Он поднял двустволку и раз за разом выпалил в небо. Из стволов вылетели пламенные струи, и окрестные горы еще долго гудели эхом.

После этой тревоги он с час не мог заснуть и, ворочаясь в своем мешке, думал: «Как хорошо, что я не согласился на уговоры Бондарева. Ну ее к черту, эту Колыму! Надоело! Хоть бы скорее в Ленинград…»

С навязчивой ясностью ему мерещились гладкие торцовые мостовые, по которым так мягко цокают копыта нехромающих лошадей. Он с наслаждением лавировал в нарядной толпе громадного оперного театра или медленно поднимался по широчайшим мраморным ступеням филармонии. Даже гулкие коридоры Горного института, которые всегда казались ему слишком мрачными, вызывали у него сейчас чувство нежного умиления. Непрерывная почти полуторагодовая экспедиционная работа и связанные с нею неудобства, трудности и опасности утомили его. Человек нуждается в отдыхе и передышке.

Проснулся он с восходом солнца. Ярко освещенная остроконечная гора уже не казалась головой убитого великана, а заросли стланика не напоминали больше курчавых перьев на шлеме.

Утром оказалось, что напуганные лошади убежали довольно далеко. На их поиски потратили не меньше трех часов. Цареградский нервничал: приближалось двадцатое число, крайний срок возвращения в Олу. Ему хотелось выиграть хотя бы один день и прийти в Олу девятнадцатого. Теперь это, пожалуй, уже было невыполнимо.

Действительно, в этот день, несмотря на то что лошади шли относительно хорошо и тропа была мягкая, им все-таки не удалось выйти на приморскую равнину. Вечер застал их еще в предгорьях, в местности Сопкачан, где, к большой своей радости, они встретили старого приятеля Макара Медова. Тот жил здесь в своем старом доме.

От Макара путешественники узнали много интересных новостей. Еще до возвращения Билибина на ольском рейде останавливался грузовой пароход, шедший из Владивостока на Камчатку. Кроме того, другой пароход на днях заходил в бухту Нагаева, и Билибин плавал туда на шлюпке. О чем он там договорился, Медов, разумеется, не знал.

— Ну вот, товарищи, — воскликнул Цареградский, — кажется, все налаживается! Скоро мы с вами поплывем!

На душе у него в этот последний вечер путешествия по вьючным тропам Колымы было не очень спокойно, но светло. Из-за обуревавшего его нетерпения он долго не мог уснуть, а утром вскочил раньше всех и заставил вьючить лошадей еще до того, как солнце поднялось над горизонтом.

В Олу они вошли в восемь часов утра и прямо направились к серому деревянному дому школы-четырехлетки, в помещении которой остановился билибинский отряд. Когда Цареградский поднялся по скрипучему крыльцу и вошел в полутемное помещение, он прежде всего увидел большой длинный стол, уставленный тарелками, на которых горой лежали апельсины, конфеты, яблоки и печенье. А между ними островерхими башенками поднимались пустые бутылки из-под вина с красивыми этикетками. Все признаки цивилизации были налицо, но хозяева этой потрясающей воображение роскоши еще спали.

— Юрий! — крикнул на всю комнату Цареградский. — Что вы спите, черти?! Вставайте, мы приехали!

В классной комнате поднялся переполох. Первая Колымская экспедиция была опять вся в сборе на том самом месте, где больше года назад она впервые вступила на золотую землю Колымы…

Сведения Медова были точны. Билибин действительно плавал в бухту Нагаева, куда зашло за пресной водой сторожевое судно «Боровский».

Это был небольшой торговый пароход, переделанный для нужд береговой охраны. На корме и на носу судна стояло по одной легкой горной пушке. Кроме того, на палубе было зачехлено несколько станковых пулеметов. ''Боровский» подолгу крейсировал вдоль побережий Японского и Охотского морей, охраняя их от иностранных браконьеров, которые по старой привычке нередко заплывали в чужие воды для незаконного лова красной рыбы.

В извилистой и глубоко врезанной в горы бухте Нагаева было несколько хороших родников, отмеченных в лоции Охотского моря. Самый большой источник пресной воды журчал и прыгал по гранитным глыбам у подножия высокой скалистой вершины, которая значится на современных картах под названием Каменный Венец. Здесь же, на недоступной приливам морской террасе, служба морской охраны держала свои запасы топлива. Большой штабель каменного угля служил подспорьем судам, когда они из-за штормов или других причин выбивались из графика и нуждались в пополнении запасов топлива.

Услышав от рыбаков, что в бухту Нагаева накануне их возвращения в Олу зашел пароход, Билибин с Раковским немедленно отправились туда на шлюпке и застали «Воровского» под погрузкой. Капитан очень радушно встретил геологов.

— Ну что же, раз вы опоздали к сентябрьскому рейсу грузового парохода, помогу вам добраться до Владивостока. Но сейчас этого сделать не могу. Завтра выходим к острову Врангеля. На обратном пути могу зайти в бухту Нагаева и подобрать вашу экспедицию.

— Сколько времени может занять ваш рейс к острову Врангеля и обратно?

— Я думаю, дней через двадцать вернемся.

— Где нужно ждать вас?

— Безусловно, здесь, в бухте Нагаева. Ольский рейд очень ненадежен. При свежем ветре мы не смогли бы взять вас на борт.

— Ну а если сюда до истечения двадцати дней заглянет еще какой-нибудь пароход, ждать нам все-таки «Воровского» или мы можем отплыть с ним?

— Нам все равно придется зайти сюда за углем и водой, так что этот рейс не будет связан с вами. На этом они с капитаном сторожевого судна и договорились.

— Я ждал тебя, чтобы начать переброску грузов к бухте Нагаева, — сказал Билибин.

Дело было очень трудное и ответственное. Снаряжения и материалов в экспедиции было очень много. Одних образцов горных пород Билибин, Цареградский и их сотрудники собрали около тысячи штук, что по весу уже перевалило за тонну. А бесконечное количество бумажных пакетов со шлихами, промытыми на десятках обследованных рек! А тяжелый, обитый железом и запертый на большой висячий замок вьючный ящик с пробами золота! А такой же ящик с картами, записными книжками и дневниками; ящик с заснятыми пленками и фотопринадлежностями; несколько ящиков с книгами и личным имуществом участников экспедиции; большие и очень тяжелые ящики с седлами, сбруей, палатками, походным обмундированием… Все это громоздилось сейчас частью в классной комнате, частью в сарае на дворе, и все это нужно было переправить сперва на шлюпке по морю, а затем на себе через невысокий перевал к Нагаевской бухте.

На следующий день, 21 сентября, Цареградский начал переброску грузов. К счастью, двухпарная шлюпка, на которой он плавал вдоль побережья прошлым летом, была цела. Подобрав из рабочих экспедиции четырех гребцов и двух грузчиков, сам седьмой, он поднял наставную мачту и отправился к бухте Нагаева. Однако, чтобы попасть в бухту, нужно было обогнуть длинный и узкий полуостров Старицкого, сделав лишних двадцать — тридцать километров. Кроме того, вдоль южной, подветренной, стороны полуострова, который отделяет бухту Нагаева от открытых морских просторов, постоянно дуют сильные ветры, гудит прибой, крутятся грозные, сталкивающиеся течения. Маленькой шлюпке многократное путешествие вокруг этих неприветливых берегов было не под силу.

Цареградский решил перебрасывать груз через очень живописную мелководную бухту Гертнера, которая впоследствии называлась также Веселой. Бухта эта врезалась в береговую горную цепь как раз там, где от нее отходил полуостров Старицкого. От бухты Гертнера до бухты Нагаева было всего около семи километров через пологий перевал, на котором росли редкие, склонившиеся по ветру лиственницы.

Стоял погожий осенний денек. Тяжело груженная шлюпка шла вдоль обрывистых берегов, которые тянулись от устья Олы к бухте Гертнера. Ветра не было. Две пары весел с легким плеском погружались в слабо всхолмленную волнами зеленовато-голубую воду. У бортов шлюпки скользили и быстро скрывались за кормой бесцветные зонтики медуз. Цареградский сидел за рулем и следил за хорошо знакомыми контурами береговых обрывов. В прошлом сезоне он всюду побывал здесь, изучая граниты и составляя первую геологическую карту побережья. С тех пор ему полюбились эти великолепные обрывы, на которых золотились еще не облетевшие каменные березы. Вот над шлюпкой навис и затем, медленно разворачиваясь, уплыл назад острый, как копье, гранитный пик. В лоции Охотского моря он был назван Нюкля. В прошлом году Цареградского застиг у подножия этого пика прилив; взобравшись на маленькую гранитную полку, он ждал несколько часов, пока его не сняли подоспевшие на шлюпке рабочие.