— Константин Иванович Черепащук! — отрапортовал Костя.

— Черепащук? Это хорошо… — добродушно улыбнулся Ньюкантри в усы. — Черепа щук… Череп Ащук… У меня был друг — Черепанов. Череп Панов.

Костя радостно захихикал:

— Точно, точно! Меня в детстве Черепом звали! Вот он — он знает! — Костя выразительно указал на меня пальцем

— Костик, кто это? — раздался женский голос из глубины квартиры.

— Молчи! — взвизгнул Костя. — Не мешай! — подумал и добавил: — Дура!

И повернувшись к нам, пояснил:

— Это сестра моя младшая… Извините… Мы сейчас под одной, так сказать, крышей… временно…

Очевидно, ему было стыдно за то, что он ни с того ни с сего обозвал сестру дурой, но в конце концов радость от созерцания Солнцеликого подавила стыд. Я не стал здороваться с неведомой сестрой, — ушёл молча. Кажется, Костя не заметил моего исчезновения.

Я вернулся домой, сел в кресло и не вставал с него несколько часов, до тех пор, пока в замочной скважине не заскрежетала, отдаваясь зубной болью, отмычка. Мне стало так страшно, как никогда в жизни. Свет в квартире был погашен. Я сидел в гостиной, лицом к прихожей и смотрел, как медленно, осторожно открывается дверь. Человек вошёл в прихожую и на секунду замер.

— Э-э-э… кхе-кхе… Здравствуйте! — сказал я из темноты. — Заходите, пожалуйста, но, к сожалению, мне не чем вас порадовать.

Гость спокойно включил свет в прихожей и оказался мужчиной лет пятидесяти — спортивного сложения, невысокого ростика, очень поджарого, с седыми усами, в лёгком чёрном костюме.

— Здравствуйте, Сергей Владимирович! — сказал он без выражения. — Что у вас случилось? Где Новосёлов?

— Уехал. Вчера уехал. Не предупреждая меня. Я не знаю, где он сейчас.

Пришелец вошёл в гостиную и сел на стул напротив меня. Лицо его было усталым, разочарованным, но, кажется, не злым.

— Сергей Владимирович! — сказал он. — Я надеюсь, что вы говорите правду. Надеюсь. В сущности, у нас есть возможность выяснить всё доподлинно: во дворе стоит машина, в ней сидят мои товарищи… Всё, что, предназначалось Новосёлову, может достаться вам. Я терпеть не могу эту процедуру, — но как быть, если нет иного выхода?

Он замолчал, давая мне возможность осознать услышанное. Он смотрел на меня совершенно спокойно, потом принялся осторожно приглаживать правый ус. Я тоже молчал, желая во что б это ни стало перемолчать гостя, — и мне это удалось. Тогда гость решил, что меня следует припугнуть посильнее, — и ему тоже это удалось:

— Разумеется, мы не станем сразу убивать вас, — сказал он веско. — Мы дадим вам возможность подумать, взвесить своё решение… Хотя думать придётся в процессе, так сказать, обработки… Процесс небезболезненный… Вы готовы для начала расстаться с одним из ваших глаз? А, Сергей Владимирович? Сначала глаз, потом…

Наверное, человек посторонний определил бы его слова как дешёвые понты, — но я-то не был посторонним.

— Что же мне делать? — вопросил я, не скрывая нервной дрожи. — Что делать-то прикажете? Глаз, ха! Да я скоро и без вашей обработки обоих глаз лишусь, — от жизни такой! У меня скоро третий глаз прорежется! Уехал Ньюкантри, уехал — и всё тут. Я не обязывался караулить его. Какой смысл мне его спасать? Я… Я был заинтересован в обратном, я хотел, я мечтал сдать его вам с рук на руки. Вы знаете, как он мне тут хамил? Вы этого не знаете! И я больше вам скажу: он жену у меня увёл! То есть, она сейчас не жена, но я хотел, чтобы она снова стала женой, а он её увёл! — окончательно запутавшись в последней фразе я махнул рукой и замолчал.

— Паша! — негромко сказал гость, и я не сразу понял, что говорит он в мобильник. — Зайди-ка сюда… Да, проблемы… Захвати, захвати, полный набор… Нет, клиента здесь нет, здесь хозяин, — надо с ним поговорить…

И пока Паша не вошёл в квартиру, никто из нас не проронил ни слова.

Паша оказался молодым и лысоватым. В руках он держал небольшую сумочку мягкой кожи, — и с такой многозначительной аккуратностью держал он её перед собой, что мне стало дурно.

— Здравствуйте, — сказал Паша, слегка улыбаясь. — В чём проблема? С чего начнём?

— Пашенька! — усатый развернулся к нему вместе со стулом. — Новосёлова-то нет. Надо бы узнать у товарища, где он спрятал своего гостя.

— Узнаем! — бодро пообещал Паша.

Я угрюмо молчал, крепко надеясь, что всё обернётся шуткой. Но Паша подошёл ко мне этакой спортивно-развинченной походочкой и сходу влепил кулаком в лицо. Если бы я не сидел в кресле, я бы, наверное, улетел в другой угол комнаты от такого удара. Во всяком случае, на несколько секунд сознание моё померкло, а когда я очнулся, Паша уже рылся в сумочке, выискивая, очевидно, инструмент позамысловатее. Усатый спокойно следил за его действиями. Потом он повернулся ко мне:

— Сергей Владимирович, повторите, пожалуйста, сейчас вашу версию событий. Боюсь, что через несколько минут, вы не сможете членораздельно выражаться, поэтому я хотел бы услышать связный, развёрнутый рассказ.

— Что же… — сказал я непослушным языком. — Как же… Что я ещё скажу? Он уехал! Я вернулся домой с прогулки, а он мне заявил, что уезжает… Взял вещи, вышел во двор… Потом я услышал шум машины… Вот и всё.

Паша меж тем уже выбрал нечто подходящее для продолжения разговора, — я только не мог разглядеть, что именно это была за вещица, — и теперь ждал приказа от своего низкорослого командира.

— Автомобиль вы не видели? — уточнил усатый.

— Нет.

— И не знаете, кто за ним приехал?

— Не знаю.

Гости вопросительно посмотрели друг на друга.

— Знаешь, что, Паша, — сказал усатый, — всё-таки, надо продолжить, но ты эту штучку пока убери… Давай, ограничимся сейчас демонстрацией намерений…

Демонстрация намерений заключалась в том, что Паша молотил меня голыми кулаками так, что кресло моё откатилось к стене. При этом он приговаривал:

— Уехал, да? Уехал Новосёлов? Ты уверен? Уверен, да?

— Погоди-ка! — сказал усатый. Он встал со своего стула подошёл ко мне, приблизил вплотную своё лицо и, дыша мне в нос, спросил:

— Вы настаиваете на своей версии?

— Другой не имею! — кое-как выдохнул я. Меня в этот момент начала заливать тяжёлая злость, пришедшая на смену отвратительному страху и ощущению бессилия. Я понимал, что физически противиться этим двум бессмысленно, и решил сопротивляться душевно, — твёрдо стоя на своём.

Они посовещались о чём-то, но я не понял ни слова из их речи, — видимо, сознание моё снова помутилось. Потом я услышал, как усатый спрашивает меня:

— Вы можете привести решающий довод в свою пользу?

— Не знаю, какой вам ещё довод нужен? — сказал я, задыхаясь. — Я сам вам позвонил! Сам вас пригласил! Чего ради? Чтобы ваш Паша смог порезвиться? Кулаки размять на моём фэйсе?

— Да мало ли! — развёл руками гость. — Допустим, Новослёлов вас запугал… Допустим, он вам наобещал в три короба… Мало ли… Нет, ваш звонок — это не довод. Предъявите, пожалуйста, ещё что-нибудь — более веское.

— Я уже говорил: он жену у меня увёл. То есть… Ах, как же объяснить-то? Я ехал сюда, чтобы помириться с женой. Я в разводе, — вы знаете об этом?

Он кивнул.

— И я ехал, чтобы помириться с ней. И у меня почти получилось! И тут он свалился, как птичье дерьмо на лысину, — и увёл Таньку прямо из-под носа!.. Блин! — я отчаянно треснул кулаком по подлокотнику. — Вы это можете понять?! Да я просто жаждал, жаждал его крови! Я даже хотел поторопить вас! И это, как выясняется, было бы не лишним! Но он удрал!..

Я что-то кричал и брызгал слюной. Они спокойно слушали меня, а я извивался в истерике, я матерился, я потрясал кулаками… Я был несказанно противен сам себе. Если это называется подвигом спасения ближнего, то я больше не хочу совершать подвиги. Я припомнил мельчайшие свои обиды на Ньюкантри и обстоятельно описал их гостям, я рассказал им обо всех Олежкиных подлостях, действительных и мнимых, а заодно и обо всех его неверных пророчествах, о его бездарности, о его титаническом тщеславии и наглости…