, хочет он того или нет, чтобы хоть как-то компенсировать избыток приличных и законопослушных граждан. Жоау ду Риу, вероятно, с трудом удавалось проникать в эти места незаметным: он был толстым мулатом с гладко выбритым подбородком, тогда как обстановка требовала усов и бороды; гомосексуалист и денди, он повсюду разгуливал в ярком цветном костюме и с моноклем. Для него бродить по этой преисподней было пустяковым делом: в качестве репортера он постоянно спускался в эти катакомбы, а в частной жизни он был тайным ночным habitué[12] Праса Тирадентеш — тогда именно в этом районе собирались гомосексуалисты. А еще он пользовался огромной популярностью. Когда американская танцовщица Айседора Дункан приехала в 1915-м в Рио, он был ее гидом и им обоим аплодировали на улицах, куда бы они ни пошли. Немногие писатели жили такой же бурной жизнью и так же напряженно, как Жоау ду Риу, писали о том, что он называл «неврозом» большого города. В 1921 году, в возрасте сорока лет, он умер от сердечного приступа в такси, и жизнь в городе замерла на время его похорон.
