Дождь пошел сильнее. Ветер стонал в деревьях. Сорванные ветром листья через открытое окно залетали внутрь. Запах сырой земли и эти темные страдальческие глаза!

Раджан не хотел задерживать ее долго. Он попросил ее рассказать, что же с ней случилась. Она коротко сообщила, что ее зовут Парватхи и что она живет с овдовевшей матерью на плантации Нью-Вэлли. Три года назад она вышла замуж за Рамана с соседней плантации. Поскольку у них не было в доме мужчины — главы семьи, ее мать приняла его в дом.

Парватхи и ее муж жили с ее матерью и младшей сестрой. Она запнулась после этих слов, затем успокоилась и продолжала:

— Я была очень больна после неудачных родов. Мать оставила меня в бараке и пошла на работу. Я лежала близко около очага, изможденная и усталая. Мое одеяло загорелось, и мне сильно обожгло руку. Вовремя подоспевшая мать спасла меня. Поскольку я не владею одной рукой, дораи отказался дать мне работу. А моей старой матери очень трудно содержать меня.

— А что же твой муж? — спросил Раджан.

Парватхи опустила голову. Слезы потекли по щекам. Казалось, ее сердце не выдержит сотрясавших ее рыданий.

— Несчастный случай?

— Нет, свами. Он ушел из дома с моей сестрой. Конечно, не его вина. Мы все жили в одной комнате. А известно, огонь и хлопок не могут без последствий находиться рядом. Я молю бога, чтобы им было хорошо. Я только прошу работы, чтобы помочь матери.

Раджан обещал сделать все возможное. Велел идти домой и ждать.

Грустные нотки ее голоса, темные встревоженные глаза и трагическая история ее жизни преследовали его весь день. В ту ночь дождь лил потоками. Раджан укутался поплотнее в одеяло и вдруг вспомнил об искалеченной руке Парватхи, которая была укрыта в складках накидки.

Два года спустя, совершая предвыборную поездку по плантациям, он приехал на избирательный пункт Норвуд. Большая толпа шла по дороге, как на праздник. Из середины толпы вышла Парватхи, с неизменной накидкой на плечах. Левой рукой она держала озорную девчушку лет четырех. Узнав Раджана, она подняла руку в приветствии. В ее глазах уже не было того горя и страдания, что два года назад.

— Это твой ребенок? — спросил он, желая узнать, как она живет теперь.

— Это дочь моей сестры, сэр. — Затем она поправилась: — Она стала моим ребенком. Мой муж и я очень любим ее.

— Рад слышать это, — задумчиво сказал Раджан. — Ты пришла сюда голосовать?

— Да, сэр. Я отдала свой голос за наш сангам.

В выражении лица чувствовалась гордость. Темные глаза сверкнули. На какое-то мгновение она забыла о ребенке и своей искалеченной руке.

Раджан стоял глубоко взволнованный. Даже искалеченная и безответная, думал он, она нашла в себе силы сохранить человеческое достоинство. Шрамы на ее руке напомнили ему о том, что Парватхи пережила большое горе. Теперь наступило время исцеления.

Дождь кончился. Также и с выборами. Парватхи сидела у очага, удивляясь, почему никто не пришел к ней из сангама, чтобы узнать, проголосовала она или нет. Все было очень буднично, ничто не отвлекало ее от печальных дум. Ничто не согревало ее сердца. Она ощущала запах сырой земли. Ветер жалобно стонал в ветвях деревьев за бараком. Парватхи сидела молча, подавленная однообразным шумом снаружи.

Во времена Маниккама любовь на чайных плантациях была табу. Каждый молодой человек, который осмеливался проломить эту стену, воздвигнутую обычаями, бывал осужден панчаятом[36]. А члены панчаята ни перед чем не останавливались, лишь бы удовлетворить свои садистские наклонности. Они высматривали, подобно ястребам, добычу и набрасывались не только на неосторожную жертву, но и на всю семью виновного. Панчаят выступал за неукоснительное соблюдение традиционных норм жизни, а Маниккам вел себя с членами панчаята, как с равными, иногда же старался смягчить его суровые решения.

Вспомним один эпизод. Рагаван, сын Вира Кумарана из центрального барака, в свои двадцать лет напоминал статую, высеченную из прочного коричневого камня. Говорили, что в его глазах зажигалось пламя любви, когда он смотрел на дядину дочь Парватхи.

Вся плантация, включая Маниккама, ждала «счастливый день в недалеком будущем». Родители Рагавана считали само собой разумеющимся, что когда-нибудь Парватхи придет в их дом и у них появятся внучата. Но у отца Парватхи, кангани Синна Палани, были другие планы. Он тайно выбрал в женихи молодого помощника канакапилле с соседней плантации. Однажды в воскресенье вечером этот светлоглазый молодой человек был приглашен в дом Синна Палани. И намерения этого последнего стали совершенно ясны Рагавану и его родственникам.

И в тот роковой вечер, когда Маниккам встретил Рагавана, он намекнул:

— Брат, вокруг бродит белый бык. Береги свою телочку.

Придя домой, Рагаван застал родителей во время бурного разговора.

— Рагаван, чтобы твоей ноги больше не было в доме этого человека, — предостерег его отец.

— Зачем ты так говоришь? Мой сын имеет право ходить в дом моего брата, — возразила мать.

— Замолчи, женщина! Твой брат настоящий головорез. Я проклинаю тот день, когда взял жену из дома его отца.

— Хватит ссориться. Я не пойду больше туда, — сказал Рагаван и отправился к Маниккаму за советом.

На следующее утро Рагавана не оказалось дома. Его мать начала метаться и бессвязно что-то выкрикивать, как будто ее жгло огнем. «О Рагаван! Мой Рагаван!» — кричала она.

— Пусть провалится в преисподнюю, слышишь, женщина! — кричал Вира Кумаран. — Пусть разразит того гром, кто погубил моего сына!

— Ты, великий грешник, не смей его проклинать! — вопила жена.

В это время послышались крики из дома Синна Палани, где обнаружили отсутствие Парватхи. Стало ясно, что молодые люди сбежали.

А Маниккам сел на своей веранде и ликующе запел свою песню. Его торжество разделяла вся молодежь на плантации. Люди собирались по углам, обсуждая случившееся и его причину. В домах Рагавана и Парватхи слышались рыдания и вопли женщин. Видели, как кангани Синна Палани бегал вокруг бараков с ножом для подрезки кустов в руках. Маниккам, который уже не раз весело повторял свою песню, крикнул:

— Ох, кангани! Не торопись на виселицу!

— О, лучше помолчи. Я с ума схожу.

— Да, я знаю, что в последнее время ты совсем сошел с ума. Это я тебе говорю. Иди сейчас же к старшему кангани. На плантации есть панчаят. Помни, что натворила твоя дочь. Вы навлекли позор на нашу плантацию. Не дури и не юли там.

Синна Палани остановился как вкопанный, а затем покорно отправился к старшему кангани.

— Приведи свою дочь и племянника, Синна Палани, — сказал начальник.

Когда пришел отец Рагавана с женой, он сказал:

— Приведите вашу племянницу и сына. Ваша семейная ссора меня не касается, но вы отвечаете за то, что я потерял двух рабочих.

Они ушли домой, как побитые.

Однажды вечером Маниккам вернулся из деревни навеселе и начал распевать свою песенку.

Он пропел ее с ликующими интонациями в голосе. Затем помчался к начальнику домой.

— Ну что, Маниккам? — спросил Большой человек.

— Я их нашел, аппу!

— Кого ты нашел, Маниккам?

— Аппу, они были в деревне Четти Тхоттам. Вечером они будут здесь.

— Ты чертовски ловкий парень. Я знал это.

— А панчаят, аппу?

— Не торопись. Дай им всем прежде успокоиться.

Маниккам вернулся на свою веранду и сел в ожидании. В семь часов вечера Рагаван подошел к ступенькам веранды и приветствовал Маниккама.

— Заходи, заходи, брат. Где ты был все это время? Как дела? Эй, там! — позвал он жену. — Приготовь чашку чая, а также побольше молока и сахара для брата. Садись сюда, Рагаван, а я должен пойти сказать несколько слов твоему дяде. Я скоро вернусь.

Но не успел он уйти, как прибежал Синна Палани:

— О, дядя Маниккам, твоя племянница вернулась.

— Очень хорошо. Теперь можно созывать панчаят. Твоя семья опозорила плантацию и всех нас.