Я при них — как Золушка. Только штамп о браке в паспорте освобождает меня от работы. Но не от презрения.

Мне было бы спокойней, если бы я взяла хотя бы одного нормального охранника. С нормальным пистолетом. Но я не могла. Потом, когда все это закончится, быстро бы выяснилось, что «в нештатной ситуации» я не слишком доверяю своим телохранительницам.

Кто не рискует, тот не пьет шампанское.

А вдруг получится?

Немного выпью — и рискну. Или лучше…

Я позвонила Рембо. Телефон отключен. Такого никогда не было. Набрала Анжеле. Они с Денисом в Завидово. У Антона тоже отключен. Меня все бросили. Ладно, значит, выпью. Pino Grigio.

Позвонил Рома. Я не взяла трубку. Не хотелось слышать его насмешливый голос. Посмотрим, как он заговорит потом. Как будет хвастаться перед друзьями, какая у него жена. И ему будут завидовать. Наверное, в первый раз за всю нашу совместную жизнь. А он будет смотреть на меня влюбленными глазами. И наверняка повысит лимит на карточке. Хотя я уже и сама буду зарабатывать.

Мне нравилось представлять, как я куплю Роме что-нибудь дорогое. В подарок. Может быть, машину? Но сначала — себе. Невозможно ездить на этом «фольксвагене». Когда едешь на «мерседесе», с тобой знакомятся минимум «мерседесы», а сейчас мне даже «опели» сигналят и глазки строят. Ужас.

Рома мог бы давно уже поменять мне машину. Зачем он ушел из отцовского бизнеса? Отвратительный эгоизм.

Не подарю я ему машину. Телефон — в лучшем случае. Пусть еще постарается, чтобы я разрешила ему вернуться.

Рома позвонил еще раз. Я снова не ответила.

Даже не посмотрела на телефон. Он лежал на диване и настойчиво верещал. Как будто был абсолютно самостоятельной единицей, а не частью моей жизни. Одной из самых важных, пожалуй.

И самой функциональной.

Необитаемый остров плох хотя бы тем, что нет приема.

Пропущенный звонок не от Ромы.

От кого же? Незнакомый номер.

Через минуту телефон снова вздрогнул и зашевелился.

Это — Стас. Его мальчишеский, чистый голос.

Как будто я снова сижу на уроке, а в открытое окно врывается жизнь. Вместе с первыми лучами моей пятнадцатой весны и противным трескучим школьным звонком.

Стас младше меня лет на десять. Или на пятнадцать?

Я старше его на целую жизнь.

Мы смотрели смонтированный материал в прокуренной аппаратной, а потом ели бутерброды с яйцом в ресторане Телецентра.

Мне хотелось кормить его с рук.

Он следил за каждым своим словом, боясь сказать глупость.

Я смеялась над ним.

Он — краснел.

Я заставила его пить вино.

Он мечтал когда-нибудь снять большое кино.

Я льстила ему; я обещала ему громкое будущее. Я признавала его талант.

Он почувствовал себя увереннее.

Он взял меня за руку. Его рука оказалась прохладной и легкой. Про такие руки пишут стихи.

Мне захотелось дотронуться до них губами.

Первое прикосновение — это как первый взгляд: он может быть случайным, недоверчивым, высокомерным, любопытным. Он может быть даже равнодушным. Но тогда это не те прикосновения, о которых хочется говорить.

Мне было хорошо и спокойно.

Я была режиссером много раз отыгранного спектакля. И новичок-актер послушно следовал моим указаниям.

Я перестала названивать Рембо.

Меня не беспокоил его отключенный телефон.

Мы сели в мою машину и поехали в ночной клуб. За рулем — Гора. Наши глаза как звезды сверкали в темноте, образовывая новое созвездие, названия которому пока не было.

Мы танцевали. Я волновалась за свои Jimmy Choo. He оттопчет? Любовная эйфория пройдет, a Jimmy Choo останутся.

Этот мальчишка уверенными мужскими руками прижимал меня к себе. Он выпил слишком много. Слишком много для того, чтобы понять, что эта ночь — только сон.

Странно, что и мне не хотелось просыпаться.

Разве это не может оказаться правдой? Разве любовь скрепляется только кровью? Вино тоже красного цвета. Кто-нибудь пробовал скрепить любовь вином?

Разве ребенок, плачущий над сломанной игрушкой, менее несчастен, чем его мама, рыдающая над своими взрослыми бедами?

Разве не хорошо нам в этом душном, громком, ревущем, тесном мирке ночного клуба? Разве в нем есть еще кто-то, кроме нас?

В шесть утра мы завтракали в «Бочке». Стас заказал себе мясо с кровью. Мы целовались.

Первый поцелуй — это как тост за знакомство. Так же многообещающе по форме и ничего не значаще по сути.

Мы не хотели расставаться.

Мы стояли около машины и болезненно отдирали себя друг от друга.

До самого дома на моих губах оставался вкус его губ: сигарет, алкоголя и мяса с кровью.

Я медленно развернула жвачку. Хотелось спать.

Интересно, меня никто не видел со Стасом?

Все-таки танцевали мы довольно откровенно.

Роме не стоило бы об этом знать.

У Антона с Катей случился роман.

— Очень удобно, — говорил Антон, — и точно знаешь, что ничем не заразишься — все же у всех на глазах.

— У него, кончились деньги, — доверительно сообщала Катя, — так что у нас сейчас зарабатываю я.

— Зато если я захочу групповуху, — говорил Антон, — Катя всегда все профессионально организует.

— Мы поедем на Новый год в Куршевель. — Катя посматривала на Антона счастливым взглядом правообладательницы. — Я познакомлю его с нужными людьми, и Антон будет работать.

Для нас изменилось только то, что теперь, сидя в ресторанах, они иногда обнимались. Хотя, в общем-то, они делали это и раньше.

Катя мечтала о том, что у них будет мальчик.

Когда они встречали какого-нибудь ребенка, Катя многозначительно брала Антона за руку и умиленно улыбалась. Но не всегда.

Катя считала, что дети бывают хорошенькие и не очень. Не очень — это при встрече с которыми возникает чувство досадного ожидания: сейчас заплачет, или будет кричать, или шумно бегать, или приставать. А хорошенькие — это когда сразу хочется воскликнуть: «Ой, какой хорошенький!»

— У нас будет самый хорошенький на свете, — говорила Катя, — потому что он будет похож на Антона. А по характеру — на меня.

Антон любил всех детей. Но себя представить отцом счастливого семейства пока не мог.

Катя верила в то, что все будет хорошо. Ей все удавалось. Ей казалось, что началась лучшая пора в ее жизни.