Часы – мечта, часы – настроение, часы – романтика. Ангелина Петровна заказала их шесть месяцев тому назад.

– Поздравляем! – произнесла управляющая с такой улыбкой, с какой обычно вносят торт со свечами.

– Спасибо, – ответила Ангелина Петровна и поискала блестящими глазами свою обнову.

– Вот они. – Управляющая взмахнула рукой, словно волшебница, и продавщица вынесла в зал огромную квадратную коробку. Открыла.

– Циферблат из австралийского опала. Как вы и хотели.

Застежка часов захлопнулась на запястье легко и изящно, и само запястье стало как будто тоньше и нежнее.

Аркаша позвонил, когда Ангелина Петровна уже садилась в машину.

– Привет, тигренок, – улыбнулась Ангелина Петровна трубке, часам, Аркаше, заходу солнца, гаишнику и собственным мыслям.

– Привет. Я отлично поплавал. А ты где была? Я позвонил сначала на работу…

– В «Третьяковке».

– Да? Здорово. Что-нибудь купила?

– Пришли мои часы.

– Поздравляю! Это надо отпраздновать!

– Давай.

– Что-нибудь китайское?

– «Шатуш»!

– Отлично! Сначала салат с уткой, потом роллы, потом кальян виноград с клубникой.

– Я буду через двадцать минут.

Аркаша был в сиреневой рубашке, рваных джинсах и с мокрыми после бассейна волосами. Волосы слегка завивались в кудряшки, их хотелось трогать руками, накручивать на палец, ерошить, а потом заново приглаживать.

Обычно ничего подобного в ресторанах Ангелина Петровна себе не позволяла.

Но сегодня был какой-то особенный день. Все казалось возможным, настоящим и правильным.

Аркаша пускал клубы виноградного дыма и снисходительно улыбался.

– Часы делают твои ручки шаловливыми. Можно, ты будешь почаще покупать себе часы?

– Это ты делаешь мои ручки шаловливыми. Это ты все делаешь! Ты! Ты! Ты!

– Ну, хорошо – я. Мне это даже нравится.

– А мне нравишься ты.

– А мне теплые роллы.

– А мне ты и теплые роллы, только если есть их с тобой.

– А мне если с тобой, то можно и без роллов.

– Врешь!

– Не вру!

– В Москву привезли Пабло Пикассо, портрет «Анхеля де Сото».

– Да?

– Ага. Его будут продавать на Christie's через пару месяцев. Стартовая цена – 60 миллионов.

– Ого!

– Не ого, а ого-го! Это же Пикассо! Помнишь, я подарил тебе альбом?

Официантка в короткой бежевой юбочке принесла два бокала шампанского.

– Помню. «Девочка на шаре».

– Умница. И в особняке Шехтеля на Тверской будет закрытый прием. Туда привезут картину. Нам обязательно надо попасть в список. Слышишь?

– Зачем? – Ангелина Петровна нахмурилась. – Я, например, не собираюсь покупать ничего, что стоит 60 миллионов. Тем более картину. Ты, по-моему, тоже.

– Об этом можешь мне не напоминать! – Аркаша отодвинул свой бокал, отвернулся в сторону. Вода в колбе кальяна забулькала, заполняя паузу в разговоре.

– Аркаша! Не начинай! Прошу тебя. Просто ты должен понимать, что там соберутся люди, которые будут потенциальными покупателями. А что там должна буду делать я? Притворяться, что тоже прикидываю, подходит ли мне этот портрет под мои занавески?

– Смотреть! – воскликнул Аркаша, и соседний стол удивленно оглянулся на него. – Наслаждаться! Это удивительное полотно! Оно уедет в частную коллекцию, и ты больше никогда не сможешь увидеть его! Понимаешь? Ты, может быть, будешь жалеть об этом всю жизнь!

– Аркаша, котенок, успокойся.

– Не называй меня котенком!

– Хорошо. Успокойся. – Ангелина Петровна прикурила сигарету на длинном, одного цвета с ремешком от часов мундштуке.

– Я хочу видеть эту работу.

– Это неприлично. Мы не можем туда пойти.

– Неприлично хотеть увидеть шедевр?

– Давай не будем ссориться.

– Я все равно попаду туда!

Ангелина Петровна вздохнула.

– Хорошо. Я постараюсь что-нибудь придумать, надо узнать, кто организовывает прием.

– Ты – чудо!

– А ты – как маленький ребенок!

– Ты – самая лучшая! Я без тебя умру!

– По-моему, ты умрешь без Пикассо.

Циферблат часов тускло отсвечивал низкое пламя свечи на столе, аллигатор нежно поглаживал кожу. Аркашины волосы высохли, беспорядочными локонами падали на глаза, которые были так широко распахнуты, словно вся вселенная умещалась в одном их взгляде.

– Ты – чудо! – прошептала Ангелина Петровна, сдувая с Аркашиного уха прядки волос.

– Я люблю тебя, – прошептал Аркаша и выпустил дым двумя аккуратными колечками. Они одновременно воспарили над столом, на мгновение переплелись так, как переплетаются кольца на свадебных автомобилях, и растворились в и без того насыщенном воздухе ночного московского ресторана.

Капля за каплей, в этой белой комнате с диваном в стиле хай-тек, в Марусю вливали не лекарство, как думала медсестра в реперскои шапочке, это были воспоминания.

Она и Ее Великая Первая Любовь едут к Марусиной бабушке. Это ее, Маруси, гениальное изобретение. Под названием: «Где срочно взять деньги в пятницу вечером? »

Приехать к бабушке. Со своей Великой Первой Любовью. Слегка пригладить ему волосы в лифте и настроиться не хихикать.

Бабушка рада неожиданной встрече, тем более что она только что слушала радио. Про наркоманов. И очень переживает по этому поводу.

– Ты не принимаешь наркотики? – Она пытливо заглядывает внучке в глаза.

– Да ты что, бабуль! – успокаивает Маруся, и только после этого бабуля обращает внимание на молодого человека.

– Познакомься. Мой жених, – объявляет Маруся. – Мы любим друг друга.

– Ах! – Старушка всплеснула руками, засуетилась около стола.

– Сегодня мы подали заявление в ЗАГС, – продолжала Маруся так же бодро.

Бабушке хотелось быть современной. Она не разлила чай на стол, не схватилась за сердце. Просто села на стул с радостной улыбкой. Улыбка не сошла с лица даже после того, как она почувствовала, что на стуле лежала открытая коробка с конфетами.

– Мать не знает? – только и спросила она.

– Не. – Маруся качнула головой и добавила многозначительно: – Только ты. Как всегда.

Как и ожидалось, провожая молодых, старушка открыла большой допотопный кошелек и достала все, что там было. Протянула Марусе.

Они расцеловались, и бабуля незаметно смахнула с глаза крошечную слезинку.

Около лифта Маруся покрутила перед носом у Великой Первой Любви двумя пятисотрублевыми бумажками.

Они еще долго не выходили из лифта, потому что целовались.

Она вообще не вспоминала его здесь. Хотя думать о том, что он бесится, ищет ее, было приятно.

Приятно, потому что, наверное, этого не было.

Сидит себе где-нибудь в боулинге, со своей тусовкой, и с девушками знакомится.

А где ему ее искать? Подружке ее позвонить он не может… Она все равно не знает… Хотя, может, и позвонил уже. И сидят они вместе. Ну и пусть сидят. В этих своих лоховских заведениях. И мечтают о том, как поедут в трехзвездочный отель в Турцию.

Да, матери он точно звонить не будет.

После того, как она позвонила его матери и кричала в трубку, что ее сын развращает ее дочь. Он тогда неделю с ней не разговаривал, якобы она малолетка и с ней дела лучше не иметь.

Потом ничего. Помирились. С ним. Не с матерью.

Потом он стал Ее Великой Первой Любовью.

Только уже к бабуле его водить было нельзя. В одну из пятниц, когда снова срочно нужны были деньги, Маруся приехала к ней в слезах, рассказала, что свадьба расстроилась, он ее бросил. А она беременна. Бабушка сама после двухчасовых причитаний и вопроса «Мать не знает? » предложила делать ей аборт. И деньги на аборт дала.

Они тогда до шести утра в ночном клубе гуляли и подружка ее любимая. С первого класса.

Как она ничего не почувствовала? Слишком доверяла? Или слишком любила? Их обоих.

А они потом любили друг друга уже без нее.

Она хотела умереть. Резала себе вены. Только почему-то не поперек, а вдоль руки. Тушила об себя бычки. И ненавидела. Их обоих.