— Безобразие, — проговорил Семен, у которого ветвистая пшеница была припасена для заключения экскурсии. Впрочем он успокоился, вспомнив, что в конце гостям можно показать синегорские ясли.

— Приехали на скотный двор, — продолжал Данила Иванович. — Наташа наступает перед дверью в лунку с известью и объясняет, чтобы и мы тоже, прежде чем войти, продезинфицировали обувь. Мне что, я сапогами в известь, да и на порог. А когда учительница направилась, так сказать, по моим стопам, я подмигнул Наташе, чтобы пощадила гостей. Туфельки-то у них модельные. Наташа в момент достала где-то три пары резиновых сапог, и мы благополучно посмотрели ваших коровушек. Директора снова не нашли. Ребята, которые монтировали ролики, сказали, что он пошел на электростанцию, определять, как вести проводку на канатную передачу. Хотел я посмотреть ваших свиней, да Наташа не пустила. Говорит, у них после еды час отдыха. Потом гости и Наташа отправились на электростанцию, к директору эмтеэс, а я — к тебе, Василий Степанович…

Шлепая босыми ногами, вбежал мальчик в пионерском галстуке.

— Дядя Вася, дядя Вася, — торопливо заговорил он. — «Победа» едет. Совсем с другой стороны.

— Молодец, — сказал Василий Степанович, посмотрел на Семена, на мальчика с мокрыми волосами и вдруг рассмеялся:

— Что ты приуныл, Семен, — продолжал председатель колхоза. — Выходит, из всех наших с тобой чудес, самое большое чудо — Наташка.

Дождь кончился. Небо просветлело, и между Синегорьем и Поддубками встала большая нежная радуга.

Мы пошли на электростанцию и застали там только директора МТС и механика. Директор сказал, что Наташа торопилась на работу и, кажется, повела гостей показывать ясли. Семен нахмурился и снова проговорил: «безобразие».

Ясли были расположены почти в середине деревни, в кирпичном доме, выкрашенном прямо по кирпичу голубой краской. Как только мы вошли в раздевалку, сразу стало ясно, что гости здесь: возле вешалки стояли три пары резиновых сапог.

— Часто товарищам приходится переобуваться, — заметил Василий Степанович.

Перед тем, как войти в комнаты, полагалось надеть халат и туфли. Туфель было сколько угодно, а халат остался только один, да и то какой-то коротенький в ржавых пятнах. Пока Семен затягивал тесемки на рукавах единственного халата, а мы с Данилой Ивановичем упрашивали дежурную сестру пропустить нас в собственной одежде, нетерпеливый Василий Степанович дернул дверь.

Как только дверь распахнулась, с порога на ноги председателю колхоза упал рыжий толстощекий мальчик. К счастью, Василий Степанович успел подхватить его. Он поднял мальчика на руки и стал цокать языком, опасаясь рева. Но годовалый житель Синегорья и не думал плакать. Сильно откинувшись назад, он внимательно осмотрел лицо Василия Степановича и сказал:

— Татути.

Председатель озадаченно молчал.

— Здравствуйте, — ответил за него Данила Иванович.

Мальчик так же внимательно осмотрел секретаря райкома и проговорил:

— Мама поехата на патутоте.

— Неужели на полуторке! — удивился Данила Иванович.

Мы вошли в правую комнату. По полу был разостлан ковер, на котором изображалась сцена единоборства Геракла со львом. На стенах, настолько высоко, чтобы до них не дотянулись ребята, висели картонные зайчики в штанишках. Человек тридцать длинноволосых, стриженых, кудрявых, белокурых и чернявых мальчиков и девочек ползали и ходили по комнате. На полу валялись кубики, пирамидки из разноцветных колец, целлулоидовые звери и куклы.

Все ребята были заняты делом.

Карапуз с черными, как арбузные семечки, глазами сосредоточенно выкладывал из кубиков столбик, а его приятель сосредоточенно, почти не дыша, следил за его работой. Девочка с мягкими-мягкими льняными волосами, вьющимися в колечки, сидела на ковре, тыкала пальчиком в глаз Геракла и радостно твердила: «Дядя! дядя!» Впервые за много дней пребывания в этой комнате она увидела, что на ковре изображен именно дядя, и в восторге, что никто еще во всем мире не знает этого, она смотрела вокруг своими удивленно-восторженными ясными глазенками и искала кого-нибудь, кто порадовался бы ее открытию. Но взрослые на цыпочках прошли вдоль стены, стараясь ничего не задеть, и ушли в другую комнату.

В другой комнате находилась спальня.

Здесь царил полумрак. Тонкие полоски света проникали сквозь неплотно закрытые ставни, изображая на стене неясные, призрачные отражения деревьев, домов, проплывающих по улице людей. Четыре человека, казавшиеся возле непривычно маленьких детских кроваток очень высокими, стояли в дальнем углу.

Спиной к нам, молча опустив голову, стоял широкоплечий мужчина с блестящими даже в сумраке волосами, в халате, надетом задом наперед. Худощавая женщина с подвижным лицом быстро и беспокойно говорила что-то на незнакомом языке своей подруге. А ее подруга плакала. Она плакала, сжав кулак правой руки, и по кулаку было видно, с какой силой она старается сдержать слезы.

Почему-то я сразу догадался, что это и есть учительница, с которой Наташа познакомилась в машине. Ей было лет сорок — сорок пять, но по лицу ее, с высоким чистым лбом, по тонким темным бровям и широкому подбородку легко угадывалось — какой эта женщина была в двадцать лет.

Наташа смотрела на нее растерянно и испуганно.

Все они стояли возле маленькой кроватки, в которой спала девочка. Остальные кроватки были пусты, и только на одной спала девочка в этой темной комнате. Девочка лежала раскинувшись, и была такая полненькая и плотненькая, что, казалось, ножки у нее составлены из нескольких отдельных частей, как у целлулоидовых кукол, которых мы видели в соседней комнате. Девочка спала, чуть высунув язычок и тихонько посасывая во сне.

Василий Степанович открыл рот, чтобы позвать Наташу, но Данила Иванович предостерегающе положил на его плечо руку.

Увидев нас, Наташа еще больше растерялась..

— А вот здесь кроватки для тех, кто побольше… — проговорила она, и плачущая женщина, все так же сжимая кулак, кивнула головой.

Мужчина стоял неподвижно, опустив голову, и мне была видна его жилистая шея и черные блестящие волосы.

— Эти кроватки для двухлеток, для трехлеток, — говорила Наташа, растерянно поглядывая на нас, — а вон те, на той стороне, с полозками, для грудных, чтоб укачивать. Вот так вот: а-а-а-а…

Наташа поправила маленькую подушку. Женщина снова кивнула, но рыдания стали сильнее рваться из ее груди.

— Вот так вот… — говорила Наташа дрожащим голосом. — А-а-а…

И вдруг она тоже заплакала.

— Откройте хоть ставни, — сказал Василий Степанович, не зная, что делать. — Наташа, что ты?

Наташа посмотрела на него мокрыми глазами и выбежала из комнаты.

Вечером я собрал вещи и в последний раз окинул взглядом комнату для приезжающих, которая давно перестала казаться мне скучной и неуютной. Поезд отходил в двадцать один час пять минут, а мне надо было еще найти в Поддубках председателя, отметить в командировке число выезда и километров двадцать ехать до станции.

Вот так всегда: поживешь недели две-три, увидишь кусок незнакомой жизни, наполненной трудом и любовью, радостями и горестями, интересной в самых малых мелочах, привыкнешь к новым людям, — и только начнешь в чем-нибудь разбираться, — надо уезжать на новое место. Как будто прочитал несколько выхваченных из середины страниц интересной книжки, а так ничего и не знаешь, ни конца, ни начала…

По пути я встретил Семена. Он предложил мне помочь нести вещи и, сколько я ни упирался, все-таки отобрал треногу теодолита. В шелковой рубашке с отложным воротником и в брюках в полоску он был похож на дачника. Ему все-таки удалось показать гостям хозяйство колхоза как следует, в том порядке, который он выработал, но несмотря на это, бригадир строительной бригады был не в духе. Полного впечатления гости от экскурсии не получили, потому что многое смотрели во второй раз, а на участок ветвистой пшеницы и вовсе не захотели итти. К тому же учительница все время была печальна, и развлечь ее ничем не смогли. Прямо с поля все они поехали в Поддубки, а Семен решил пройтись пешком.