— Я ехал в Краков. На поезде. Зайцем. Спрятался и уснул. Проснулся, когда было уже совсем светло. Выглянул в окно, а все надписи — по-немецки. Тут я понял, что попал в Австрию, и очень обрадовался: я ведь давно хотел увидеть могилу императора Франца Иосифа.

Мушек перевернул открытку.

— И что же это такое?

Франек заглянул ему через плечо.

— Собор. В самом центре. Называется собор Святого Стефана. — Палец Франека сместился вправо. — А вот это — чертово колесо. Дальше, справа — дворец… Мушек выдвинул ящик кухонного стола и бросил туда открытку.

— Вена еще красивее, чем на этой открытке, — заверил его Франек, — красивее, чем Варшава, чем Краков… на улицах полно людей, которые только тем и заняты, что прогуливаются взад-вперед, разглядывают витрины. Когда становится скучно, покупают мороженое и очень медленно его едят. Кажется, им совершенно некуда спешить, Антоний. Наверное, они вообще не работают, ведь многие даже днем сидят в кафе или разъезжают туда-сюда на трамвае. Но все равно у каждого есть должность. Повсюду только и слышно: “Добрый день, господин доктор!.. До свидания, госпожа доктор! Как поживаете, господин инженер? Спасибо, хорошо, господин советник”. А однажды я зашел в кафе, где даже кассиршу звали Роза Магистр… Должно быть, люди там очень счастливы…

Франек искоса глянул на плиту, где жарился омлет.

— Да-да… Жизнь была бы куда интереснее, а люди гораздо веселее, если бы их звали не просто Новак или Килинский, как у нас…

Мушек глубоко вздохнул и посмотрел на жену: поняла она наконец, во что они вляпались? Пани Мушек внимательно слушала Франека.

— Но красивее всего в Вене банки. Так-то, Антоний.

— Консервные, что ли? — не сдержался Мушек.

— Да нет же, банки. Где деньги держат, — пояснил Франек. Мушек устремил к потолку полные отчаянья глаза.

— Ну да. Некоторые из них очень стары и похожи на музеи, другие вполне современны. За толстыми стеклами в окошечках сидят красивые девушки с красными лакированными ногтями и золотыми кольцами на пальцах. Все мужчины в костюмах, держатся очень приветливо. Даже если клиент грубит, они лишь улыбаются и кивают. Должно быть, они прочитали кучу умных книг, и все эти деньги, пачки красивых новых банкнот, которые здесь складывают в высокие стопки, — для них просто мусор, который совершенно их не интересует. Нормальный человек при виде таких стопок теряет покой, а служащие банка проводят возле них целые дни, не удостаивая ни единым взглядом. И пересказывают друг другу модные шутки.

— Да ты хоть знаешь, какие там ходят деньги, в Австрии? — в отчаянье вскричал Мушек.

— А то! Однажды я даже видел вблизи открытый сейф!

— Ну уж это ты брось.

—Я как раз осматривал изнутри один филиал. В центре. Вдруг туда врывается мужчина и что-то кричит. Зал, впрочем, был так велик, что сперва на него никто и внимания-то не обратил. Тут он как взревет, тогда уж на него стали смотреть. Думают, помешался. А он направил на них пистолет—и до всех сразу дошло, что он абсолютно нормальный, только хочет взять себе часть денег из сейфа. Клиенты побледнели, а вот служащие были совершенно спокойны. Потому, наверное, что это не их деньги в сейфе лежат.

Тем временем грабитель расчищает путь к сейфу, машет во все стороны пистоле том. На меня внимания не обращает — ведь я иностранец. А я тем временем усаживаюсь в кожаное кресло у стены и наблюдаю, что дальше будет. Грабитель требует позвал директора — у того ключ от сейфа. Директор, видный мужчина в золотых очках, выступает вперед. В руке у него крошечный ключик. Этим ключом отпирают сейф. Набиты! пачками денег. В зале царит мертвая тишина. Как у нас во время мессы, когда после слов “Это плоть твоя, а это кровь твоя, Иисусе” святой отец преклоняет колена и закрывав глаза. Грабитель достает из сумки черный пластиковый пакет и бросает в него деньги. И чем больше денег из сейфа перекочевывает в мешок, тем тише становится в зале. Наконец тишина становится прямо-таки торжественной — что уместно лишь в самых серьезных случаях: ведь за три минуты на глазах у сотен зрителей бедняк превратился в богатого человека.

Все это время я тихонько сижу в углу, и вдруг мне приходит в голову, что грабитель может увидеть в моем поведении неуважение к происходящему и взбеситься. Я в ужасе. Хочу незаметно подняться и, не привлекая внимания, присоединиться к остальным, но от страха не могу пошевелить ни рукой, ни ногой. Предвидя, чем это может кончиться, тихонько кляну все на свете.

Со мной всегда ведь одно и то же, Антоний. Когда по-настоящему страшно, на меня вдруг наваливается смертельная усталость и я мгновенно засыпаю как убитый. И вот я у всех на глазах начинаю зевать во весь рот. Не в силах бороться со сном. Успел только заметить отсветы на потолке и захрапел, как локомотив.

Понятия не имею, сколько все это продолжалось. Во всяком случае, когда приехала полиция, я еще спал. Они подумали, что у меня инфаркт. Вызвали “скорую”. Врач дал мне нюхательной соли, и я очухался. Он был ужасно похож на кельнера Янека из моей любимой пивной в Варшаве, этот врач. Рассудок мой, видно, слегка помутился, и, едва открыв глаза, я спросил его: “Эй, старый пень, что там у вас сегодня пожрать?” Они тут же решили, что я здоров, и я пошел своей дорогой. На следующий день в газете про меня написали, у него, мол, стальные нервы.

Франек снова принялся рыться в рюкзаке. На свет явилось его белье и три пары шортов, завернутые в газету.

— Там была даже моя фотография, — пробормотал он, — могу поклясться, что брал ее с собой…

Мушек вытянул шею и заглянул Франеку через плечо.

— Зачем ты таскаешь с собой эти газеты? — удивился он.

— Чтобы читать, — Франек вздохнул. — Похоже, потерял по дороге.

— Ты же не умеешь!

— Умею. С тех самых пор, как мне стукнуло восемь, — возразил Франек и рассеянно посмотрел в сторону плиты: пани Мушек перекладывала омлет со сковороды в тарелку. Она открыла баночку малинового конфитюра и смазала омлет. Франек переводил взгляд с омлета на конфитюр и обратно. Пани Мушек закрыла банку и вернула ее на полку. Взяла тарелку, подошла к столу и поставила ее перед Франеком.

— Твой омлет, — сказала она и села против него. С тонкой улыбкой на губах сапожник переводил глаза с жены на брата.

— На обед будет куриный суп. Любишь куриный суп? — спросила пани Мушек.

— Больше всего на свете, — признался Франек, отрезая большой кусок омлета. Пани Мушек молчала, с любопытством наблюдая, как он ест. И лишь после того, как Франек съел все до последней крошки, собралась с духом и негромко спросила:

— Скажи, Франек… можешь не отвечать, если не хочешь. Скажи… правда, что некоторые женщины в Вене покрывают лаком ногти на ногах?

Через три недели его уже знали повсюду. Каждое утро по просьбе пани Мушек Франек ходил в лавку на углу за продуктами. Так как читать он не умел, все, что нужно было купить, невестка рисовала ему карандашом на бумаге. Если нужны были булочки, рисовалась маленькая булочка, если дома кончился чай, рядом появлялась прямоугольная пачка, какие есть только в нашей лавке. Франек вставал в очередь у входа и болтал со всеми, с кем хоть как-то был знаком. Рассказывал, где побывал, как из-за богатого нотариуса сделался “уродом” в семье, не обходил вниманием и Вену. С ним никогда не бывало скучно — всякий раз Франек рассказывал свои истории немного иначе. То что-то выбросит, то приукрасит — порой настолько, что получается совершенно другая история. Ближе к концу он всегда лез в сумку, чтобы показать фотографию, где он дрыхнет в банке после налета, но вместо этого на свет появлялся то носовой платок, то список продуктов, нарисованный пани Мушек.

Люди корчились от смеха, похлопывали его по плечу — и так, мол, верим.

Впрочем, это было только начало. Франек вытаскивал привезенные из странствий газеты и тряс ими над головой.

— Брат говорит, я неграмотный! — громко, чтоб было слышно в самом конце очереди, кричал Франек. — Тогда что же это? — Он взмахивал газетами и с торжеством оглядывал всех вокруг. Некоторые зрители зажимали рот ладонью, еле сдерживая смех. — Что это? — настаивал Франек. — Может… огурец?