— Вы извините, тысячу раз прошу прощения. Но я думаю, что вы тоже получили некоторую пользу или удовольствие от моих фотографий и не будете на меня в претензии за использование вашей личности.

Гай нахмурился. Лулеле вытер с лица капли пота.

— Так в чем же состояло сие историческое торжество, если не секрет?

— Я вас оскорбил, извините, мсье, но выхода не было. Прятаться за городом — бесполезно: там нас сразу выследили бы и арестовали. К тому же я чувствую, что вы — друг негров, мсье ванЭгмонд.

— Я недруг колонизаторов, мсье Лулеле.

— Простите, я потом подумаю и пойму тонкую разницу, мсье! Поймите — за мною давно следят, и выхода, повторяю, не было. Мы рисковали жизнью, пока вы изволили рассматривать фотографии. Пройдите сюда, прошу вас, мсье.

Он показал пустой темный чулан.

— Ну? — строго спросил Гай.

— Полчаса тому назад здесь произошло учредительное собрание. Делегаты пролезли в окно со двора и так же вылезли. Сошлись и разошлись поодиночке, быстро и незаметно. Прямо под носом этого ужасного человека, мсье Мутото.

Его широкое лицо начало опять расплываться в радостную улыбку.

— Мы основали политическую партию, мсье: один солдат из местного гарнизона, он как раз сменился с дежурства, два делегата от рабочих Катанги, они привезли сюда из Жадовиля какой-то мотор на ремонт, три крестьянина, они только что вышли из тюрьмы, и я как представитель интеллигенции. Как видите, широко представлены все группы населения. Партия называется Союз борьбы за освобождение Конго. Я избран генеральным секретарем, потому что все остальные не умеют ни читать, ни писать.

— Значит, вас всего семь человек? Немного.

— Нет, это делегатов семь, а сознательных людей в Конго две-три тысячи, а сочувствующих — двадцать миллионов. Все население. Только люди сами еще не знают, что они с сегодняшнего дня уже являются сочувствующими патриотической партии!

— И эти две-три тысячи безоружных туземцев надеются опрокинуть бельгийский колонизаторский режим? У губернатора двадцать тысяч черных солдат в Конго, да вся бельгийская армия за морем, да все французские, британские, португальские и испанские вооруженные силы в резерве. Вы надеетесь на чудо? Где ваши винтовки? Пулеметы? Пушки?

— Их нет, мы будем воевать сначала только словом.

— Ах, словом…

Гай пожал плечами. Но фельдшер зашептал убежденно:

— Слово приведет к нам двадцать тысяч черных солдат губернатора и миллионную конголезскую армию, которой пока нет, но которая будет. Слово выгонит бельгийского губернатора из дворца и посадит туда нашего президента. Мы начнем с рабочих — в портах, на железной дороге, на рудниках и заводах, это наш первый контингент для мобилизации бойцов под наши знамена. А когда нас станет много, мы возьмемся за оружие! Вы качаете головой! Не верите?

— Что значит семь человек?

Гай пожал плечами. Учреждение политической партии в маленькой кладовке — это печальная гримаса конголезской жизни, бесплодное трепетание мушки в лапах паука. Гаю стало грустно.

— У вас не было даже стульев? Ничего, все сидели на полу. Тем лучше! Стулья у меня есть в помещении станции, но семь стульев в кладовой — улика. Мсье Мутото мог ворваться и…

— Ворваться? — Гай поднял подбородок и смерил его взглядом.

— Бог послал вас, мсье, сам бог! Конечно, негодяй не посмел бы! Но все сошло хорошо: в землю вложено семя, земля у нас щедрая и богатая, и скоро из семени покажется росток!

— А потом?:

— А потом. — Лулеле вышел на веранду, осмотрелся, вернулся и проговорил тихим шепотом. — Я увижу наше торжество своими глазами! И вы его увидите, мсье!

Они помолчали.

— Вы коммунист, мсье Лулеле?

— Нет, я очень верующий католик. Я хотел стать священником.

— Вы — верующий? — Гай изумился, вспомнил отца Доменика и его рассказ о значении частной собственности.

— О, да, конечно! Я воспитывался в католическом приюте.

Теперь Гай вспомнил полковника Спаака. Когда-нибудь все колонизаторы сильно просчитаются… Их глаза видят окружающее криво…

— Я не могу быть коммунистом потому, что не знаю как следует, чего они хотят. Ведь здесь нельзя достать нужных книг и газет. Но опыт большевиков говорит сам за себя. Я их понимаю по их же делам. Они делают у себя то, что нам нужно сделать у нас. Именно коммунисты опровергли сказку об избранных народах и быстро догоняют Европу. Так будет и с Конго.

— Не скоро будет!

— Скоро, мсье. Нужно только одно-единственное условие.

— Какое?

Мсье Лулеле улыбнулся.

— У наших крестьян повсюду возникают тайные общества для того, чтобы укрепить дух народа, вселить веру в себя и поднять массы на борьбу. В тех районах, куда вы едете, мсье, сейчас волнения. Вы слышали? Полковник Спаак ничего не говорил? Нет? Ну, понятно! Бельгийцы это скрывают! Там стихийно возникло тайное общество, символом которого является пантера, самый сильный зверь джунглей. Члены общества узнают друг друга по рычанию «роу-роу». Бедные голые люди! Слабые, потому что они еще не обрели языка! И мы для нашего общества тоже выбрали пароль, но это будет не рычание зверя. Это будет человеческое слово.

— Какое же?

Как преобразился этот могучий черный человек! Какой одухотворенной гордостью осветилось его лицо, когда он, как дирижер в большом оркестре, широко взмахнул обеими руками и едва слышно прошептал в ухо Гаю:

— Угуру! Свобода!

Великое понимается и оценивается только с большого расстояния, и Гай понял значение роли и личности Лулеле, когда потерял его.

Размышляя в пароходной каюте, он сжал голову обеими руками и закряхтел от острой боли: только теперь он понял, что в Катанге своими глазами видел ростки дела Мориса Лулеле, что именно в его невидимую грудь стреляли белые полицейские.

Так что же стало с героем, дело которого живет, растет и в конечном счете обязательно победит? Где он сам? Что с ним стало?

Прискорбно, что человеческое ухо не в состоянии слышать чужой разговор через пол. Если бы Гай обладал такими способностями, то он, без сомнения, мог бы, не сходя со стула, значительно пополнить свой запас сведений о Морисе Лулеле, генеральном секретаре Союза борьбы за освобождение Конго. Дело в том, что на следующей палубе находились двухместные каюты туристского класса и прямо под ногами Гая в скромно обставленной кабине сидели на своих постелях два духовных лица — оба старые знакомые Гая. Один из них, негр из Бельгийского Конго, назывался господином аббатом Нкото. Он служил в церкви, находящейся на окраине Леопольдвиля, выстроенной колонизаторами специально для черных, затем после одного политического осложнения по собственной просьбе был спрятан начальством в Катанге. Вторым был французский монах-миссионер, отец Доменик. Столица Бельгийского Конго, Леопольдвиль, отделена от столицы Французского Конго, Браззавиля, лишь рекой, и добрый вестник слова божьего любил частенько переправляться на бельгийский берег, потому что у него было много работы и тут и там: французские и бельгийские духовные властив связи с ростом социального недовольства среди туземцев, получили предписание установить контакт и впредь работать сообща, делая упор на охват растущего рабочего населения обеих колоний и на использование при этом священнослужителей из африканцев. Так господин аббат встретился с преподобным отцом, а затем перст божий свел их в одной каюте: господин аббат был замечен начальством как способный, энергичный и преданный пастырь и теперь направляется в Брюссель для личного ознакомления с величием и могуществом западной культуры, а отец Доменик был вызван в Париж как человек, посвященный в сокровенные тайны негритянской души и потому могущий с пользой для святой церкви трудиться в специальном отделении парижской канцелярии кардинала Вердье. Оба пастыря были горды и довольны своим назначением, радовались поездке, договорились ехать в одной каюте и теперь коротали время в задушевной дружеской беседе. Они были удивительно похожи друг на друга, хотя один был черен, как сажа, а другой бел, как сметана.