Задумчив Юлиан Иванович. Кажется, сидит, как дуб. Крепок. Прост. Уверенный в себе человек. Хозяин положения. Хозяин трассы. Но что на душе у него? Почему в задумчивости, отпечатанной на лице, нет-нет и мелькнет проблеск иронии или грусти?
Бригада Залесского подошла к мосту на 184-м километре еще в августе. Моста, собственно, не было. Был инвалид, опирающийся на один костыль: смонтировали часть правой фермы. Пролетные строения перекинуты не до конца. Помню, в какое уныние пришел оператор Башкирского телевидения Ильдус Галиуллин, снимавший тогда фильм о трассе, увидев заброшенный мост. Два-три человека ходили по мосту, как тени. Казалось, не работали, прятались от людских глаз. Стоял без движения кран. Потом задвигал стрелой, перетаскивая какие-то мелкие детали, корыта и ящики из-под цемента. Монтаж не велся. Снимать было нечего и некого. А как бы хорошо получилось: вот ведется укладка, передовая бригада монтеров пути в горячем ритме рвется к мосту. Переход кинокамеры со стрелы путеукладчика и конца рельсов на силуэт моста в рабочей дымке. Мост рядом. Еще стал ближе. «Наезд» кинокамеры, и видны детали конструкций, люди в движении. Мост живет и дышит, монтажники в горячем ритме завершают работы. Вот крупный план: парень с лихой удалью закручивает последние гайки, а бригадир машет рукой, подает команду крановщику. А вот вспыхивает электросварка. А вот прораб мостовиков вытирает платком потный лоб и с улыбкой смотрит туда, где ведется путеукладка. Снова «наезд» камеры, теперь со стороны моста на путеукладчик, двигай вперед, дружище! Путь открыт!
Оператор водил кинокамерой, не включая мотора. Как было бы здорово! И люди! И техника! И труд! И вдохновение! В мечтах и грезах можно задохнуться от радости. Какие кадры! Вот она трудовая поэзия!
Нет, так не получалось. Не получалось так ни в жизни, ни в кино.
Когда бригада подходит к какому-нибудь большому объекту, то вроде праздник назревает в душе. Тут человек схож с растением, пробивающимся сквозь асфальт. Поддержать этот порыв к свету, к радости хоть небольшим митингом, добрым словом святое дело чуткого руководителя. Не грешно и оркестр вызвать по такому случаю. А почему бы и нет? Не заслужили люди? На БАМе именно так и отмечают преодоленные рубежи. Невнимание, душевная скудость расхолаживают человека. У одних в ответ та же плата. У других опускаются руки. И лишь немногие, стойкие труженики, проглотив «горькую пилюлю», не дают остыть сердечному великодушию и вдохновению в работе. В одном из Дворцов культуры города Уфы проводился вечер отдыха коллектива предприятия, возле входа висел огромный плакат: «Хорошее настроение — резерв пятилетки!» Таковы психологические узелки повышения производительности труда и эффективности производства. На сей счет есть две пословицы: «Откуда худо, туда и остуда» и «Хорошему делу — хорошая песня!» Две стороны одной медали. Не забываем ли мы иногда об этой поучительной диалектике древнейшей народной мудрости?
Внедрить бы широко и — прочно эти ПРАЗДНИКИ ДУШИ на всех больших и малых стройках, вообще в любом коллективе! Родилась бы новая вековечная традиция, независимая от случайностей, инициативы или забывчивости комсомольских работников, руководителей или указаний сверху. Для производства тут нашлась бы еще выгода: огорчения, связанные с простоями, инженерными неудачами, природными трудностями, воспринимались бы иначе. Люди жили бы стремлением активнее помочь стройке, чтобы быстрее преодолеть недостатки и ошибки как явление временное, преходящее, становились бы хозяевами стройки. Борьба с недостатками намного эффективнее, когда ведут ее, «неся в душе грядущий праздник», как сказала одна поэтесса, а не с испорченным настроением и равнодушием: не мое, мол, это дело, бороться. Пусть начальство ломает головы и борется. А у нас, мол, у рабочих, вместо праздника — поминки. По самим себе. По своему остывающему энтузиазму: эх, не дали от души поработать, просчиталась чья-то бюрократическая душа! Начальству же самому нужна поддержка рабочего класса, тех, кто по долгу и совести обязан участвовать в управлении всеми делами государства. Тут впору вмешаться Филимонову. Навести бы кинокамеру в эту сердцевину человеческого духа, наглядно показать всем— вот они, скрытые резервы! В какой-то степени этим и занимается штаб стройки, помогая одним, вовлекая в активность других.
Оператор вернулся от «сонного» моста в бригаду Залесского и продолжал снимать укладку, последние метры пути перед будущим долгим перерывом.
Я тоже не хотел упустить исторический момент и достал свой фотоаппарат. «Зенит-Е» позволял схватывать портреты крупным планом, и я ловил лицо Юлиана Ивановича, как только он поворачивался к солнцу. Позировать он отказался. Тихо, как бы мимоходом, сказал: некогда. А на самом деле из-за принципа, ему претит выделять себя. Что скажут его ребята, когда он начнет кривляться перед объективом? Снимать, так всю бригаду! Он руководил укладкой, не обращая на меня внимания. А когда я щелкал затвором, он морщился, кривил губы и уходил в другой конец площадки. Каким был в работе, таким и зафиксировала его пленка. Мягкое, добродушное лицо. Тяжелый подбородок, опалые щеки, широкий лоб. Дюжий человек, сильный. Густую шевелюру разворошил ветер. Ветер играет волосами, свивая их в чубчик и бросая на лоб.
Чем жила бригада? Ожиданием перемены. Придется сворачивать шмотки и айда назад, на станционные пути, на балластировку. Отдыхай, «серебряный» костыль! В таком «ожидании» можно стать злым, жестоким, несправедливым или просто равнодушным ко всему. Но не виделось тогда уныния или «остуды» в бригаде. Быстрый темп. Согласованность. Никто не стегал, а как настеганные. Может, потому, что сам бригадир спокойный. Ни в голосе, ни в интонациях, ни в движениях и жестах Юлиана Ивановича ничего резкого, срывающегося. Все обычно. Словно буднично. Это была глыба, нутро которой не колыхнули в отчаянии никакие ветра производственных неурядиц и оплошностей. Ничто не должно отражаться на деле, пока человек горит, разошелся в охотку. Спокойствием бригадира жила вся бригада. Хотя, у самого Юлиана Ивановича на душе кошки скребли. Я удивился, как же этот молчун руководит бригадой? Рабочие понимают его по взгляду, по движению рук, по кивку. И выполняют распоряжения быстро, с подчеркнутой, порой ребячливой, прыткостью: Юлиан Иванович сказал, Юлиан Иванович велел, Юлиан Иванович… А когда мысль его не могут поймать налету, промешкают секунду-другую, он сам бежит к месту «затора», берется за лом, гаечный ключ, и тогда любо-дорого поглядеть: развернет плечи, раззадорится, заиграет силушкой, только поспевай за ним. Все хорошие душевные чувства поднимаются, как на дрожжах. А где чувства, там и силы необъятные! Поднажмем, Юлиан Иванович, все вместе: раз, два — взяли!
Во время обеденного перерыва я спросил групкомсорга Раиса Арсланова: видать, уважаете бригадира? Ответил: само собой! А за что, если не секрет? Как за что? За все! Ну, во-первых, знает дело до тонкостей. Больше любого мастера или даже прораба. Во-вторых — требовательный! Любит, чтобы все было подогнано аккуратно, тщательно. Очень требовательный. Дальше — справедливый и добрый. Но есть еще, пожалуй, самое главное качество, с которого и начинается уважение — никогда не кричит на рабочих!
Бригада расположилась тогда на берегу Инзера. В тени деревьев. Рядом с мостом. Развернули свертки с едой. Поглядывали на реку, на горы, на мост. Река была здесь пошире. Имела разную цветовую окраску. У противоположного берега, где несся стремительный поток, она была светло-зеленой с блестками, пеной, завитками. Посредине тянулась галечная коса. Вода прозрачна, серебриста, вся в игре камней и света. У этого берега — заливчик. Вода зеленая, с голубым отсветом от неба. Течение ровное, круговое. Дно не просвечивает. Значит, глубоко, по грудь, во всяком случае. Заливчик, видать, теплый, настоенный на солнце. День-то распалился. Жара томила, на сон тянула. Да и устали ребята. Эх, искупаться бы!
Спросили Юлиана Ивановича — как? Он ничего не сказал. Разделся до трусов. Осторожно вошел в воду. Никто не последовал за ним. Юлиан Иванович начал бродить по заливчику — вдоль и поперек. Словно что-то искал на дне. Вначале я не понял, что он там делает. Что потерял? В некоторых местах вода, на самом деле, по грудь была, а ближе к мосту — по шейку. Весь заливчик избороздил бригадир. Остановился. Все смотрели на него. Сейчас что-то скажет. Убедившись, видимо, что дно вполне подходящее, без коряг и острых камней, Залесский повернулся лицом к берегу, где сидели его хлопцы, и едва заметно кивнул — заходите! И окунулся сам.
