Лишенная возможности чем-либо занять себя или с кем-нибудь беседовать, Альенора, по существу, была обречена на пожизненное одиночное заточение, которое неизбежно доводило до помешательства. Быть только с самим собой, только со своими мыслями — такое положение могли выдержать лишь испытанные святые и сумасшедшие. Какие еще развлечения можно было выжать из собственных мозгов, кроме воспоминаний о прошлом — воспоминаний часто мучительных, которые неминуемо заканчивались нынешней тюремной камерой.
Можно вспоминать и другие вещи — песни и стихотворения, например. Еще лучшие при наличии некоторого таланта и огромного терпения самому сочинять баллады и поэмы.
«Ну что ж, — подумала она, — разве это плохое занятие? Каждое утро я буду брать одну из знакомых песен и повторять громко слова, которые помню, и искать новые взамен забытых до тех пор, пока они не покажутся мне вполне подходящими; затем я возьму новую тему и стану подбирать слова, подгоняя их под размер известной мне песни. Время от времени я буду усложнять задачу и начинать каждую новую строчку с одной и той же буквы или с буквы, входящей в первое слово, или создавать песню, не употребляя союза «и». Существует бесчисленное множество вариантов».
Поскольку Кейт преднамеренно уклонялась от беседы, никогда сама не затевала разговор и часто даже не отвечала на вопросы, Альеноре было легко не замечать ее присутствие. Для правильной оценки достоинств и недостатков новой песни было необходимо услышать ее, потому она приноровилась громко распевать свои стихи-песни. Поскольку вся ее жизнь сосредоточилась в маленькой, скучной и голой комнате, она с особой легкостью и огромным удовольствием вспоминала и сочиняла песни, в которых рассказывалось о великих подвигах, о мужестве в сражениях, о приключениях на суше и на море, о далеких неведомых странах и о необыкновенных людях.
Только через много недель Альенора заметила, что всякий раз, когда она начинала свой сольный концерт, пробуя оценить результат дневного труда и стараясь выучить наизусть новые слова, чтобы вспомнить их на следующий день, Кейт неизменно оставляла все дела, переставала даже жевать (в отличие от Амарии ей доверили кухню, и она постоянно что-то мяла во рту своими беззубыми деснами), пристраивалась на корточках в каком-нибудь углу и, подобно собаке, внимательно слушала.
И вот в один из апрельских вечеров — к тому времени Альенора находилась в Винчестере уже три месяца, — когда на землю медленно опускались голубые сумерки и в саду, где ей больше не разрешалось гулять, цвели бледно-желтые нарциссы, она сидела у окна и повторяла сочиненные днем строфы. Они были частью длинной поэмы, на которую Альенора потратила целую неделю. В ней шла речь о прекрасной Елене и осаде Трои. Так как на дворе уже был апрель и запасы солонины в бочках за зиму сильно поубавились, порция, которую королева получила в этот день, была меньше, чем обычно, да и та оказалась почти несъедобной. Поэтому ее описание голода в осажденной Трое получилось очень живым и естественным, и теперь Альенора пела о том, как голодные жители, ложась спать с пустым желудком, во сне видели различные изысканные кушанья.
Закончив распевать и в целом очень довольная результатами, она посмотрела на свои сложенные на коленях руки и в сотый раз пожалела, что ей не оставили лютню.
Грубый голос Кейт из темного угла удивил ее почти так же сильно, как если бы вдруг с ней заговорила собака.
— Чрезвычайно правдивая песня. Все именно так, когда сдыхаешь с голоду. Вы были когда-нибудь голодными, миссис?
— Я сейчас голодна, — ответила Альенора.
— Если я раздобуду для вас кое-что пожевать… хороший кусок, быть может, ногу курицы, вы закончите эту историю для меня? Вечер за вечером я сижу здесь в углу и все жду, чем все это кончится, и вечер за вечером вы все тянете и тянете.
— Песня еще не готова. Каждый день я прибавляю по одной строфе. Но если ты найдешь мне что-нибудь поесть, я в обмен закончу ее для тебя.
Кейт заковыляла из комнаты, но скоро вернулась и принесла почти половину холодной курицы, порцию горохового пудинга и маленький, необычайно вкусный ломтик марципана. Нельзя допустить, чтобы молчание Кейт, однажды нарушенное, возобновилось, решила Альенора, и, принимая еду, сказала:
— Спасибо. И пока я ем, расскажи мне, почему ты считаешь, что моя песня правдива.
— Я была в осаде, — ответила Кейт спокойно. — Не в большом городе с башнями, а в паршивом маленьком местечке. Но мы выстояли целых три месяца без одного дня, в самом деле.
И корявым, но очень ярким и образным языком она поведала королеве свою незамысловатую историю.
— И мои зубы, безусловно, подумав, что они мне больше не понадобятся, когда все равно нечего грызть, взяли да по одному и удрали. А когда осада кончилась и те из нас, кто натянул смерти нос, получили настоящую пищу, мои голые десна так болели, что я не могла кусать и ревела. С тех пор я постоянно что-то жую, чтобы вознаградить себя за упущенные возможности. А как насчет нашего уговора? Вы поели превосходные вещи, теперь расскажите, что приключилось с теми бедолагами, которых заперли в Трое.
— Итак… — начала Альенора, — осада длилась дольше твоей, но они держались, и греки, обложившие город, устали и потеряли терпение. Но вот однажды у кого-то появилась прекрасная идея: он предложил построить большого деревянного коня и…
— Вы не соблюдаете уговор, — прервала ее Кейт сердито. — Пытаетесь меня надуть. Мне не по душе, как вы рассказываете историю. Мне нравится, когда она звучит вот так, — старуха простучала пальцами ритм услышанной ранее песни.
— Ну что ж, тогда тебе следует подождать до завтра. Я еще не подобрала и не расставила в нужном порядке наиболее нужные слова.
— Подожду. Но чтобы расплатиться за еду, которую я стянула для вас, вы повторите в должной манере балладу о Роланде, о боевом роге и о человеке, который должен был прийти ему на помощь и не пришел. «Протруби в рог, и я явлюсь, даже если небо обрушится на землю, — сказал он, — протруби, и я приду, хоть на край света, где дьяволы устраивают свой шабаш. Протруби, и я приду, — сказал он». Мне эта песня очень нравится.
— Я сочинила ее два месяца назад, — ответила Альенора. — Боюсь, что не смогу вспомнить.
— Но я помню, я помню все слова, но не мелодию. Никогда не запоминала музыки. Вы начинайте, как положено, а когда запнетесь, я вам подскажу.
Во время исполнения Альенора намеренно останавливалась четыре или пять раз, будто ища забытое слово, и Кейт неизменно выручала. Изумленная и взволнованная Альенора поняла, что эта старая, простая и неграмотная женщина обладает великолепным, но неиспользованным дарованием — удерживать в памяти целиком и в неискаженном виде все, что поражало ее воображение. Какое открытие!
Альенору постоянно раздражало, что с течением времени новая песня почти всегда вытесняла из ее головы предшествовавшую. Песни, которые она узнала в юности, казалось, навечно врезались в память, однако те, которые она сложила недавно, скоро забывались. Альенора часто думала, что когда она вновь станет свободной и будет иметь в своем распоряжении менестрелей, то с удовольствием научит их некоторым песням, которые сочинила сама. Но если она эти песни забудет, то они навсегда исчезнут: записать их Альенора не могла из-за отсутствия бумаги. «Я использую талант Кейт, — подумала Альенора радостно. — Стану хранить свои песни в ее памяти».
В последующие дни Альенора весьма осторожно, ибо старуха не сделалась пока чересчур дружелюбной, испытывала способности Кейт. У них, как у всякого дарования, были свои пределы. Кейт, например, не запоминала песни о любви, колыбельные, а также любые строки, в которых упоминались цветы, леса или погода.
— Я не обращаю на них внимание, — отвечала она обыкновенно, когда Альенора задавала ей соответствующие вопросы.
Зато Кейт проявляла повышенный интерес к эпическим поэмам, волнующим описаниям героических подвигов, предательства, кровопролитных сражений и сцен смерти. Вместе с тем у нее могли быть провалы в памяти в тех местах, где речь шла о вещах, касающихся женщин.
