К вечеру из Чистой Криницы исчезли все дивчата и парни. Малынец, обошедший с полицаями десятки дворов, удивленно сказал старосте:
— Утром сам видел Груньку Кабанцеву, а сегодня зашел — говорят, до Киева, мол, уехала. И у Горбачевых, у Нетудыхаты дивчат припрятали. Обижаться пан бургомистр будут.
— Раз нету, так какой же спрос? — сказал Остап Григорьевич. — Ты дюже не налегай, Никифор, на людей. С родной дытыной никому не охота расставаться.
Дома он велел устроить для Василинки в теплом чулане ложе, сам завалил его мешками и рухлядью. В хату приходила Василинка только на ночь. Соседям объяснили, что приезжала из Тарасовки тетка и забрала Василинку к себе в гости.
Через несколько дней в Чистую Криницу прибыл в сопровождении своей, охраны — двух автоматчиков — Збандуто. Он вызвал в «сельуправление» Остапа Григорьевича и, с трудом сдерживая ярость, спросил:
— Вчера прошел срок, господин Рубанюк. Доложите, как у вас идет вербовка рабочей силы?
— Так что, господин бургомистр, с этим делом прямо-та неважно, — ответил Остап Григорьевич. — Подевали куда-то дивчат, как, скажи, и не было их никогда.
— Вы что?! — крикнул Збандуто и даже поперхнулся от гнева. — Смеяться изволите?
— Не хотят люди детей отдавать.
— Вы болван или хитрец! Что значит… э-э… не хотят? Немцы за нас головы свои кладут, а вы саботируете? В тюрьму!
Обычно спокойный и уравновешенный, Остап Григорьевич вдруг разъярился и закричал:
— Что вы меня все тюрьмой стращаете, пан бургомистр?! В тюрьму злодеев сажают. А среди Рубанюков не было ни воров, ни конокрадов, ни убийц. Никогда не было и не будет!
— Завтра лично представите в Богодаровку шестьдесят человек, — сказал твердо Збандуто. — Ваша меньшая дочь где?
— Она у тетки. Сестра у меня бездетная, ей интересно, что бы племянница погостила.
— Вижу вас насквозь, господин Рубанюк, — угрожающе предупредил Збандуто. — Вы мне голову не морочьте.
К удивлению Остапа Григорьевича, бургомистр ругаться больше не стал. Он задал несколько незначительных вопросов и уехал. Однако, перед тем как покинуть село, Збандуто пробыл около часа у Малынца, и Остап Григорьевич подумал: «Не к добру обмякла ехидна проклятая. И до почтаря завернул пан бургомистр выпытать, что к чему. Повадка известная».
Что бургомистр замышлял против него каверзу, — было Остапу Григорьевичу ясно из того, что Пашка Сычик под разными предлогами старался находиться все время поближе к нему, чрезмерно заискивал перед старостой и юлил.
Но, возвращаясь перед вечером домой, Остап Григорьевич встречал приветливые взгляды криничан, и на душе его становилось легче.
Поздно вечером из района приехал Алексей Костюк. Прямо с дороги он забежал к Рубанюкам.
— Выйдите на минутку, — позвал он Остапа Григорьевича, дыша на скрюченные от холода пальцы.
В сенях, плотно прикрыв дверь из кухни, он вполголоса сказал:
— Сегодня же ночью, дядько Остап, куда-нибудь сматывайтесь. Видел приказ коменданта. Арестовать вас хотят. Утром гестаповцы прибудут.
— Спасибо, Леша, — сказал Остап Григорьевич. — Я об этом и сам догадывался. Ты, сынок, Пашку Сычика забери. Он у соседей торчит, подглядывает.
— Я его горилкой напою. От этого он никогда не отказывался. Бутенко увидите, поклон ему.
Проводив Алексея до ворот, Остап Григорьевич вернулся в хату.
— Что он прибегал? — спросила Катерина Федосеевна.
Старик рассказал. Выпытав подробности, Катерина Федосеевна с несвойственной ей непреклонностью и решительностью заявила:
— Соберу тебе харчей на дорогу, и сейчас же иди. Тебе лучше знать, куда податься.
Остап Григорьевич сумрачно посмотрел на нее. Встретившись с ее жалостливым, тревожным взглядом, он ответил:
— Уйти — это не вопрос. А вот вас за меня тягать, казнить будут.
— Как-нибудь за людьми проживем. Ты не беспокойся. Василинку завтра с Настунькой Девятко отправим до родственников. Со сватьей мы уже столковались.
Василинка и Сашко́ спали на печке. Будить их не стали. Пока Катерина Федосеевна доставала портянки, укладывала в холщовый мешок харчи и белье, Остап Григорьевич пошел на другую половину проститься с невесткой и внучонком.
Александра Семеновна только что задремала. Услышав скрип двери, она испуганно, шепотом спросила:
— Это вы, папа?
— Ухожу, Саша.
— Подождите, я оденусь.
Александра Семеновна, не зажигая света, быстро накинула на себя полушубок и вышла в кухню.
Остап Григорьевич, взобравшись на лежанку, молча глядел на детей. Такая тревога была в глазах старика, что Александра Семеновна сразу же поняла все.
— Будут про меня спрашивать, — по-хозяйски строго сказал Остап Григорьевич, слезая с лежанки, — стойте на одном: вызвал, мол, кто-то ночью из приезжалых. И не вернулся, мол.
— Ты иди, ради бога, — сказала Катерина Федосеевна. — Найдем, что сбрехать.
— Детишек берегите. Я далеко не пойду. Ганну не повидал, жалко. Передайте, пусть… Ну, она сама знает… Пусть крепко держится, чему наша партия учила.
Остап Григорьевич обнял жену и невестку. Нахлобучив поглубже шапку, он переступил порог.
За воротами с минуту постоял. Снег, белевший в ночном полусумраке, делал его слишком приметным.
Остап Григорьевич, поскрипывая валенками, пошел в сторону площади. Потом, не доходя до больницы, свернул обратно к огородам и пошел в сторону Богодаровского леса.
XIV
С утра небо затянуло тучами, мороз отпустил. Медленно падали редкие хлопья снега. Потом посыпало гуще. С юго-запада подул резкий ветер: он не давал снежинкам оседать, озорничая, швырял их пригоршнями в стены и окна криничанских хат.
Катерина Федосеевна заметила сквозь залепленное мокрым крошевом стекло пронесшиеся сани с людьми и прильнула к окну.
Мимо двора к площади проехало трое саней, потом еще двое. Кутаясь в шинели, на санях жались друг к другу солдаты. На предпоследних санках, тавричанского фасона, пряча голову в воротнике романовского полушубка, сидел Збандуто.
Томясь от недоброго предчувствия, с трудом передвигая ноги, Катерина Федосеевна отошла к печи, поставила в угол припечка чугун, привычным движением закрыла заслонку.
После того как ушел Остап Григорьевич и чуть свет убежала к Девятко Василинка, хата казалась ей пустой, хотя за сенями, в чистой половине, Сашко́ шумливо играл, с Витей, стучала швейной машинкой невестка.
Катерина Федосеевна ждала, что мужа хватятся очень скоро, поэтому не удивилась, когда на подворье появились Пашка Сычик и три солдата.
Сычик без стука вошел в хату, и, распахнув двери, позвал солдат.
— Холода не напускай, Паша, — сказала Катерина Федосеевна. — Сейчас же не лето.
— Хозяин где, тетка Катря? — спросил Сычик, оставив без внимания ее замечание.
— А он мне не докладывает, куда ходит.
— Ну, то мы люди не гордые, поищем.
Сычик оттеснил ее локтем от двери и кивнул солдатам. Катерина Федосеевна молча наблюдала, как солдаты обшаривали все уголки хаты, заглядывали в сундуки. Она даже сама подивилась спокойствию, с которым встретила пришедших. А они, потребовав лестницу, полезли на чердак, потом обыскали сараи, клуню. Сычик оттаскивал мешки и кадушки, постукивал в стены с таким добродушным видом, словно выполнял приятную для хозяйки и для себя работу. Вытерев рукавом испарину на лбу и подмигнув Катерине Федосеевне, он нагло спросил:
— Опохмелиться нечем у вас, тетка Катря? Что-то голова болит.
— Нету, — коротко отозвалась Катерина Федосеевна. — Ты ж по всем куткам шаришь, сам видишь.
— А и жадная хозяйка!
Катерина Федосеевна промолчала.
Сычик, тщетно перерыв все в хате и на подворье, угрюмо заявил:
— Одевайтесь, тетка Катря, пойдем до «сельуправы».
— Чего я там не видела? Никуда я не пойду.
— Да уж извиняйте, придется, — ухмыльнулся Сычик. — Некультурно будет, если силком поволочим по селу.
Александра Семеновна, с тревогой наблюдавшая за обыском, сказала:
