От Ханлара отец Сакине впервые узнал о том, что существует партия, которая борется за счастье рабочих и крестьян. Однажды, когда Ханлар шел на ночную вахту, наемник нефтепромышленников выстрелом из револьвера смертельно ранил его в спину. Промучившись несколько дней, двадцатидвухлетний Ханлар умер.

Гроб с телом революционера перенесли в общежитие. Несколько часов молча стояли рабочие около барака, и отец тогда удивился тому, как много людей знали и любили Ханлара. Вдруг все зашевелились, стали оглядываться, зашептали: «Коба пришел. Здесь Коба», и отец увидел товарища Сталина, его худое лицо, черные волнистые волосы, грустные глаза.

А потом грозная рабочая демонстрация, как знамя, подняла гроб с телом Ханлара и двинулась к Шихову. Товарищ Сталин тоже нес гроб. А отец Сакине сменял молодого вождя.

Отец рассказывал, как на площади, где сейчас аптека и магазин № 20, похоронную процессию встретили царские войска. Плотной стеной загородили они дорогу. Процессия остановилась, воцарилось грозное молчание. И вдруг товарищ Сталин вышел вперед и направился к бородатому офицеру.

На всю жизнь запомнил отец Сакине это щемящее душу безмолвие наполненной народом площади, на всю жизнь запомнил спокойные шаги, гневный голос, скупой, настойчивый жест руки великого вождя. Войска расступились.

У свежей могилы рыдала и рвала на себе волосы мать Ханлара. Товарищ Сталин подошел к ней, и назвав ее сестрой, стал утешать, говорил о том, что при самых тяжелых испытаниях большевики не должны плакать, не должны падать духом.

Сакине никогда не забудет эти слова. Она думает о них всегда, когда ей бывает трудно. Она вспомнила их и тогда, когда, окончив ремесленное училище, в первый раз в жизни пошла на работу. В тот день отец волновался не меньше ее. Он завел дочь в какую-то будку и начал экзаменовать: «Это что такое?» — «Щетка для чистки резьбы». — «Это?» — «Крючок, чтобы открывать заслонку в желонке». — «А это?» — «Грибок». — «Хорошо, иди, Сакине, и пусть дорога сюда каждый день будет тебе так же легка, как сегодня».

Позже Сакине узнала, что отец через каждые десять дней справлялся у мастера Бедирханова, как она работает.

Милый отец! Разве могу я работать так, чтобы ты был недоволен мною? Милый, милый папа!..

— Папа, вставай! — И Сакине дотронулась мягкой рукой до его выпуклого, большого лба.

Отец открыл глаза, быстро сел на кровати и, не спросив даже, зачем его разбудили, сунул в рот мундштук с погасшей папиросой и стал одеваться.

Мирзу выписали из клиники на три дня раньше срока с тем условием, что эти три дня он пробудет дома. Мирза не собирался обманывать врачей, но когда за ним закрылись двери клиники, был уже вечер, на электричке в Амираджанлы в это время едет много народа, и он решил часа на два, на три сходить на промысел.

Вечер был теплый, синий, прозрачный. На гладком небе зажглись первые, яркие, как стоваттные лампочки, звезды. Мирза сошел под гору и зашагал по направлению к бухте мимо тутовых деревьев и олеандров с неподвижной темнозеленой листвой, мимо чугунной ограды сада. Он хотел было сесть на трамвай, но после лежания на больничной койке ходить по улицам было так приятно, что дойдя до кольца первого номера, Мирза свернул направо и пошел пешком.

Он шел по улице Красина. Кое-где на балконах и верандах уже стелили постели. У дверей парикмахерской с вывеской «Салон» сидели женщины в белых халатах. Фотографию закрывали и опечатывали пломбой. У невысоких, заснувших деревьев, украшенных цветами с ярко-красными султанчиками, ребята играли в прятки.

Вдруг Мирза остановился у одноэтажного здания, выкрашенного охрой. Он давно знал это здание, но сегодня что-то особенно поразило в нем Мирзу. Это был бывший Баиловский народный дом. В 1907—1908 годах сюда часто приходил товарищ Сталин проводить конспиративные совещания бакинских большевиков. Пятнадцатого марта 1908 года в помещении читальни этого дома под руководством товарища Сталина состоялась межрайонная партийная конференция. Предупрежденная филерами, царская охранка оцепила здание, собираясь арестовать товарища Сталина и его боевых друзей: Шаумяна, Джапаридзе, Спандаряна и других. Но участники конференции узнали об опасности, выломали дверь, ведущую в читальный зал, где в то время шел концерт, смешались со зрителями, и охранка потеряла их.

Все это Мирза знал давно. Часто проходил он и проезжал мимо этого здания, построенного в старинном стиле, с тяжеловесной каменной балюстрадой, с семью ступенями, ведущими на террасу, с грубоватым лепным украшением над карнизом и высокими окнами с полукруглой фрамугой. Что же так поразило его теперь?

Одно окно было открыто, и за прозрачной занавеской виднелась ярко освещенная комната, овальные листья фикуса и оранжевый абажур, похожий на маленький парашютик. Пожилая женщина в комбинезоне повязывала платок, видимо собираясь в ночную смену. Вполголоса, словно боясь разбудить кого-то, она напевала протяжную песню — шикестэ, зыбкую, как воды Каспийского моря.

Мирза стоял у окна и думал о том, что было время, когда, может быть, в эту самую комнату, на тайные собрания приходил Сталин. В черные дни восьмого года он собирал здесь своих друзей и учил их бороться за дело коммунизма. Завешивались окна, запирались двери. Тюрьмы, ссылка, каторга, гибель каждую минуту подстерегали бесстрашных людей… А теперь в этой комнате женщина собирается на работу — она тоже строит коммунизм, — и окно распахнуто настежь, и спокойная шикестэ о счастье несется на улицу. Как изменилась жизнь!..

Мирза прислонился к дереву и слушал тихую песню, а потом, вспомнив о промысле, отправился дальше, прошел мимо афиш Дома культуры Сталинского района и спустился по лестнице на станцию Кашен. После недельного пребывания в больнице он на все смотрел словно впервые. Он заметил, например, что почти все дома в Баку имеют балконы, что на улицах много лестниц и подпорных стенок — пожалуй, ни в одном городе нет такого количества лестниц на улицах; он заметил, что бакинские шоферы любят сигналить.

Когда Мирза спустился на станцию, где-то рядом на заводе Вано Стуруа загудел гудок, словно поздравляя Мирзу с выздоровлением.

На скамейке возле узкоколейных путей сидели люди. Два паровоза-«кукушки» за номерами 01 и 02 развозили рабочих по промыслам. Как раз в то время, когда Мирза вышел на перрон, подошел поезд — кипящий, как самовар, паровозик и четыре игрушечных вагончика. «Поезд будет стоять минут пятнадцать», — подумал Мирза и снова по закапанным мазутом шпалам отправился пешком.

Уже совсем стемнело. Слева смутно вырисовывались здания конторы турбинного бурения. Справа в обширном водоеме длинными серебряными лентами отражались огни электрических фонарей. Горы почернели, казались отвесными, и верхние кромки их резко вычерчивались на фоне вечернего неба. По горам в разных направлениях медленно двигались огни — это ехали автомашины, развозящие трубы, арматуру, шланги.

Наконец Мирза ступил на землю своей бригады. Сейчас он узнает и про 3019-ю и про 89-ю — все, все. Вон светятся два окошка культбудки. Там, наверное, сидит Исмаил. Он сегодня дежурный. Вон висят в черном воздухе четыре светлых окна распределительной. Идет работа. Идет! Интересно, как работает 62-я со штуцером? Здесь, неподалеку, трубы, идущие от нее к «амбару».

Мирза перепрыгнул через канаву, приник ухом к трубе. Ровно, чуть-чуть пульсируя, шла нефть. Хорошо работает 62-я!

В прекрасном настроении Мирза распахнул двери культбудки, и первое, что услышал, — был звонок телефона. Звонили долго и беспрерывно, видимо давным-давно. Исмаила не было. На столе лежали раскиданные шашки и кости мудреной игры — нард.

Мирза, нахмурившись, подошел, к телефону.

Звонила Липатова. Не разобрав, кто с ней говорит, она закричала:

— Исмаил, где ты пропадаешь! В 3022-й давление упало, наверное пробка. Я уже полчаса звоню, а тебя все нет. Вот мастер бы узнал, он бы тебе…

Мирза сбегал в распределительную, убедился, что Люба права, вызвал заливочный агрегат, нашел слесаря — словом, сразу включился в дело. Уже сняли «елку» (верхнюю трубу), на которой в разные стороны торчали фланцевые отводы, уже установили вертлюг, уже начали подавать воду в затрубное пространство, чтобы размыть песок, забивший трубы у нефтеносного горизонта, — а Исмаила все не было.