Циммерман провел полицейского в комнату с высокими дверями. Скэнлон обратил внимание на богатое убранство: удобные стулья с ворсистыми сиденьями, софа в стиле королевы Анны. Старинный зеленый с золотом письменный стол, бар и набитые книгами стеллажи. Тони Скэнлон опустился на изящный стул, и в глаза ему почему-то бросились кисти рук Циммермана, удлиненные и грациозные, будто точеные.
— Вчера, когда вы позвонили, я сказал вам, что наша семья будет сегодня отправлять траурный обряд. Но я совсем забыл, что сегодня суббота, а в субботу этот обряд запрещен.
— Я знал об этом, — сказал Скэнлон, надеясь, что стул под ним достаточно устойчив, чтобы выдержать и его, и его искусственную ногу.
Циммерман удивился тому, что Скэнлон так хорошо знает еврейские обычаи.
Полицейский объяснил, что начинал службу в 64-м участке в Боро-Парк, бруклинской общине, насчитывавшей более двухсот синагог. Он патрулировал Тринадцатую авеню, где и познал различия между иудейскими сектами, кошерным и некошерным мясом, услышал о семидневном трауре.
— Полицейские, наверное, много знают об обычаях разных народов, — смущенно сказал Циммерман.
— Да, это так.
Циммерман уставился в какую-то точку за спиной Скэнлона.
— Мне ее очень не хватает.
Скэнлон сочувственно кивнул. Он увидел страдание в глазах, услышал печаль в голосе, и ему стало неловко оттого, что он вторгся в дом к скорбящим.
— Расскажите мне, как умерла моя мать, — попросил Циммерман, глядя в пол.
— Это была попытка ограбления, которая не удалась, — ответил Скэнлон и добавил, что все силы отдела брошены на поиски убийцы и что часть детективов даже сняли с других заданий, чтобы расследовать это дело.
Говоря все это, Скэнлон изучал Циммермана. «Каждый человек — потенциальный подозреваемый» — таков девиз полиции.
Лицо врача все никак не расслаблялось. Солнечные лучи рисовали тонкий узор на стенах комнаты.
Скэнлон закончил свое тягостное повествование и подался вперед, дожидаясь ответа.
— Но почему, лейтенант?
Посчитав, что вопрос относится к ужасному двойному убийству, Скэнлон покачал головой, словно и сам не мог постичь умом это бессмысленное преступление.
— Зачем человеку, имеющему сообщника и машину для бегства, грабить кондитерскую лавку? С какой целью? Чтобы украсть мелкие деньги и несколько конфет?
Скэнлон ощущал на себе его вопрошающий взгляд.
— И почему именно магазин моей матери? — с неожиданной горячностью спросил Циммерман.
У Скэнлона начались фантомные боли, и он никак не мог сосредоточиться.
— Возможно, она стала жертвой каких-нибудь наркоманов.
— Вот как? — Циммерман горько усмехнулся. — А какие еще выводы вы можете сделать на основе проделанной работы?
Скэнлон пожал плечами.
— Мы подозреваем, что это заказное убийство. Как недавние убийства в Си-би-эс. Преступник получил заказ устранить одного человека, но, к несчастью, на месте убийства случайно оказался второй.
— Думаю, у человека вроде Галлахера могли быть заклятые враги. Должно быть, борьба с наркотиками — опасное занятие.
— Да, верно. Но намеченной жертвой могла быть и ваша мать.
Циммерман вскочил, побагровев от негодования.
— Да как вы смеете высказывать эти домыслы?
Скэнлон успокаивающе поднял руки.
— Я сказал лишь, что такое возможно, доктор, а это вовсе не значит, что так оно и было.
— Не желаю больше слышать ничего подобного. Вам понятно, лейтенант?
— В мои обязанности входит отработка всех версий, даже если они кажутся невероятными родственникам жертвы и задевают их чувства.
— Но в моем доме — не смейте! И если хотите знать, моя мать была самой прекрасной женщиной в мире и не имела ни одного врага! Она делала людям только добро, она… — он зарыдал.
Скэнлон терпеливо ждал, пока доктор успокоится.
Вытирая платком глаза, Циммерман сказал:
— Я не знаю, что мы будем делать без нее. На ней держалась вся наша семья.
Скэнлон вдруг вспомнил о своей матери.
— Я вас понимаю.
Но между ними уже возникла стена недоверия.
Скэнлон следил глазами за Циммерманом, который нервно комкал свой платок.
— Скажите, вы знали, что ваша мать работала на мафию?
Глаза доктора гневно сверкнули.
— Вы сумасшедший.
— Она принимала ставки для местного букмекера. Его зовут Уолтер Тикорнелли. Вы когда-нибудь слышали от матери это имя?
— Нет, не слышал. И не верю ни одному вашему слову. Подумать только, мама работала на букмекера. Это просто смешно!
— Это не смешно, доктор. Народ валом валил в ее лавку не только для того, чтобы что-то купить или прицениться. Они приходили, чтобы поставить свои десять центов или четвертак на бегах. Ваша мать участвовала в этом, принимая ставки и передавая деньги букмекеру. Может быть, она случайно узнала что-то о других делишках букмекера. Наркотики? Какое-то заказное убийство? Что-нибудь в этом роде могло навлечь на вашу мать беду.
Атмосфера накалялась.
— Пожалуй, вам лучше покинуть мой дом, лейтенант.
— Наше расследование пока что наводит на мысль об ограблении, но, как я уже говорил, мы должны отработать все версии. Если вы не хотите мне помочь, я не могу вас заставить. Она ведь была вашей матерью, а не моей.
Он приподнялся, чтобы встать со стула.
— Разумеется, я хочу вам помочь.
Скэнлон снова сел. Разговор шел тяжело. По мнению большинства полицейских, такие беседы приносят скорее вред, чем пользу.
— Вы живете здесь один, доктор?
— С женой и дочерью.
— Они дома?
— Нет. Моя жена и сестра ушли за покупками. Я подумал, что так будет лучше.
Скэнлон видел, как взгляд врача делается все более растерянным, и ему стало жаль Циммермана.
Изучая свои руки, Циммерман сказал:
— Моей дочери, ее зовут Андреа, вчера исполнилось девять лет. Мама купила торт. Мы собирались устроить праздничный вечер, но вместо этого отправляли траурный обряд.
Его глаза снова наполнились слезами. Скэнлон вспомнил место преступления. Куски торта, взбитые сливки и повидло, перемешанные с запекшейся кровью. Уолтер Тикорнелли рассказал, что видел, как Галлахер вносил в магазин коробку с тортом.
— Расскажите мне о своей матери, Стэнли.
Циммерман разволновался, но мало-помалу его лицо сделалось задумчивым, он погрузился в воспоминания.
— Мама родилась в Варшаве, в довольно состоятельной семье. Когда началась война, у нее был муж и трое маленьких детей, девочка и мальчики. Нацисты отправили их в Аушвиц, где всех сожгли в крематории. — Слезы текли по его лицу. — Мать пощадили, потому что этим зверям нужен был переводчик, а мама свободно владела польским, немецким, русским и венгерским. В Аушвице она познакомилась с отцом. Он тоже потерял всю семью. Он был хорошим бухгалтером, поэтому выжил. Ведь нацистам надо было подсчитывать награбленное у живых и мертвых. Мои родители работали в одном бараке. Это были два живых скелета, трудившиеся бок о бок день за днем. Они кое-как поддерживали друг друга, а потом полюбили. Они поженились вскоре после освобождения и переезда в Америку. Тут они имели статус перемещенных лиц. У них родилось двое детей. Моя сестра Линда на три года старше меня.
Тяжелые воспоминания заставили его отвернуться.
— Папу сбил пьяный водитель, когда он переходил Бенсон-херст-стрит. Водителя осудили условно. Мама открыла кондитерскую лавку, чтобы хоть как-то прокормить нас. Она работала по семь дней в неделю, с утра и до позднего вечера. Линда после школы сразу шла домой убираться, стирать, готовить ужин. По выходным мы с сестрой помогали маме в лавке, чтобы она могла вздремнуть в подсобке.
Он перевел дыхание и посмотрел прямо в глаза Скэнлону.
— Моя мать работала на организованную преступность! Какое безумие! Я расскажу вам, какой женщиной была моя мать. Взгляните на меня, лейтенант. Меня можно назвать красавцем? Я мал ростом, плешив, как монах, и физиономия у меня совиная, но благодаря матери я чувствовал себя выше, статнее и красивее Кларка Гейбла или Грегори Пека. Она постоянно твердила, что я вырасту и стану великим врачом, и это будет ей наградой за все страдания. — Он показал Скэнлону ладони. — Вы видите эти руки? «Твоя сила — в твоих руках!» — говорила мне мать. Мои руки сделали меня красивым в глазах других людей. Моя специальность — пластическая хирургия, лейтенант. И мать часто приводила ко мне детей, чьи родители никогда не смогли бы заплатить за операцию. Недавно я сделал краниофасциолярную реконструкцию больной от рождения девочке. Это мама привела ее ко мне. «Ты должен делать это бесплатно, потому что мы обязаны помогать несчастным. Мы должны отблагодарить эту страну за все хорошее, что она сделала для нас», — сказала моя мать. А вы говорите мне, что она — преступница. Разве преступники так рассуждают?
