И тут Гай снова потерял самообладание. Сначала он еще надеялся сдержаться и несколько раз повторил про себя свое заклинание: «Это меня не касается! Это меня не касается!» — но вдруг зарычал от ярости и схватил капрала за горло. Тот повис в его сильных руках, как мешок, и это привело Гая в себя. Он швырнул капрала наземь.

— Это меня не касается… Не касается, — потерянно повторял Гай, задыхаясь и не зная, что делать

— Господин капрал ван Богарт там! — лежа на земле, проговорил капрал Ндола и указал куда-то пальцем.

— Где?

— На река. Господин капрал ван Богарт мыть ноги! Гай поспешил к воде.

— Капрал ван Богарт?

— К вашим услугам, майн герр.

— Что вы болтаетесь здесь, когда там делаются такие безобразия?!

— Они подожгли деревню? Вот дурачье! Я же говорил… Молодой и бравый капрал с миловидным румяным лицом мгновенно натянул сапоги и рысью пустился прямо через кусты. Но через десять прыжков он остановился и обернулся к Гаю.

— Деревня цела, майн геер. Вы напрасно…

Но Гай схватил его за шиворот и ткнул носом в распластанный на земле труп. Капрал Ндола стоял с вытянутыми по швам руками.

— Ну?! — заревел Гай. — Ну?!

— Вы насчет старика? Ндола, что ты здесь натворил?

— Я давать урок, мой капрал.

— Э-э, дурачина. — Ван Богарт развел руками и повернулся к Гаю — Вот видите, майн геер, условия? Так нам и приходится мучиться здесь с этими скотами! Я распорядился дать жителям маленький урок и отлучился к реке сполоснуть ноги, а он наделал неприятности, болван!

Он строго посмотрел на своего помощника.

— Откуда этот старик?

— Там сидеть, мой капрал.

Ван Богарт не спеша закурил толстую сигару.

— Видите, майн геер, жители этой деревни — сброд, переселенный с одной плантации… Работают из рук вон плохо. Нормы систематически не выполняют. Хозяин давно жаловался капитану Адриаанссенсу, и последний распорядился при обходе района преподать им маленький урок порядочного отношения к своим обязанностям.

— И это в бельгийской колонии называется маленьким уроком?

Капрал отвел в сторону нежно-голубые глазки и ответил голосом доброй бабушки, терпеливо разъясняющей надоедливому внуку общеизвестные истины:

— Вы же сами видели, что меня здесь не было. Я лично тут не причем. Виновный будет наказан, поверьте, я с него самого спущу шкуру! Не сомневайтесь, прошу вас! Но порядок должен быть: если с черномазых ничего не требовать, то они немедленно перестанут работать. Выгоните меня с работы— я тысячу раз пожалею: у нас достать работу трудно, а негр только и мечтает, как бы уклониться от выполнения нормы — он живет за счет природы, ему ни мы, ни наша работа не нужны.

Отвернувшись словно для того, чтобы сбросить пепел, упавший на рукав, ван Богарт глазами дал знак жандармам, и они ринулись к трупу, выдернули колышки и потащили замученного за угол ближайшей хижины. Остался только широкий кровавый след да связка окровавленных лиан.

— Скоты, что с них спросишь? — примирительно журчал ван Богарт. — Вы уж учтите эти обстоятельства, майн геер.

— А почему старик без рук, как вы думаете?

— Откуда мне знать… На охоте попал в лапы зверей, наверное!

— Нет, я говорить, я знать! — шагнул вперед черный капрал и опять вытянулся. — Ему солдаты резать руки за налог. Он не платить налог.

— Что ты мелешь, верблюд!

— Да. Я знать. Король Леопольд…

— Заткнись, идиот! Пошел вон, черная собака!

Капрал Ндола шагнул назад и вытянул руки по швам, капрал ван Богарт заслонил его спиной" и весьма мирно объяснил:

— Такие наказания у нас давным-давно отменены, майн геер. Не сомневайтесь, прошу вас. Этот старый обрезок не сдох потому, что черномазые чтят жертвы и кормят их сообща. Когда мы подходили к деревне, жители уже получили извещение по гудугуду и заранее скрылись. Старик остался, понадеялся на свои обрубки. А этот дуралей добил его, как не имеющего практической ценности: на сбор каучука безрукого не пошлешь, да и стар он очень. Ндола хотел только попугать: ведь вся банда сидит рядом в кустах, они нас видят и слышат. Устроил им такой концерт, скот! Будете в Леопольдвиле, не вспоминайте про этот инцидент, майн геер: мне влепят выговор, а при чем же я здесь? Я только мыл ноги!

Остаток дня ушел на охоту. Ночевали опять на широкой тропе, разбившись на группы с тремя кострами. Ночью сильный вой и рычанье зверей раздавалось где-то совсем близко. Уныло шуршала непрерывная капель, нестерпимо досаждали москиты, клещи и пиявки. На рассвете все почувствовали холод и страшную усталость.

Дорога заметно сузилась. Теперь носильщики спотыкались в полутьме среди густой зелени, закрывавшей ноги. Духота стояла невероятная. Люди истекали потом. Это было похоже на путешествие сквозь горячие ассенизационные трубы. Негры были уроженцы этой страны, но они тащили тяжелые тюки, Гай шел только с ружьем, но он был европейцем. А каждый европеец здесь — больной.

Скользя, падая, поднимаясь и опять падая, люди шли безостановочно вперед и вперед. Отшумела полуденная гроза. Отряд продвигался все дальше в глубину леса, иногда по колена в горячей грязи. Потом капрал остановил цепочку и свистком подозвал Гая к себе.

Перед ними ширился огромный зеленый шатер с куполом, как у собора: высоко-высоко сплелись кроны гигантских деревьев, и люди стояли под ними как жалкие карлики — грязные, безмерно уставшие.

— В чем дело? — задохнулся Гай.

— Вот, — жестко каркнул Мулай.

В липкой зловонной жиже навзничь лежала молодая женщина. Она умирала: грудь редко и судорожно вздымалась, глаза были полузакрыты, у рта собиралась розовая пена. Рядом копошился годовалый ребенок, он сосал материнскую грудь. Его маленькие пальцы скользили в грязи, он беспрерывно ронял сосок, ворчал, плевался и чмокал. Из грязи торчала корзина с листами сырого каучука.

Гай наклонился к умирающей, механически стал считать пульс. К чему?.. Носильщики сняли тюки и кое-как пристроили их на пригнутых ветвях папоротника.

— Пусть кто-нибудь отнесет ребенка в деревню.

— Ночь приходит, далеко бежать.

— Я понимаю, Мулай. Мы теряем время. Но я не могу бросить ребенка. Понимаешь — не могу.

— А ты можешь двадцать четыре человека голодные ждать?

Гай бросил безжизненную руку, и она шлепнулась в грязь. Это был почти единственный звук. Лишь плевался и чмокал ребенок. Все молча ждали. Гай поднялся. Капрал был ниже его ростом, но шире в плечах, кряжистый. Они стали друг перед другом. «Первая проба сил. Еще как следует не вошли в лес — и уже начинается… А что будет дальше?» — думал Гай, глядя в горячие, как уголь, глаза Мулая.

— Капрал, не забывай про это! — Гай грязным пальцем коснулся медали на его груди.

— Про что?

— Про дисциплину. Береги дисциплину, капрал. Упустишь— погибнешь первым.

Оба перевели дух. Потом Мулай вынул ребенка из грязи, завернул его в папоротниковые листья и подал носильщику.

— В деревне нет люди. Это есть напрасно.

— Люди вернутся и найдут ребенка!

Потянулись томительные часы ожидания. Носильщики сели в грязь и не отрываясь смотрели на умирающую.

— Раздай пищу из неприкосновенного запаса, капрал. Здесь охотиться негде, и патроны надо экономить не меньше, чем пищу. Корми людей!

Молча жевали молочно-мясной порошок. Потом вдруг один сказал что-то, и тихий говор пошел по цепи понуро сгорбившихся людей.

— Что это они?

— Гудугуду нет. Мы есть одни.

Гай прислушался. Действительно, дробь гудугуду, слабо слышавшаяся еще сегодня утром, теперь смолкла. Они оторвались от обжитых мест.

— Он не вернется? Убежал от нас? — шепотом спросил капрала Гай.

— Куда бежать? Одно место — отряд, другое — концессия. Лес — звери. Он вернется.

И они продолжали сидеть в грязи. Женщина стала совсем плоской, труп погрузился в жижу и вскоре совсем исчез.

Наконец вернулся носильщик. Он вынырнул из листвы. Оставалось часа три светлого времени. Быстро вскинули тюки на головы и выстроились.