— Товарищ больной, — шутливо сказала она, — идите принимать пищу.

Где-то невдалеке бухали зенитки, дребезжали в окнах стекла. Мария набросила темную шаль на лампу и повторила приглашение.

В столовой уже был накрыт стол: хлеб, коробка консервов, ломтики колбасы на тарелке.

Мария с удовольствием наблюдала, как ел Петро. Самой ей не хотелось есть.

— Может, хоть вы мне расскажете, как там, на войне? — спросила она. — В госпитале от больных ничего не добьешься.

— На войне — как на войне, — уклончиво сказал Петро.

— Нет, я серьезно! Мне очень хочется в пулеметчицы. Есть же девушки на передовой линии?

— Я воевал мало. Наверно, есть и девушки.

— Ничего себе! Знамя у фашистов отобрал, дважды ранен — и «воевал мало»! Скромник!

Петро нахмурился.

— Вы ошибаетесь. Никогда я знамени у фашистов не отбирал. И вообще никаких таких заслуг у меня нет.

Он действительно был убежден в том, что им на фронте сделано не так уж много, чтобы об этом распространяться. Стараясь изменить тему разговора, Петро спросил:

— Вы вдвоем с мамой живете?

— Да. Бабушка эвакуировалась.

— А отец?

— Папа на Урале с заводом.

— Что он там делает?

— Директор.

Мария назвала фамилию отца. Петро часто встречал ее в газетах. Ему хотелось расспросить девушку об отце подробнее, но она перебила его:

— Объясните мне, почему такая несправедливость? Об Анке, которая была у Чапаева пулеметчицей, все вспоминают с уважением, в книгах о ней пишут. А как только наши девушки заикнутся, что хотят на фронт, их высмеивают: «Девчонки! Куда вам!» Все равно меня не удержат! Мы еще с вами на фронте встретимся.

Петро покосился на раскрасневшееся лицо Марии, на ее сердито подрагивающие ноздри. «Девушка с характером», — мысленно одобрил он.

— Что же вы собираетесь делать на передовой?

— То есть как «что»? То, что все делают. Стрелять, в разведку ходить, раненых перевязывать.

— А стрелять умеете?

— Научусь! Вы ведь тоже не с пеленок это умели.

— Резонно… Прочтите, Машенька, стихи. У вас это здорово получается.

— А вы, я вижу, любите подтрунить, Петя.

— Что вы, Машенька!

— Мария, а не Машенька… Серьезно хотите, чтобы я почитала?

— Очень! На фронте вас за хорошие стихи самые отчаянные разведчики боготворить будут. Наш солдат ведь только внешне грубеет, Мария. А чувствует он все как-то тоньше, острее, что ли? Испытания облагораживают, выражусь так… Может быть, потому, что сражаемся мы за самое прекрасное, что есть у человека, И к этому прекрасному наши бойцы тянутся тем сильнее, чем суровее им приходится поступать с врагом. Понимаете, Мария, мою мысль?

— Очень хорошо. Так что же вам прочесть?

— Что хотите.

Мария прислонилась к окну и, откинув со лба грациозным движением прядь волос, стала читать:

Стихи были наивны и далеки от совершенства, но Петра покорила та горячая искренность, с какой они были прочитаны.

— Кто написал эти стихи? — спросил он.

— Вы знаете, Петя, даже не помню, — сказала, смущенно улыбнувшись, Мария. — Они нравятся раненым, я их и записала. Когда в госпитале читаешь, я по глазам вижу, что каждому хочется, чтобы его ждали.

— Вы чудесная девушка!

— Обыкновенная.

Она посмотрела на часы и пошла в отцовский кабинет готовить для Петра постель.

— Если что будет нужно, я рядом, — строгим, как в госпитале, голосом произнесла она и, прощально махнув рукой, плотно прикрыла за собой дверь.

Петро уснул сразу и так крепко, что не слышал ни близких разрывов фугасок, ни тревожной беготни людей по лестницам. Очнулся он оттого, что ощутил на своем лбу горячую руку.

— Разве можно так спать! — дрожащим голосом говорила Мария. — Очень уж близко они швыряют… Одевайтесь, я уйду.

Петро быстро оделся, натянул сапоги. За окнами послышался воющий, быстро нарастающий звук. Грохот потряс стены, послышался звон стекла. Бомба, видимо, разорвалась на соседней улице.

— Пятисотку швырнул, — определил Петро.

— Знаете, — доверчиво сказала Мария, — когда чувствуешь, что можешь каждую секунду погибнуть, жалеешь только об одном…

— О чем?

— Что жизнь обрывается в самом начале. Старикам не так должно быть обидно. Я ведь ничего хорошего еще не успела сделать. Молодость, Петя, и замечательна тем, что у нее есть будущее. Правда? Все впереди! Еще неизвестное, но обязательно интересное и хорошее. И работа, которую выберешь себе, и… парень, которого полюбишь. У вас есть любимая девушка?

— Есть жена.

— Да? Как ее зовут?

— Оксана.

— Красивое имя. В пятьсот шестнадцатом эвакогоспитале, где я раньше работала, была медсестра Оксана. Хорошенькая украинка.

— Как ее фамилия? — спросил Петро, чувствуя, как быстро забилось его сердце и перехватило дыхание.

— Не помню, мы называли друг друга по именам.

— Ну какая она из себя?

— С длинными темными волосами, синеглазая.

Петро вскочил с дивана.

— Знаете, Мария, это она!

— Думаете? Погодите, у меня где-то фотография была. Мы группой снимались…

Мария ушла в свою комнату и вернулась с толстым альбомом. Она зажгла свет и среди портретов благообразных старушек, тетушек в старомодных пенсне, усатых и безусых мужчин отыскала тусклую любительскую фотографию.

Петро узнал Оксану сразу. Она сидела среди госпитальных работников, улыбающаяся, похорошевшая.

Белый халат и косынка медсестры были непривычны, но Петро видел только бесконечно дорогие, неповторимые черты ее лица, присущее только Оксане выражение ясных глаз, только ей одной свойственную улыбку, по которым Петро отличил бы ее от всех других, какой бы разлука ни была долгой.

— Оксана, — прошептал Петро, жадно разглядывая фотографию.

— Теперь я убедилась, что это она, — усмехнулась Мария. — По вашему виду.

— Расскажите о ней все, что знаете, — попросил Петро. — Где этот госпиталь?

— Был в Лефортове… Я дам адрес почтовой станции. А вообще… я плохо знаю вашу жену. Слыхала, что хвалили ее как хорошую сестру.

Налет прекратился. Мария пожелала Петру спокойной ночи. Шлепая комнатными туфлями, она ушла к себе, а он так и не смог уснуть до утра.

Встал Петро, когда за окнами было еще темно. Мария уже возилась на кухне. Услышав, что Петро проснулся, она быстро приготовила завтрак, заставила Петра поесть и выпить чаю. Она сидела за столом, устремив на него свои блестящие карие глаза.

— Что вы меня так, рассматриваете, Машенька?

— Так… — Она смутилась и, покраснев, отвернулась.

Записав адрес Оксаниного госпиталя, Петро надел шинель, фуражку, взял вещевой мешок.