— Старый друг Замбрано. Я давно его не видел и подошел поздороваться.

Толпа разошлась, и на бруклинской улице снова воцарилось спокойствие. Приехал мусорщик на машине. В квартале от церкви Мэлоун увидел лавочку, где продавали мороженое.

— Угостить тебя крем-содой?

Зрачки Эрики расширились.

— О да! Сливочным с шоколадом и массой взбитых сливок! А потом мы поедем ко мне сбрасывать все эти чудесные калории!

Они пошли по улице, обнявшись, прижавшись друг к другу, смеясь и целуясь.

Мимо проехала патрульная полицейская машина. Из нее выглянул полицейский, узнал Мэлоуна и отдал честь.

— Как поживаете, Лу?

— Прекрасно! Просто прекрасно!

Августовское солнце заливало светом корабли, покидавшие причалы в заливе Шипсхед, лодки с рыбаками, жаждущими попытать счастья, яхты любителей морских прогулок по выходным.

Бородатые здоровяки отдали швартовы на «Энтони Джой». Тридцатифутовая яхта медленно отошла от причала и двинулась в кильватере маленькой армады, стараясь держаться поодаль. В Нижней бухте она изменила курс и вышла в Атлантику, разрезая форштевнем сине-зеленые волны.

Люди, разместившиеся на носу и корме, внимательно следили за горизонтом. Берег мало-помалу исчезал вдали.

За штурвалом стоял Тони Рао. Передав руль одному из матросов, он спустился вниз в сопровождении трех угрюмых людей.

На полу в каюте лежал Картер Мурхауз, закованный в тяжелые цепи, с кляпом во рту. Безумные, полные страха глаза молили о пощаде. Он стонал, но никто не обращал на это внимания.

— Тащите его наверх! — приказал Рао.

Отбивающегося и отчаянно цепляющегося Мурхауза вынесли наверх и бесцеремонно швырнули на палубу.

Тони Рао, стоя рядом, наблюдал за тем, как к цепям привязывали груз.

Мурхауз продолжал отбиваться.

— Смотрите, чтобы эти штуки не отцепились. Он должен исчезнуть без следа.

— Этот парень никогда не всплывет, — заверил матрос.

Тони Рао нагнулся, сам проверил каждое грузило. Удовлетворившись, выпрямился.

— Швыряйте его.

Картер Мурхауз продолжал цепляться, когда его подняли с палубы. Его извивающееся тело погрузилось в воду и ушло в холодную темную пучину.

Рао стоял, глядя на расходящиеся круги. Безжалостное море поглотило свою жертву, и не осталось никаких следов.

Рао подошел к холодильнику, стоявшему на палубе, достал банку пива, сорвал крышку и бросил кусочек алюминия за борт.

Из глубины поднялись последние воздушные пузырьки и лопнули на поднятой яхтой волне.

Только крики чаек наполняли душный летний воздух.

Никто не заметил, как старик вошел в парк. Лицо его было испещрено морщинами, седые лохмы ниспадали на уши. Поношенная одежда, согбенная спина; в правой руке старика — объемистая хозяйственная сумка, набитая тряпьем и газетами.

Был четверг, обычный сонный летний день. Лето было еще отнюдь не в разгаре, предстояло пережить июльскую и августовскую жару, гнетущую и изматывающую. На площадках играла детвора под присмотром мамаш, а подростки околачивались возле включенных на полную мощность музыкальных автоматов, изрыгавших громоподобный жесткий рок. Любители бега трусили вокруг парка, занимавшего целый квартал; был там и одинокий фанат буги-вуги в наушниках с покачивающейся спутниковой антенной. На скамейках сидели люди со славянскими чертами лица, болтавшие по-польски.

В дальнем конце аллеи высился монумент, воздвигнутый в честь героев, павших на Великой войне. Подойдя к нему, старик остановился и поднял глаза на статую — человеческую фигуру, увенчанную головой, похожей на птичью. Потом он повернулся к ней спиной, подошел к ближайшей скамейке, сел и настороженно посмотрел по сторонам.

Сидевшая рядом с ним женщина, играя, подхватила на руки ребенка. Она покосилась на старика и улыбнулась. Он кисло осклабился в ответ, и женщина быстро отвернулась.

Присев, старик поставил сумку на колени и запустил внутрь руку. Земляные орехи лежали в самом низу, под холодным стволом дробовика. Старик вытащил мешочек с орехами, поставил сумку на землю и зажал ее коленями. Подавшись вперед, он принялся бросать орехи быстро слетевшимся голубям, чтобы как-то скоротать минуты ожидания.

Парк Макголдрик, широкий участок, поросший деревьями и изобилующий забытыми памятниками, располагался между Дриггз-авеню и Нассау-авеню, в бруклинском районе Грин-пойнт. Когда-то он назывался Уинтроп, но потом его переименовали в честь священника, который возвел храм Святой Сесилии на углу Герберт-стрит и Генри-стрит.

Против парка, на Рассел-стрит, между двумя малость подновленными домами, ютилась лютеранская церковь. Перед некоторыми зданиями квартала были разбиты ухоженные лужайки, перед другими стояли бело-голубые фигурки Мадонны.

Орешки кончились, и большинство птиц степенно удалились. Несколько голубей осталось. Кормивший их старик взглянул на часы, подхватил свою сумку и поднялся.

Прямо перед ним стояли два одноэтажных дома, соединенные колоннадой в греческом стиле. Он внимательно посмотрел на облупившийся и растрескавшийся фасад самого большого общественного туалета в Бруклине. Строение опоясывала высокая проволочная изгородь, увенчанная зловещими витками колючей проволоки. На карнизах красовались вывески: «Осторожно. Ремонт».

Пройдя мимо женского туалета, старик неспешно побрел к бронзовой статуе Антонио де Фелиппе, запечатленного в момент, когда он крутил ворот, наматывая на него канат. Огибая памятник, старик посмотрел в сторону универсама «Эй-Пи» на Дриггз-авеню и не увидел своего приятеля. Старик почувствовал спазм в желудке. Неужели что-то сорвалось? Подняв глаза на массивную бронзовую фигуру, он заметил намалеванное на ее правой ягодице сердце, пронзенное стрелой, и надпись «КБ + КС = Любовь».

Поднявшись, старик опять взглянул на здание универсама. Только теперь он увидел своего приятеля, на физиономии которого застыла улыбка. Волосы на шее старика стали дыбом. Его руки внезапно вспотели, им овладело чувство одиночества. Он медленно побрел к Дриггз-авеню, крепко сжимая в руках сумку.

На расстоянии квартала от парка Макголдрик Джо Галлахер задком загонял свой побитый «форд-фэйрлайн» семьдесят первого года выпуска на стоянку на площади Папы Иоанна-Павла II прямо напротив храма Святого Станислава Костки.

Подавшись вперед, Галлахер разглядывал дорожные знаки. Стоянка запрещена с 8 утра до 7 вечера. Достав из-за солнцезащитного козырька идентификационную карточку, он бросил ее на приборный щиток. «Служебная машина нью-йоркского полицейского управления».

Он вылез из машины, сунул руку в окошко и достал с переднего сиденья коробку с тортом. Поддерживая ее под дно, он пересек Дриггз-авеню, направляясь к открытой телефонной будке на углу. На нем были светло-коричневые брюки и кричаще-яркая гавайская рубаха навыпуск, прикрывающая толстый живот и засунутую за пояс кобуру с револьвером. Он поставил коробку на полочку, прижал животом и снял трубку. Набирая номер, заметил женщину с чихуахуа на поводке. Он смотрел, как женщина нагнулась и подсунула лист бумаги под зад присевшей по большой нужде собаки.

Кондитерская лавка Йетты Циммерман располагалась на Дриггз-авеню, в одном квартале к западу от парка Макголдрик, прямо напротив церкви Святого Станислава Костки. Между нею и телефонной будкой, из которой звонил Джо Галлахер, было еще шесть магазинчиков. Лавочка была узкой и длинной, но расширялась, образуя просторное складское помещение, где Йетта хранила ящики с содовой водой и стояли два компьютерных игровых автомата. С жестяного потолка свисали голые лампочки на грязных ржавых цепочках.