Имелось, кроме того, и второе основание. В архиве бывшего Горного департамента было обнаружено сообщение горного инженера Юрия Яновича Розенфельда о том, что, пробираясь по поручению торговой фирмы Шустова от Охотского побережья к Колыме, он нашел много кварцевых жил золотоносного типа. Пробная промывка поблизости от этих жил, ниже устья Буюнды, дала несколько мелких золотин. Устье Буюнды находится недалеко от устья Среднекана. Таким образом, Билибин и Цареградский, направляясь в эту часть бассейна Колымы, надеялись попасть в самый центр распространения золотоносности и разом проверить все: заявку Поликарпова, сведения Розенфельда и неясные, но очень многообещающие слухи о золоте Бориски.

Чтобы завершить это короткое отступление, следует сказать, что в истории Вориски судьба не упустила случая зло посмеяться. Тело злосчастного золотоискателя было опущено якутами в выкопанный им шурф и засыпано грунтом из отвала. Двадцать с небольшим лет спустя на этом самом месте вырос прииск Бори-скин. Однажды снимавший «торфа» приисковый экскаватор подцепил, к ужасу рабочих, в вечномерзлом грунте труп неизвестного — полностью сохранившегося бородатого человека в изорванной одежде старого покроя. Это оказался все тот же неприкаянный Бориска. Шурф, который он копал перед своей окутанной тайной смертью, находился как раз на краю россыпи…

Осень в тот год выдалась на Охотском побережье затяжная. Несмотря на ударившие морозы, настоящего снега не было чуть ли не до конца октября. Цареградский деятельно готовился ко второму выезду.

К концу октября все было собрано. Но каюры просили немного подождать, так как снегу еще мало и лед на реке тонок. Оленям трудно тянуть по еле припорошенной земле и камням тяжелые нарты. Кроме того, зимняя дорога прокладывалась в основном по речному льду, которого еще намерзло недостаточно.

— Снег будет, немножко поздно пойдем — немножко рано придем! — поддерживал каюров Макар Захарович Медов.

Однако бежали дни, тянулись недели, а зима все не спешила. Наступил ноябрь. Молодого геолога снова томили нетерпение и тревога за судьбу первого отряда, захватившего с собой мало продовольствия и не имевшего зимней обуви, белья и одежды. Каждое утро, выходя на берег реки, он с досадой следил за быстрым течением, которое никак не поддавалось морозу.

«Выше Ола и ее притоки, наверное, уже покрыты льдом, — думал он, — и толщина его ежедневно растет. А вот сюда, на побережье, зима никак не спустится!"

В середине ноября ему удалось нанять пару собачьих упряжек и отправить часть груза к Бертину. В конце ноября с возвратившимся каюром пришел тревожный ответ Эрнеста Петровича. Разведчик писал, что перебрался на присланных нартах ближе к Элик-чанскому перевалу, где прибывшая из Охотска группа рабочих Союззолота начала строить склад-барак для грузов, и что там он увидел собаку Демку из отряда Вилибина. Оказывается, страшно отощавший пес прибежал к строителям еще в октябре и с тех пор жил там. Кроме того, писал Бертин, по слухам, Билибин взял с собой на плот проводника-эвена, который до сих пор не вернулся домой. «Боюсь, не случилось ли чего с Юрием Александровичем». — заканчивал он свое письмо.

Встревоженный известием Цареградский подробно расспросил вернувшегося каюра. Он узнал, что охотившиеся в районе Бахапчи эвены действительно нигде не встретили отряда русских и не видели следов его продвижения. Положение усугублялось тем, что собака в самом деле откуда-то прибежала в эликчанский лагерь очень измученная и истощенная. «Наверное, все русские разбились и утонули на порогах», — решили охотники. Зловещий слух пополз от человека к человеку по окрестностям.

Но Цареградский не мог поверить, что с Юрием Александровичем и его спутниками произошло несчастье. Во-первых, он надеялся на опытность и осторожность Билибин а и Раковского; во-вторых, был слишком молод и оптимистичен, чтобы допустить возможность такой непоправимой катастрофы.

В глубине души он был убежден, что все эти дурные слухи основаны на недоразумении. Тем не менее создавшееся положение, конечно, требовало срочных мер к розыску билибинского отряда, если он действительно застрял где-то у порогов на Бахапче.

В тот же день Цареградский распорядился готовить всех — своих и нанятых — оленей и обошел владельцев собак в Оле, уговари-иая срочно ехать с ним за перевал. К концу дня ему удалось собрать пять нарт с каюрами. Этого было слишком мало: каждый каюр вез запас сушеной рыбы для своих собак, и для экспедиционной клади места оставалось совсем немного. Вечером выяснилось, что есть еще одна собачья упряжка, но хозяин ее болен.

Выслушав посетителей, старый якут сказал:

— Видишь, я не могу ехать. Если хочешь, возьми нарту, собак, но ищи другого каюра.

— Я сам буду каюрить!

— Собака не пойдет чужой человек, сперва хорошо корми надо!

Со следующего утра началась предотъездная спешка. Оленеводы собирали оленей. Подгонялись нарты, распределялся между ними груз и откармливались в дорогу ездовые собаки. Цареградский тоже кормил собак из упряжки больного якута. Сперва они не подпускали к себе чужого человека, но потом ласковое обращение и сытная еда помогли сломить недоверие. Через день он уже осмелился погладить вожака; на третий день собаки встречали его с меньшей настороженностью во взгляде, а некоторые из них даже лениво помахивали хвостами.

Все эти дни из низко висевших облаков шел обильный снег. Вскоре его намело по колено — установилась настоящая северная зима. В первых числах декабря длинная цепочка из шести собачьих упряжек по десять собак в каждой тронулась из Олы.

Олений транспорт подготовить к этому дню все-таки не удалось, и он должен был выйти вместе с частью оставшихся рабочих несколькими днями позднее. Его возглавлял известный в этих краях старый проводник Михаил Петрович Александров.

Цареградский решил не ждать оленей: он очень спешил к Бахапче, чтобы проверить на месте слухи о билибинском отряде. Собаки бегут быстрее оленей, и они меньше зависят от качества дороги. Макар уверял, что они домчатся до сплавной базы Билибина меньше чем за неделю.

И все-таки путешествие по первопутку оказалось тяжелым. Животным было трудно тащить груженые нарты по глубокому, непромятому снегу. Поэтому впереди иногда шли на лыжах люди, прокладывая путь. Когда собаки первой упряжки выбивались из сил, они останавливались, отходили в сторону и пропускали вперед все остальные нарты, пристраиваясь в хвост цепочки.

На душе у Цареградского было неспокойно.

«Неужели с Билибиным в самом деле что-то случилось?» — думал он, мерно передвигая широкие охотничьи лыжи или сидя на нарте и погоняя собак. Мимо скользили заснеженные склоны реки. В серое небо вонзались голые верхушки лиственниц. Местами над снегом зеленели густые заросли стланика.

«Нет, не может быть, — в такт шагам, под монотонное повизгивание нартовых полозьев плыли мысли. — Билибин сплавлялся на двух больших плотах. Не могли погибнуть оба плота и все люди на них до последнего. Кто-нибудь да уцелел бы и сообщил о катастрофе».

Через несколько дней тяжелого пути по снежному бездорожью отряд перевалил из бассейна Олы в долину Малтана и вскоре подошел к строящейся перевалочной базе на Эликчане. В тепло натопленном бараке сошлись гости и хозяева. Среди них крутился уже поправившийся Демка и скулил от радости, узнавая старых знакомых. О Билибине никаких сведений и здесь не было.

Беспокойство подгоняло Цареградского. Дав отдохнуть людям и животным всего ночь, он отправился вниз по Малтану. Бертин должен был подождать здесь олений транспорт из Олы и ехать с ним на Среднекан через Буюнду. Таким образом, Цареградский решал две важные задачи сразу: продолжал поиски отряда Билибина и перебрасывал значительную часть экспедиционного груза к месту полевых работ на Среднекане.