Татаринцева, перехватив его сочувственный взгляд, грустно усмехнулась.
— Изменилась? Жизнь оказалась сложнее, чем я думала.
Она в немногих словах рассказала о своей работе в тылу.
Рубанюк слушал с искренним участием, подробно расспросил о дочери.
— Хорошо, что у меня есть ребенок, — задумчиво сказала Татаринцева. — Какая это радость — ребенок! А первое время я не так думала. Знаете, товарищ генерал, что мне один старик сказал? Запомнились его слова… Мы у него на квартире со Светланкой жили… «Так хотелось иметь детей, — говорю ему, — а теперь жалею. Не ко времени. Война…» А он мне: «Милая, если б сказать всем, что детей ни у кого больше не будет, и воевать бросили бы. Для детей, милая, воюем…»
— Очень мудрые слова.
— А о ваших ничего не слышно?
— Пока ничего.
— Отыщутся. Все будет хорошо.
Ивана Остаповича вызывали к телефону, и Алла поднялась.
— Хочу Оксану разыскать.
— Найдите хозяйство Лукьяновича. Она там.
Оксана с Машенькой сидели возле шалаша, только что построенного из жердей и сосновых веток.
Девушки-снайперы отдыхали. Кроме Марии, которой пришлось дежурить, все спали.
Только что письмоносец принес письма; Оксана получила от Петра, Машенька — из дому, от матери.
— Что тебе пишут, Оксаночка? — поинтересовалась Мария после того, как перечитала свое письмо. — От мужа, наверно?
— От Петра. Хочешь прочесть? Тут и о тебе есть.
Оксана протянула письмо. Мария читала вслух; машинально вертя пальцами кончик своего мягкого локона:
«Моя далекая и родная Оксана! Третий раз вынимаю из сумки этот листок бумаги, чтобы написать тебе, и все не удается. Честно признаться, у нас „жарко“. Мы освобождаем от врага одно селение за другим, на душе все дни большой праздник, и только одно омрачает: нет рядом тебя и я не могу делиться с тобой всем, что вижу и что чувствую.
Когда выпадает возможность часок-два соснуть, я, засыпая, думаю о тебе, вспоминаю малейшие подробности тех часов, что мы были вместе, и чувствую, что люблю тебя все больше и все сильнее.
Все мои товарищи просили передать тебе привет. Поздравь нас всех: мы теперь гвардейцы! Увидишь брата, скажи, что письмо его получил и ответил ему. Передай привет всем своим дивчатам и особо — Машеньке Назаровой. Дружите ли вы? Она хорошая искренняя девушка!»
Мария вложила листок в конверт.
— Ты ему пиши чаще, — сказала она.
Оксана спрятала письмо в карман гимнастерки, несколько секунд испытующе смотрела на Марию. Девушка подметила, как ее полные, слегка потрескавшиеся губы вздрагивают в сдерживаемой улыбке.
— Ты что? — спросила она, тоже улыбаясь.
— Какие отношения были у тебя с Петром?
— Самые дружеские… Почему ты об этом спрашиваешь?
— Он всегда так отзывается о тебе. В каждом письме…
— Я его когда-то стихами развлекала… Когда он ранен был.
— Знаю. Он рассказывал.
А о том, как ему в любви объяснялась, не говорил?
— Э, нет! Об этом промолчал… И ты скрыла… Вишь какая…
Мария засмеялась.
— Ведь не он мне, а я ему… Кажется, что это давным-давно было.
Чистосердечное признание девушки понравилось Оксане.
— Ну, и я тебе откровенно сознаюсь, — сказала она, — немножко ревновала я его к тебе…
— Ну и что же? — невозмутимо сказала Мария. — Не вижу в этом ничего зазорного. Я, если полюблю по-настоящему, делить, разбрасывать своего чувства ни себе, ни своему другу не позволю… Человек, который разменивает большое чувство, не способен на большое ни в чем…
С минуту помолчав, Мария продолжала:
— Петро мне очень нравился… Больше того… Я была влюблена в него. Вернее, я молилась на него как на героя; не задумываясь, пошла бы за ним на край света… Это, конечно, девичье увлечение. Петро понимал мое состояние… К его чести, он держал себя прекрасно. Даже скучно было. Лекции о морали читал… Ведь любит он только тебя, Оксана!
Слушая ее, Оксана вспомнила Романовского, ей захотелось рассказать Марии, почему она ушла из медсанбата, но в эту минуту из-за деревьев раздался голос:
— Оксана Рубаню-юк! Тебя спрашивают…
Оксана, еще издали узнав Аллу Татаринцеву, вскочила, отряхивая песок с юбки, пошла ей навстречу.
— Приехала все-таки… Молодец!
Они обнялись. Держа обе руки Татаринцевой в своих и разглядывая ее усталое после долгой дороги лицо, Оксана говорила:
— До чего ж приятно, Алка, на фронте встречать старых друзей!
— Я сюда рвалась, как в родную семью. Лукьяновича повидала, Бабкина, Каладзе… Знаешь, даже расцеловалась со всеми… Ну, а ты? Почему из медсанбата ушла?
— Потом расскажу. Пойдем в наш «особняк». Умоешься… С дивчатами познакомлю, они скоро проснутся. Ты не обедала?
— Нет. Девушки… связистки?
— Снайперы… Сегодня мы к кухне автоматчиков примазались. Накормят…
Спустя полчаса они, обнявшись, шагали в расположение роты автоматчиков.
Около походного лесозавода их догнал Румянцев. Он тихонько подкрался сзади, закрыл глаза Татаринцевой ладонями.
— Кто это?.. Пустите! Руки в табаке… Задохнусь…
Алла с усилием отняла от лица руки старшего лейтенанта.
— А-а-а!.. Привет, привет!
— С приездом! — сказал Румянцев, озадаченный ее холодноватым тоном.
— Спасибо…
Они немного постояли. Когда командир роты ушел, Оксана вполголоса спросила:
— Что ты с ним так обошлась? Он тебе искренне обрадовался.
Татаринцева пожала плечами:
— Не знаю. Фамильярный он слишком.
— Хороший хлопец! — с жаром возразила Оксана. — Правда, и у нас были первое время стычки.
— Ухаживал, наверно?
— Пробовал. Ну, а сейчас фокусы свои оставил. Мы даже подружились с ним.
Татаринцева усмехнулась.
— Мне как-то крепко от Ивана Остаповича за него досталось. До сих пор помню… Ох, и давно же это было!
В ночь на пятое октября командир дивизии назначил высадку десанта небольшими передовыми отрядами, с задачей сковать огневые средства противника, овладеть на противоположном берегу плацдармом и обеспечить переправу главных сил дивизии, танков и артиллерии.
Рота старшего лейтенанта Румянцева перед ужином была выстроена на лесной поляне.
Густые сумерки окрасили лица в одинаковый, изжелта-серый цвет, все стояли молча, но глаза солдат, неотрывно смотревшие на командира роты, говорили красноречивее всяких слов. И Румянцев и стоявшие в стороне генерал Рубанюк, командир полка Каладзе, его заместитель по политчасти Путрев, комбат Лукьянович — все знали, что не найдется в роте ни одного человека, который не стремился бы на тот берег.
Румянцев, взволнованный торжественностью момента и тем, что находился сейчас в центре внимания, говорил подчеркнуто строго, словно рубил каждую фразу:
— Перед нами Днепр! Первый, кто переплывет его, — завяжет бой с врагом, вызовет на себя огонь противника. Дело славное, хотя нелегкое и опасное. Но за нами пойдут все наши товарищи и освободят правый берег от ненавистных захватчиков… Кто готов выполнить долг перед родиной?
Рота дружно, без колебаний, сделала шаг вперед. Румянцев неприметно покосился на генерала Рубанюка. Уже будничным тоном скомандовал:
— Старшина Бабкин! Вправо… Питание отсюда будете обеспечивать… Ефрейтор Понеделко! Вправо… Старшина медслужбы Рубанюк… — Выйдите… Переправитесь со вторым эшелоном…
— Погоди, Румянцев… — Иван Остапович подошел к строю. — Кто у тебя будет раненых перевязывать?
— У всех индивидуальные пакеты, товарищ генерал.
— Не годится. Санинструктор там понадобится.
— Есть!
Оксана с просиявшим лицом заняла место среди охотников.
Пока десантники ужинали, майор Путрев собрал коммунистов и комсомольцев, сказал:
— Все вы люди опытные, говорить вам много не нужно. Вы садка будет очень трудной. Левый берег окажет вам помощь незамедлительно. Понтоны, катера, танки — все наготове. На рассвете «бог войны» даст такого огонька, какого мы с вами еще не видели и не слышали. Но помните: нет ничего горячее, ярче большевистского огонька… Сумеете зажечь своих товарищей, увлечь их на подвиг — меньше крови прольется, скорее правый берег станет советским…
