В публике говорили, что Мерелли подобрал труппу на редкость удачно. Джузеппина Стреппони и танцовщица Фанни Черрито насчитывали в Милане сотни самых горячих поклонников. Джорджо Ронкони и Наполеон Мориани были уже давно знаменитыми певцами и артистами. Говорили также, что импресарио чрезвычайно доволен. Доходы его в этом сезоне весьма значительны.

Однажды, проходя мимо театра, композитор встретил Мериги.

— Мне очень жаль, — сказал виолончелист, — что с вашим «Оберто» ничего не получается, я искренне огорчен этим. К Мерелли не подступиться. Он отмахивается от новой оперы. Жаль, что у вас нет влиятельных друзей, которые могли бы заставить его заинтересоваться вашей работой. С моим мнением он, к сожалению, мало считается. Но вы, маэстро, не огорчайтесь. Я уверен, что в конце концов опера ваша будет поставлена.

Потом Мериги заговорил о Джузеппине Стреппони.

— Славная, хорошая девушка, — сказал Мериги. — Я близко знал ее отца, маэстро Феличиано Стреппони. Способный был композитор, но прожил жизнь неудачником. Женился он рано, когда был еще студентом консерватории. Средств к существованию у него не было никаких. Жил впроголодь, отказывая себе во всем. Но все же кончил консерваторию с отличием. Мечтал о карьере оперного композитора, но очутился соборным хормейстером в Монце. Так сложилась его жизнь — ничего не поделаешь! У него уже тогда было четверо детей. Джузеппина была старшей — очень способная девочка. Феличиано сам учил ее игре на фортепиано и правилам контрапункта и гармонии. Бедный Феличиано! Он умер совсем молодым — ему не было тридцати пяти — и оставил семью в горькой нужде — вдову и четверых детей. Даже хоронили его по подписке — на средства добрых людей, которые помогли сделать это прилично. Джузеппине было тогда шестнадцать лет и она училась в консерватории. Училась она прекрасно и кончила с отличием по классам пения и фортепиано, но горя до окончания она видела достаточно. Горя и бедности, чтобы не сказать нищеты. Да! Я об этом кое-что знаю. Слава богу, теперь все это позади. Она содержит всю семью — мать и сестер. У нее много денег. Очень много денег! И слава богу! Я рад за нее. Она это заслужила. Она славная девушка и настоящая артистка.

В конце месяца приехал из Болоньи Массини. Он приехал на несколько дней и был неприятно поражен, узнав, что «Оберто» по-прежнему лежит без движения в портфеле композитора.

— Это недопустимо, — сказал Массини, — надо что-то предпринять, чтобы импресарио принял оперу к постановке.

— Я бы считал целесообразным, — сказал композитор, — чтобы мою работу просмотрела комиссия, состоящая из авторитетных музыкантов. Если они признают оперу достойной, она должна быть поставлена на сцене. Если же они найдут ее неудачной — я сам буду против того, чтобы выносить ее на суд публики.

Массини пожал плечами:

— Ах, оставь, пожалуйста! Ну, что ты говоришь! Какая комиссия, какие музыканты? Ну, кто, скажи мне, будет заниматься этим? Кто будет оплачивать работу такой комиссии? Ты сам не знаешь, что говоришь. Нет, надо поискать что-нибудь другое.

И тогда Массини придумал тактический ход, который должен был, по его мнению, положить конец безуспешным попыткам пристроить оперу Верди в театр Ла Скала.

Накануне отъезда он пригласил композитора пройтись с ним пешком. Оба они любили далекие прогулки. Они шли очень долго. В предместье, по дороге к Восточным воротам, они вошли в остерию. В этот час там никого не было. Они сели у окна. Было очень тепло. В саду напротив цвели каштаны и акации. Воздух был напоен ароматами. От запаха акаций кружилась голова. Каштаны были очень красивы. Цветы их напоминали зажженные свечи. Крепкий желтый стебелек стоял очень прямо, и тоненькие веточки на нем были опушены бахромкой розоватых волосинок.

Массини смотрел в окно на цветущие акации и могучие каштаны. Он казался погруженным в невеселые думы. Потом он вздохнул и сказал:

— А весна нынче поздняя, — и опять замолчал. Может быть, он ждал, чтобы композитор сам заговорил об опере. Но композитор хранил молчание.

Массини неожиданно хлопнул композитора по колену. Композитор вздрогнул.

— Вот что: с твоей оперой ничего не получается. Я хочу дать тебе хороший совет. Вот какой: обратись к Джузеппине Стреппони. Это, по-моему, единственный выход из положения. Если ей захочется петь партию Леоноры, ты выиграл дело. Мерелли не отказывает ей ни в чем.

У композитора был недоумевающий и недовольный вид. Он потирал рукой колено и собирался что-то сказать. Массини не дал ему открыть рот. Он поднял руку.

— Не возражай! Пожалуйста, не возражай! Я знаю, что такой выход тебе не по сердцу. Рад бы найти другой, но другого нет. Надо пользоваться случаем, пока не поздно. Мерелли ни в чем не отказывает Джузеппине Стреппони.

Композитор ничего не понимал:

— Джузеппина Стреппони… Почему?

— Почему, почему… — горячился Массини, — Ты, однако, не очень догадлив. Потому, что она его любовница, вот почему. Это тебя удивляет?

Композитор сказал, что это его нисколько не удивляет. Он просто не знал об этом.

— Не знал, не знал, — сказал Массини, — ну, так теперь знай! Это известно всем. Во всяком случае, многим.

— Это никого не касается.

— Ты прав, ты прав, — сказал Массини. — В конце концов, это действительно никого не касается. Связи этой уже не один год; говорят даже, что синьора Стреппони подарила Мерелли сына. Но это только говорят, никто его не видел, этого ребенка, и правда это или нет — я не знаю. Одно я знаю точно. Мерелли ни в чем не отказывает синьоре Стреппони и ревниво заботится о ее карьере. Вот обрати внимание. Пригласив ее впервые сюда, он построил весь сезон так, чтобы показать ее в самом выгодном свете. Право, похоже, что, строя сезон, он думал о ней одной. Ей лучше всего удается Доницетти — и вот, пожалуйста, весь сезон доницеттиевский. Он подобрал ей таких партнеров-мужчин, с которыми успех оперы обеспечен, и не пригласил в труппу ни одной сколько-нибудь выдающейся женщины-певицы. Ты заметил это? Впрочем, чему тут удивляться? Говорят, он сильно увлечен ею, а по годам мог бы вполне быть ей отцом. Вот он и старается.

— Это бывает, — сказал композитор. Он чувствовал себя неловко. Он испытывал непреодолимое отвращение к разговорам подобного рода. Он называл их пересудами и праздной болтовней.

— Бывает, бывает, — ворчал Массини. — Конечно, бывает, о чем говорить! Он очень богат и влиятелен. А она была бедна, ей нечем было жить, ей и семье, которая фактически могла ждать помощи только от нее, и ей надо было делать карьеру как можно скорее. Это надо понять. Тут ничего не скажешь. Жизнь подчас жестокая штука.

— Каждый живет, как хочет, — сказал композитор.

Массини покачал головой:

— Каждый живет, как ему удается, вот как надо сказать!

— Пусть так, — сказал композитор, — мне все равно. — Он слушал рассеянно и, видимо, тяготился тем оборотом, который принял разговор.

— А впрочем, — сказал Массини, — как знать? Может быть, она испытывала к нему нежные чувства. Этот мошенник пользуется успехом у женщин.

Композитор ничего не ответил. Он больше не хотел говорить на эту тему. Он уже решил показать оперу Джузеппине Стреппони и добиться ее поддержки. И он попросил Массини познакомить его с примадонной. Но Массини не мог этого сделать, потому что уезжал на другой день рано утром. Он посоветовал композитору обратиться к Пазетти.

Композитор не стал терять времени. На другой же день он разыскал Пазетти и сообщил ему о своем желании.

Пазетти засуетился. Он охотно брался за дела, благоприятный исход которых не оставлял никакого сомнения. Он уже заранее предвкушал удовольствие говорить направо и налево: «Этот молодой композитор всецело обязан мне. Одному мне. Я все это устроил, я, я, я!»

Познакомить Верди с Джузеппиной Стреппони было для Пазетти делом пустячным, но он считал, что Верди не должен этого знать. Выслушав просьбу композитора, инженер — любитель музыки дал ему понять, что устроить встречу с Джузеппиной Стреппони у нее в номере гостиницы — дело чрезвычайно трудное.