— Да ничего особенного. Одна была более-менее, но заикается. Не знаю.

— Нет, заикается — не надо. Раздражать будет. Слушай, я не хотела тебе говорить, пока все не точно было. У меня сейчас была встреча: я договорилась насчет интервью в «Рублевском шоссе». Класс?

— Да. А сколько стоит?

— Да им сейчас вообще никто ничего не дает, они же новые. Ну не знаю — долларов 500 дадим за большой материал на целую полосу. И пусть фотографа присылают.

— Здорово. Ну ладно, а то меня там такой экземпляр ждет — чистая Шаде.

— Клево.

В гостиной я наткнулась на Рому. Сделала обиженное лицо, надула губы.

— Я уезжаю. У меня встреча на «Веранде», — бросил он мне by the way.

А если бы я не спустилась, он бы вообще мне ничего не сказал.

Ребенок только два дня из больницы, пережил такой стресс, а он в воскресенье — на «Веранду»?

Мысли накатывались одна на другую, как снежный ком при изготовлении Снеговика.

И слепились в одно огромное, шершавое Раздражение.

Я совсем забыла о том, что должна была приехать моя мама. Ее привез Ромин водитель. Он у нас работал «без-выходных-до-свидания», как выражалась одна моя знакомая. У нее самой «без выходных и проходных» работали все — от домработницы до директоров ее многочисленных магазинов. По полгода. Больше никто не выдерживал.

Мы даже думали небольшой домик ему купить — деревянный. Такие продаются, уже в сборе. Четыре с половиной тысячи стоят. С двумя крохотными комнатами, кухонькой и туалетом, Привезли, собрали, поселили водителя.

Но не успели. Рома ушел от папы. Нырнул, так сказать, в омут самостоятельной жизни с головой. И нас макнул. С Артемом.

Хотя Артем летит в Лондон бизнес-классом.

По крайней мере есть шанс, что у соседа от ног вонять не будет.

— Вам не жарко? — первым делом спросила моя мама мужа домработницы.

Он упорно носил красный комбинезон Ferrari.

Комбинезон до сих пор был как новенький.

— Нет.

Было градусов 25.

— Значит, сейчас будет жарко. Мы с вами займемся газоном. Так что лучше сразу переоденьтесь.

Он уже знал мою маму. Поэтому поверил ей на слово.

Я вздохнула. Если моя мама начнет заниматься газоном, значит, мы с Артемом будем держать грабли, совки и черенки.

Моя мама — профессор математики. Жизнерадостный, кокетливый, принципиальный, властный профессор. Когда весь ректорат МГУ стал разбегаться по частным школам, моя мама категорически отказалась от всех предложений. Так же категорично она запретила мне поступать в ее университет. Чтобы я не позорила ее — объяснила мне мама свою позицию.

Работа у нее всегда была на первом месте. «Ты можешь идти учиться куда угодно, только не в МГУ. Я договорюсь, чтобы тебя подготовили, и даже помогу поступить», — сказала мне мама, когда я училась в десятом классе.

Никакое другое учебное заведение я выбрать так и не смогла. Если не считать Щукинского театрального училища, где я провалилась на первом же туре творческого конкурса. Я читала Цветаеву. За длинным столом напротив меня — человек десять преподавателей. Все абсолютно так, как показывают в кино. Только не по одному вызывают, а запускают сразу по несколько человек.

— начала я с ходу, громко и звонко.

Все десять человек одновременно подняли головы и заинтересованно посмотрели на меня.

Я смутилась. И оставшиеся строки проговорила скороговоркой и без всякого выражения. Когда на последних словах я поняла, что на меня уже никто не смотрит, было поздно.

Не то чтобы я очень хотела стать актрисой.

Просто хотела узнать, есть ли у меня шанс.

Сейчас я думаю, что он был — ведь они все так сразу подняли свои головы!

Диплом для меня пришлось купить. Роме. Чтобы показать своим родителям. Он думал, что я им без диплома не нужна. Как оказалось, с дипломом я им не была нужна тоже.

Моя мама тоже всем говорила, что я учусь в институте. Мысль о том, что ее дочь не получила высшего образования, была для нее пыткой. О том, что она сама никогда и ничего для этого не сделала, я старалась не думать. У всех же разные представления о воспитании. Например, я не закончила музыкальную школу и не научилась играть в теннис Потому что, по словам мамы, я пришла к ней и твердо сказала: «Не пойду туда больше». А если бы ко мне с такими словами пришел Артем, то получил бы удар по попе и бодро отправился собирать мячи и теннисную форму.

Сложнее всего было для моей мамы смириться с тем, что теперь я ей давала деньги. Первые два-три года она отказывалась. Но потом, наверное, стало совсем тяжело. И она согласилась на «пособие» — это ее словечко.

Мы очень с ней разные. Если бы я работала в МГУ, возможность поступления туда моего сына была бы главным преимуществом моей работы. И я бы даже, наоборот, хотела, чтобы он пошел именно в МГУ — чтобы за ним приглядывать.

И, в отличие от мамы, я очень надеюсь на то, что в старости смогу рассчитывать на деньги моих детей. Пока, правда, одного.

Артем весело бегал с лейкой по всему участку.

Мама что-то сажала. Я не могла спросить что, потому что мы наверняка это уже обсуждали.

Но раз я согласилась, значит, наверное, что-то хорошее. Если только я никуда не спешила в тот момент.

Я улеглась в гамаке, и, как ни странно, садовые работы обошлись без меня.

— А где Рома? — спросила мама уже под вечер.

— Уехал, — ответила я, поджав губы. С таким видом, словно говорила: «Полюбуйся-ка на него!»

Мама оставила мой ответ без комментариев.

Только бросила на меня свой знаменитый взгляд.

Уверена, именно так она и смотрит на прогульщиков.