– А мы не можем у них спросить?

– Ничего не получится. Они мертвы. Кто-то подсунул им под дверь полный поднос «Циклона-Б».

– Все равно дай мне их адрес.

Он вытащил записную книжку и карандаш.

Закончив писать под мою диктовку, он, поджав губы, потер скулу. У него было невероятно широкое лицо, с бровями, точно два толстых рога, которые наполовину огибали глаза, вместо носа – подобие черепа какого-то маленького животного, глубокие мимические морщины вместе с квадратным подбородком и резко очерченными ноздрями составляли семиугольную фигуру, схожую с головой барана, помещенной на V-образный постамент.

– Ты был прав, – признался он. – Не слишком у тебя хорошие карты. Но все же лучше той, которой играл я.

Крепко сжав зубами трубку, он скрестил руки и уставился в свой стакан. Возможно, из-за выбора напитка или из-за волос, более длинных, чем у большинства его соотечественников, он совершенно не был похож на американца.

– Откуда ты родом? – спросил я в конце концов.

– Вильямсбург, Нью-Йорк.

– Белински, – сказал я, оценивая каждый слог. – Странная фамилия для американца, верно?

Он невозмутимо пожал плечами:

– Я американец в первом поколении. Отец родился в Сибири. Семья эмигрировала, спасаясь от одного из еврейских погромов, еще при царе. Дело в том, что у Иванов антисемитские настроения почти так же сильны, как и у вас. Ирвин Берлин звался Белински, прежде чем он сменил фамилию. А что касается имен, подходящих для американцев, то думаю, что еврейская фамилия, вроде моей, звучит не хуже, чем капустная фамилия, вроде Эйзенхауэр, ведь так?

– Пожалуй, так.

– Кстати, об именах. Если будешь снова разговаривать с военной полицией, постарайся не упоминать обо мне или о службе контрразведки. Понимаешь, недавно они испортили нам одно дело. МВД удалось украсть несколько комплектов униформы военной полиции США из штаб-квартиры батальона на Штифтсказерне. Они их надели и убедили военную полицию помочь им арестовать одного из наших лучших осведомителей в Вене. Несколько дней спустя другой осведомитель доложил нам, что того допрашивают в штаб-квартире МВД на Моцартгассе. Вскоре мы узнали: он расстрелян. Но до этого он заговорил и выдал несколько имен.

Ну, разразился грандиозный скандал. Американскому Верховному комиссару пришлось кое-кому дать под зад за плохую охрану семьсот девяносто шестого. Они отдали под суд лейтенанта и разжаловали сержанта в рядовые. В результате всего этого я, в глазах Штифтсказерне, стал как бы прокаженным оттого, что являюсь сотрудником СКР. Ты – немец, тебе, наверное, трудно все это понять.

– Напротив, – сказал я, – обращение, точно с прокаженными, мы, капустники, очень даже хорошо понимаем.

Вода со Штирийских Альп в кране была чище, чем скрип пальцев дантиста. Я подошел к телефону в гостиной, держа в руке полный стакан, который набрал в ванной, и в ожидании, пока фрау Блум-Вайс соединит меня, потихоньку потягивал из него воду.

– Ну, доброе утро, – поприветствовал меня Шилдс с преувеличенным энтузиазмом. – Надеюсь, я не вытащил тебя из постели?

– Я как раз чистил зубы.

– Как ты себя сегодня чувствуешь? – спросил он, не торопясь переходить к главному.

– Голова чуть побаливает: я выпил слишком много любимого ликера Белински, а так ничего.

– Что ж, во всем виноват фен, – предположил Шилдс, намекая на не по сезону теплый и сухой ветер, который время от времени дул с гор. – В этом городе все сваливают на него самые невероятные поступки. А я только одно заметил: из-за него конское дерьмо сильнее, чем обычно, воняет.

– Очень приятно снова говорить с вами, Шилдс, но чего вы все-таки хотите?

– Твой друг Абс не попал в Мюнхен. Мы совершенно уверены в том, что он сел на поезд, только по прибытии его не оказалось.

– Может быть, он сошел где-нибудь по пути?

– Единственная остановка этого поезда – в Зальцбурге, и мы там тоже следили.

– Возможно, кто-нибудь сбросил его с поезда. – Я-то хорошо знал: подобное случается.

– Только не в американской зоне.

– Ну, она начинается лишь с Линца, а до вашей зоны более ста километров русской Нижней Австрии. Вы сами сказали, что уверены: в поезд он сел. Что же еще остается предположить? – Тут я вспомнил мнение Белински о ненадежности военной полиции США. – Конечно, он мог просто-напросто ускользнуть от ваших парней, оказался слишком умным для них.

Шилдс вздохнул.

– Когда-нибудь, Гюнтер, когда ты не будешь так занят делами своих старых товарищей-нацистов, я отвезу тебя в лагерь для перемещенных в Аухофе, и ты сможешь увидеть всех тех нелегальных еврейских эмигрантов, которые тоже думали, что они умнее нас. – Он засмеялся. – При условии, если ты не боишься, что тебя может узнать кто-нибудь из заключенных концлагеря. Вот была бы потеха оставить тебя там! Этим сионистам не хватает моего чувства юмора по отношению к СС.

– Мне бы, конечно, его там тоже недоставало.

В дверь мягко, почти украдкой, постучали.

– Послушайте, мне пора идти.

– Смотри только, где идешь. Если я хотя бы заподозрю, что учуял дерьмо на твоих ботинках, тут же засажу в тюрьму.

– Но, может быть, то, что вы учуете, будет всего лишь фен.

Шилдс громогласно засмеялся и повесил трубку.

Я пошел к двери и впустил маленького юркого человечка, при виде которого мне вспомнилась висевшая в столовой гравюра с портрета кисти Климта. На нем был коричневый плащ с поясом, чуть коротковатые брюки, из-под которых виднелись белые носки, и едва прикрывавшая длинные светлые волосы маленькая черная тирольская шляпа, увешанная значками и перьями. Несколько не к месту он закутал руки в большую шерстяную муфту.

– Что ты продаешь, симулянт? – спросил я его.

Юркий сразу стал подозрительным.

– Вы разве не Гюнтер? – медленно сказал он невероятно низким голосом, напоминающим звуки фагота.

– Расслабься, Гюнтер. А ты, должно быть, личный оружейный мастер Беккера?

– Точно. Меня зовут Руди. – Он поглядел вокруг и оживился. – Вы один в этом бункере?

– Как волосок на соске вдовы. Ты принес мне подарок?

Руди кивнул, хитро улыбаясь, вытащил из муфты руку, в которой сжимал револьвер, и направил его на мою утреннюю булочку. После короткой неприятной паузы его улыбка стала шире, и он, разжав руку, принялся покачивать оружие на указательном пальце.

– Если я собираюсь задержаться в этом городе, мне придется привыкнуть к такому весьма своеобразному юмору, – проворчал я, забирая у него револьвер. Это был «смит» 38-го калибра с шестидюймовым стволом, на котором четко читались выгравированные слова: «Военный полицейский».

– Полагаю, прежний владелец-полицейский разрешил тебе взять его в обмен на несколько пачек сигарет. – Руди попытался что-то сказать, но я его опередил. – Послушай, я просил у Беккера чистый пистолет, а не «вещдок А» в деле об убийстве.

– Да это новый пистолет! – негодовал Руди. – Загляни в ствол.

Он еще в масле, из него ни разу не стреляли. Клянусь, наверху еще даже не знают, что он пропал.

– Где ты его взял?

– На складе оружия. Честно, герр Гюнтер. Этот пистолет чист, чище в наше время не бывает.

Я неохотно согласился:

– Ладно. Патроны принес?

– Здесь шесть, – сказал он, достал другую руку из муфты и выложил жалкую пригоршню патронов на сервант рядом с двумя бутылками от Тродл. – Вот.

– Ты что, их на паек выменял?

Руди пожал плечами:

– Боюсь, это все, что я могу сейчас достать.

Он облизнулся, глядя на водку.

– Я уже позавтракал, но ты угощайся.

– Разве что немного согреться, да? – оживился он и, суетливо налив полный стакан, залпом выпил.

– Давай не стесняйся, выпей еще. Я никогда не мешаю, если человеку хочется выпить. – Прикурив сигарету, я отошел к окну. Снаружи с крыши террасы свисали сосульки, похожие на дудки Пана. – Особенно в такой прохладный день.

– Спасибо, – сказал Руди, – большое спасибо. – Он слегка улыбнулся, налил второй стакан уже спокойнее и медленно его выпил. – Как дела? Я имею в виду расследование.