«Войско дошло до положительной нищеты и никогда столько не переносило, как теперь. Продовольствия нет почти никакого, да неоткуда и привезти; сено едва получаем за 20 миль от лагеря. А сколько тут неприятностей и трудностей с перевозкой! Одежды и денег положительно неоткуда взять…»

«За тридцать миль вокруг Пскова нельзя достать провианту. А как настанут Никольские морозы, да навалятся громады снегу, узнает, небойсь, наш жолнер русскую-то войну!…»

«Здесь нам нечего есть; провиант достаем за 30 миль; лошади падают, люди тоже умирают в большом количестве, больных же очень много. Вообще мы не знаем, что будет…»

«Боже, какие наступили страшные морозы! Хаты наши трещат от них; несколько пахотков, свалившихся от холода с лошадей, совсем замерзли. Один бог знает, что будет дальше; отовсюду на нас беды; голод, болезни, падеж лошадей…»

«Мы заживо погребаем себя в этом лагере, положение наше весьма бедственное; поистине мы достойны рая. Морозы ужасные, неслыханные, голод, недостаток в деньгах, лошади падают, прислуга болеет и умирает; на 100 лошадей в роте 60 больных; но этого разглашать не следует. Венгерцы массами перебегают в город…»

Наемная армия Стефана Батория, прочувствовав, наконец, что означает «русская война», начала разлагаться. Страницы «Дневника» заполнены записями о раздорах в королевском лагере.

«Между жолнерами сильное волнение; между ротмистрами несогласие: одни хотят ожидать денег и потом двинуться, другие и слова не дают сказать…»

«Немцы не хотят ожидать более и просят уплаты и увольнения…»

«Спорят с жолнерами; им дают письменное королевское обязательство относительно уплаты денег. Жолнеры требуют другого обязательства, говоря, что первое не довольно верно…»

В армии началось массовое дезертирство. В начале декабря большой конный отряд немцев, не получив жалованья, покинул лагерь короля и ушел домой. «Лучше бы заключить мир», – пишет Пиотровский, и это было желание всего королевского войска, отчаявшегося взять Псков. «Совет за советом, кого бы выбрать в послы для переговоров с русскими. Но советы собираются втихомолку. Все усилия употребляем, кажется, чтобы заключить мир да Домой отправиться…»

Вообще рассуждения о мире, слухи о переговорах с русскими послами стали главной темой «Дневника», особенно после того, как 1 декабря 1581 года король Стефан Баторий уехал в Литву, поручив командование осадной армией гетману Яну Замойскому. И еще одна тема, к которой ксендз Пиотровский возвращается постоянно. - записи о не прекращающихся русских вылазках.

«Русские сделали вылазку на роту Гнезненского, которая была на аванпостах…»

«Русские ободрились. Сделали вылазку, а всех их было на вылазке около тысячи пехоты и несколько сот конницы. Немцы должны были отступить…»

«Производятся большие вылазки: русские по нескольку тысяч выходят из города; но что же из того? Они на шаг не выходят из-под прикрытия своих орудий…»

Воевода Иван Шуйский, таким образом, проводил активную оборону города, предпринимал постоянные вылазки, нанося противнику значительные потери. Продолжались и обстрелы польского лагеря дальнобойными орудиями. Ксендз Пиотровский записывал в своем дневнике: «После утреннего богослужения пушечное ядро, пущенное из города, упало почти у самой палатки, где мы молились, перед королевским шатром, чего еще не случалось до сих пор…»

Последнюю и самую большую вылазку псковичи сделали 4 января 1582 года, в ней участвовало несколько тысяч конных и пеших воинов. Множество жолнеров и гайдуков, более восьмидесяти «добре славных именитых панов» были убиты, захвачено много «языков нарочитых» и богатейшая добыча. «Великой вылазкой» назвал эту операцию русский автор «Повести» и добавил: «Сия же конечная вылазка была. Всех же тех вылазок из града сорок шесть; приступов же было литовских крепких ко граду Пскову тридцать один». Такова боевая статистика псковской обороны!

Актом отчаяния явилась попытка гетмана Яна Замойского вероломно убить главного руководителя псковской обороны воеводу Ивана Петровича Шуйского. 9 января из литовского лагеря в город пришел «русский полоняник» и принес Ивану Шуйскому «велик ларец». От имени «королевского дворянина» Гансумелера в сопроводительной грамоте было написано, что тот собирается перебежать в Псков и посылает «казну», «и ты бы, государь, князь Иван Петрович, тот мой ларец у полоняника взял и казну один посмотрел, а иным бы не давал смотреть». На самом деле в ларце была не казна, а «адская машина» с большим пороховым зарядом.

Однако вражеская хитрость была разгадана. Воевода велел «добыть таких мастеров, которые ларцы отпирают, и далеко из воеводской своей избы вынести, и отомкнуть, всячески бережась». В ларце оказались «двадцать четыре самопала, занаряженных на все четыре стороны, на верх же взсыпано с пуд зелья», с хитроумным «самопальным замком», который должен был «запалить» пороховой заряд, как только приоткроют крышку.

«Такое было канцлерово умышление и подручных его лукавый совет над государевым, царя и великого князя боярином и воеводою, князем Иваном Петровичем Шуйским, за его праведную государеву службу и за его непобедимое воеводство, и за его благоразумный разум в государевых делах против государевых недругов и всех королевских умышлений, и всего литовского войска гордости».

В этих словах автора «Повести» – обобщенная военная характеристика боярина и воеводы Ивана Петровича Шуйского, признание его выдающихся ратных заслуг…

А через неделю в Псков приехал «великого князя сын боярский Александр, именуемый Хрущов», и сообщил, что в Запольском Яме, местечке неподалеку от города, «государевы послы по государевы приказу с королевскими послами мир учинили». Военные действия прекратились.

Но не этот день автор «Повести» считает концом обороны Пскова, а 4 февраля 1582 года, когда последние литовские отряды ушли из-под города и псковичи открыли, наконец, городские ворота, которые были на запоре пять долгих месяцев осады…

Дальнейшая военная судьба боярина и воеводы Ивана Шуйского тоже была связана с Псковом. По «росписи» года он упомянут среди воевод «по осадам от немецкой и от литовской украины»: «Во Пскове были бояре и воеводы князь Василий Федорович Скопин-Шуйский да князь Иван Петрович Шуйский…»

Затем он был воеводой в Новгороде, после чего в 1583 году снова возвратился в Псков. Царь Иван Грозный перед смертью включил прославленного воеводу Ивана Шуйского в состав «регентского совета» при молодом царе Федоре. Город Псков, который Иван Шуйский отстоял от «королевского взятия», был пожалован ему «в кормление». Там он и остался наместником в последующие годы, отлучаясь из пограничного города только для походов против шведов и по московским «государевым» делам.

Два «больших воеводы» – Михаил Воротынский и Иван Шуйский – как бы олицетворяли два фронта борьбы Российского государства в XVI столетии: «крымскую украину» и «литовскую и немецкую украину». Много сотен верст от одной «украины» до другой, но на памятнике «Тысячелетие России» их изображения помещены рядом.

Мало кого можно сравнить по известности в народе с победителем Сибирского ханства казачьим атаманом Ермаком Тимофеевичем.

О нем сложены песни и сказания, написаны исторические романы, повести и пьесы, описания сибирского похода вошли во все учебники. Стихотворение поэта-декабриста К. Ф. Рылеева «Смерть Ермака» давно превратилось в народную песню. Ермаку посвятил несколько взволнованных строк В. Г. Белинский, отметая представления о нем и его товарищах как о разбойничьей ватаге: «Подвиги этих витязей никогда не были запечатлены ни зверством, ни жестокостию: они были удальцы и молодцы, а не злодеи!» [37]. Великий русский писатель Л. Н. Толстой специально для народного чтения создал рассказ «Ермак». Ермаку посвятил одну из самых известных своих картин «Покорение Сибири» художник В. И. Суриков. Сибирским походом Ермака занимались крупнейшие русские историки, начиная с замечательного сибирского историка, географа и картографа XVII века С. У. Ремезова. О Ермаке писали Н. М. Карамзин, С. М. Соловьев, Н. И. Костомаров, С. Ф. Платонов, в советское время – С. В. Бахрушин, Р. Г. Скрынников.