— Прошу иметь в виду, — произнес офицер, — мы не смешиваем командиров регулярной армии с теми цивильными, которые в бандитских целях незаконно пользуются оружием…
Он медленно снял хрустящий целлофан с таблетки «энерго» и положил таблетку на язык.
— Вы обязаны подтвердить некоторые известные нам сведения о партизанах.
Офицер сделал ударение на слове «известные» и в упор поглядел на Сандуняна прозрачно-голубыми глазами.
Сандунян промолчал. Офицер подождал, побарабанил худыми пальцами, с розовым лаком на ногтях, по крышке стола.
— Моя фамилия Унзерн, — сказал он. — Я имею полномочия или выпускать на свободу… к вашему семейству… или расстреливать без суда.
Сандунян сурово посмотрел на гестаповца.
— Вы не хотите ничего сказать? — продолжал Унзерн, не повышая и не понижая голоса. — Это весьма нехорошо… Вы отбираете драгоценное время…
Он слегка кивнул солдатам:
— Фюнфундцванциг!
Сандунян инстинктивно рванулся в сторону от поднявшихся со скамейки солдат. Сильные, как железные тиски, пальцы эсэсовцев поймали запястья его рук, завернули их за спину и связали. Затем Арсена швырнули на скамью. Оголив его спину, солдаты стали по бокам и выжидающе посмотрели на офицера.
— Вы будете рассказывать?
Экономя силы, Сандунян отрицательно покачал головой.
После первого удара железным прутом лоб его покрылся потом, и он закрыл глаза. Острая боль пронизывала все его тело. Арсен заставил себя считать… Сбился… Все усилия его были направлены к тому, чтобы не закричать…
Он потерял сознание после пятнадцатого удара, и солдаты, окатив его водой, снова стали по бокам скамьи.
— Вы согласны рассказывать? — донесся неясный, будто издалека, голос Унзерна.
Сандунян заскрежетал зубами, поднял голову и устремил на гестаповца глаза, налитые яростью.
— Фюнфундцванциг!
Прутья снова засвистели над иссеченной спиной Арсена. Он глухо замычал.
Очнулся Арсен в совершенно темном и переполненном людьми подвале.
Упав на чьи-то ноги, Сандунян так и остался лежать, поминутно откашливаясь и выхаркивая комочки солоноватой крови.
Спертый, сырой воздух навалился на Сандуняна почти физически ощутимой тяжестью. Он расстегнул ворот гимнастерки, стал дышать часто и бурно, как в бреду.
— Давай, браток, устраивайся удобней, — произнес молодой, но грубоватый от простудной хрипотцы голос.
Говоривший осторожно высвободил ноги из-под отяжелевшего, обессиленного тела Арсена и прикоснулся пальцами к его плечу.
Арсен застонал.
— Здорово тебя, браток, выгвоздали, — сочувственно проговорил тот же голос.
Сильные руки ловко приподняли и покойно уложили Арсена на нары, под голову просунули что-то мягкое, пахнувшее мокрым сукном.
— Живы будем — не помрем, — с задором сказал неведомый Арсену друг и деловито добавил: — Ты спи. Принесут баланду — разбужу…
Последних слов Арсен не слышал. Стойко перенеся все испытания, которые судьба уготовила ему за последние сутки, он теперь лишился сил.
Разбудили его приглушенные голоса. В тюрьму пробивался через узенькое оконце пасмурный свет. В проходе между нарами происходила свалка. Несколько человек схватились с рослым румынским солдатом. Пятясь к двери, тот молча отбивался локтями и ногами. Наконец юркий морячок в тельняшке, с рыжеватыми волосами, взъерошенными, как у дерущегося петуха, изловчился, ударил его носком сапога в живот и отскочил в сторону, держа в руках пестрый коврик.
— Ну что? Стащил? — тяжело дыша, хрипловато кричал он. — Заходи, мы тебе еще накладем…
Солдат сердито посмотрел на него маленькими, сверлящими глазками, повернулся и пошел из подвала.
Дайте ножик и стамеску, я зарежу Антонеску,—
задирая, пропел ему вслед морячок. Он помахал ковриком и, отыскав глазами старика, которому принадлежала вещь, направился к нему.
— Зачем вы так? Спасибо… Пусть забирал бы, — смущенно бормотал старик, с благодарностью поглядывая на моряка.
Под низкими сводами со свисающими, как в бане, капельками влаги, несмотря на ранний час, стоял неспокойный гул голосов. Кто-то надрывался от кашля. В дальнем, темном углу смеялись.
…Подвешены бомбы, в кабину он сел… —
попробовал запеть моряк и умолк, видимо устыдившись своего надтреснутого голоса.
Арсен приподнялся, снял влажную тряпку, положенную кем-то ночью на его рассеченную щеку.
— Ну, отошел, браток? — спросил моряк, подойдя к нарам.
— Спасибо, товарищ… Прости, как зовут, не знаю.
— Сергеем.
— Спасибо тебе, Сережа! Ты меня в чувство приводил?
— Крепко тебя вчера обработали… Боялся, что концы отдашь.
— Выдержим! Ты-то сам… Смотри, кровь на тельняшке…
— Это фрицевская.
Моряк без малейшей брезгливости, даже с гордостью разглядывал темные, засохшие пятна на своей одежде.
— Не успел отстирать. Сцапали, проклятые, — сказал он и снова запел:
…Пред ним расстилается город Берлин,
А штурман готовит расчеты…
Ну, да я не в долгу. Пока меня заграбастали, семерых на луну отправил. Обижаюсь, правда, рановато я им попался… Мне еще за Севастополь надо сквитаться…
Сергей сел на нары, подтянул к подбородку колени. Глядя на Арсена своими светло-карими нагловатыми глазами, он в третий раз попробовал запеть:
…Майор и машина объяты огнем,
И штурман с сиденья свалился,
Но крепкое сердце работает в нем,
Он встал, за перила схватился…
Нет, ему никак не удавалось прочистить свой голос, и он так и не допел о судьбе бомбардировщика. Приглаживая торчащие рыжеватые волосы, он сказал Арсену:
— В плохом, лейтенант, местечке мы якоря бросили. А?
— Да, местечко невеселое.
Они разговорились. Оказалось, что Сергей почти ровесник Арсену, но успел повоевать уже и с белофиннами, выдержал оборону Одессы, Севастополя, дрался в Новороссийске, участвовал в двух десантах в Крым.
В подвал принесли баки с пищей, и Сергей соскочил с нар.
— Лежи, принесу, — коротко бросил он.
Минут через десять он вернулся с котелком супа на двоих, маленьким кусочком хлеба. Вытянув из-за голенища низкого, собранного гармошкой сапога алюминиевую ложку, он вытер ее, протянул Арсену:
— Давай жми, лейтенант.
— А ты?
— Я после.
Арсен взял в рот красновато-мутную жидкость и с отвращением сплюнул.
— Ешь, ешь, браток, — сказал Сергей. — Тебе кожи с постолов не доводилось есть?
— Не приходилось, — признался Арсен.
— А вот я и конину дохлую, жрал, и суп из полевой сумки как-то варил… И ничего. Глянь…
Напрягая мускулы, Сергей медленно согнул руку. Над сгибом вздулся внушительный каменно-твердый бугор.
— Видал?
Все же этот аргумент не убедил Арсена. Попробовав баланду еще раз, он решительно вернул Сергею ложку:
— Может, потом… в другой раз…
Сергей молча принялся за еду. Он опорожнил уже полкотелка, когда к ним, с трудом переставляя ноги и придерживаясь рукой за нары, подошел старик, коврик которого давеча Сергей отнял у румынского солдата.
Старик был изможден, руки его тряслись.
— Садитесь, отец, — подвигаясь на нарах, пригласил Сергей.
— Сяду, сынок, сяду…
Старик принялся развязывать дрожащими пальцами узелок. Он извлек землисто-черные лепешки, несколько луковиц и выложил все перед Сергеем и Арсеном.
— Подкрепитесь, сынки, — угощал он. — Чем богат…
— Это лишнее, папаша, — твердо сказал Сергей. — Спасибо! Вы себя не разоряйте.
— Какое, сынок, разорение?! — настаивал старик. — Мне старуха еще передаст. И зубы мои уже не берут…
— Ну, если передаст… немножко разорим…
