— Это иностранный пароход. Я разбираю название: «Муллер» или «Мюллер», что-то в этом роде. Лопнули наши мечты на возвращение!..

— Почему же лопнули? — возразил Цареградский. — Может,

этот иностранец нас и подбросит во Владивосток?

— Во всяком случае мы должны узнать, что это за незнакомец, — сказал Тупицин. — Уж очень он по-хозяйски подошел к угольному складу. Сведения об аварийных запасах топлива имеются только у наших, советских капитанов. Следовательно…

— Следовательно, это вор?

— Либо хозяин!

— Как же это может быть, — нетерпеливо тряхнул головой Билибин, — когда я своими глазами вижу иностранное название!

— Сейчас все разъяснится, товарищи, — примирительно сказал Цареградский. — А ну, нажмем на весла!

Через четверть часа они уже подплывали к таинственному кораблю. Это был широкий, очень потрепанный и грязный пароход с торчащими во все стороны грузовыми стрелами. Когда шлюпка стала огибать его с кормы, они ясно увидели выведенную потускневшим золотом надпись по-английски: «Nancy Muller».

На корабле давно увидели подплывающую шлюпку, и теперь их встретил гомон разноязыких приветствий. По спущенному скользкому от грязи трапу они взобрались на палубу. Шлюпка с гребцами отошла к берегу.

Капитан судна оказался и его хозяином. Это был американец Джеймс Мюллер, владевший тремя грузовыми пароходами, названными в честь его трех дочерей: старшей, Нэнси, средней, Кэтти, и младшей, Эмили Мюллер. Судно было приписано к шанхайскому порту, но зафрахтовано Совторгфлотом для каботажного плавания в водах Японского и Охотского морей. Мюллер собирал уловы прибрежных рыбаков, развозил им соль, провиант и почту и переправлял сезонные рыбацкие артели к месту лова и обратно. Команда оказалась самой разношерстной. Среди матросов преобладали китайцы и корейцы. Были, однако, также японцы и малайцы. Технический персонал, за малым исключением, был американский. Старший механик, китаец, довольно сносно говорил по-русски.

— Геологи — братья морякам, они тоже странники. Я возьму вас на борт, — говорил, сидя в большой и мрачной кают-компании, капитан «Нэнси Мюллер». — Но погрузиться нужно сегодня же. Предвидятся штормы, и я очень тороплюсь во Владивосток. Мне нужно зайти еще в несколько мест. Разумеется, я не обещаю вам никакого комфорта, но как-нибудь разместимся. — Я могу пригласить одного гостя к себе в каюту, — добавил, улыбаясь, переводивший разговор механик.

— Ничего лучшего мы не ждали, — ответил Билибин. — Ваше предложение нас вполне устраивает. Мы можем грузиться в любой момент. Что же касается оплаты…

— Об этом не беспокойтесь, — прервал его Мюллер. — Я договорюсь об оплате с Совторгфлотом.

Они условились, что «Нэнси Мюллер», окончив грузить уголь, по возможности ближе подойдет к культбазе и бросит якорь. Тем временем сотрудники экспедиции перенесут все свои ящики на берег и немедленно начнут их перевозку на корабль.

— А сейчас, — добавил капитан, — я дам вам свой катер. Он доставит вас обратно и поможет при погрузке.

Через несколько минут сияющие колымчане уселись в спущенный на воду катер. Взяв на буксир шлюпку и развернувшись, катер направился к еле видным издали домам культбазы. За это время ветер заметно посвежел, и даже в защищенной бухте забегали белые барашки. Катер зарывался носом в волну, и сидящих обдавало брызгами. Но ничто не могло омрачить радости от предстоящего возвращения домой. Только Билибин озадаченно произнес:

— Как бы нам не утопить чего при погрузке!

— Не беспокойся, не утопим! — ответил Цареградский. Только Тупицин помрачнел: он успел подружиться с геологами, и их внезапный отъезд наполнил его грустью.

Уже в сумерках «Нэнси Мюллер» подошла к культбазе и, покачиваясь на волнах, встала в ста метрах от скал. Почти в ту же минуту к пароходу направились катер и лодка и подчалили к прыгающему трапу.

— Осторожно, осторожно! — кричал сидевший в катере Билибин,

Первым по трапу влез со своим «золотым» ящиком Раковский. Потом с помощью многих услужливых рук на палубу стали поднимать остальное снаряжение. Через два рейса груз экспедиции в полном беспорядке громоздился на палубе. Билибин и Цареградский еще раз возвратились на берег и, тепло простившись со всем персоналом гостеприимной культбазы, прыгнули в катер.

— Пишите, Николай Владимирович! — крикнул, махая рукой, Цареградский.

— Обязательно! — ответил с берега Тупицин. — Думаю, мы еще увидимся!

Пароход дал долгий рычащий гудок и стал медленно отворачивать от берега.

На палубе стояли все колымчане и молча смотрели на медленно уходящий рыжевато-белый склон, на трубы избушек, над которыми крутился по ветру дым, и на небольшую группу сиротливо сжавшихся от холода провожающих. В воздухе порхали снежинки. Вскоре пошел густой снег, и белая пелена скрыла за собой скалы.

Когда «Нэнси Мюллер «поравнялась с крутыми скалами, ограждавшими вход в бухту Нагаева, в лицо стоявшим на палубе ударил крепкий, соленый морской ветер. Уже совсем стемнело, и береговые горы черным силуэтом врезались в мутное небо. Пароход круто повернул налево и скользнул в узкий пролив между полуостровом Старицкого и островом Завьялова. Здесь и в спокойную погоду всегда гуляли волны и крутились жуткие водовороты. Сейчас же тут творилась настоящая свистопляска. Ветер тоненько завывал в снастях, и пароход беспорядочно переваливался с волны на волну, никак не давая пассажирам приспособиться к ритму качки.

— Ничего, — помахал рукой, пробегая куда-то, старший механик. — Сейчас выйдем из пролива, будет легче!

Действительно, часам к десяти вечера ветер заметно ослабел, и корабль стал раскачиваться ритмичнее. Цареградский спустился в каюту механика, который пригласил его к себе. Билибин устроился у капитана, а остальные разместились частью в кают-компании, частью в твиндеке.

В каюте механика было тесно и душно. «Ну ничего, зато тепло, а главное, скоро дома!» Он залез на верхнюю койку и, перекидываемый качкой с головы на ноги, быстро уснул.

Разбудила его усилившаяся качка и стоявшая вокруг тишина. Он вспомнил, что «Нэнси Мюллер» должна была зайти в Олу за рыбой, и догадался, что пароход остановился на рейде. На палубе тускло горели дежурные лампочки, а вокруг зияла шумящая волнами пустота. До рассвета оставалось еще не меньше двух часов, и в темноте было совершенно невозможно угадать, где берег, а где море. Мимо, лениво покачиваясь на кривых ногах, прошел какой-то матрос, кажется японец. Цареградский попытался с ним заговорить, но матрос только махнул рукой и, пробормотав нечто непонятное, скрылся в теплом чреве парохода.

Когда полностью рассвело и вдалеке показался низкий ольский берег, капитан приказал спускать катер и кунгас. К этому времени почти все геологи собрались на палубе и с некоторым страхом смотрели на пляшущие на волнах маленькие суденышки. На кунгасе был всего лишь один китайский матрос. Он держал длинный шест и старался не дать кунгасу удариться о борт парохода. Через несколько минут, пуская мгновенно разлетавшиеся дымки, катер взял курс на Олу.

Между тем ветер усиливался, и волны все выше громоздились одна на другую. Стоявший на якоре пароход непрерывно поворачивался вокруг своей оси, и перед собравшимися с подветренной стороны людьми показывались то берег, то волнующиеся морские просторы. Вскоре подошел всегда улыбающийся механик.

— Почему так далеко остановились? — спросил его Цареградский.

— Десять миль, ближе нельзя, очень мелкая вода.

— Очень качает! — жалобно воскликнул Казанли, который уже давно испытывал неприятные последствия морской болезни. — На ходу меньше качки. Долго еще простоим?

— Пароход совсем пустой, трюмы без груза, — улыбнулся механик, — поэтому так сильно качает. Я думаю, мы не сможем здесь погрузиться и поэтому простоим недолго. Тайфун идет! — И он озабоченно показал на северо-восток, откуда на них двигалась совершенно черная в утреннем свете низко висящая туча.