– Спасибо, – сказал Алик, позвонив, как обычно, ранним утром, – мне поставили визу. Уж не знаю, как тебе удалось договориться, но мне ее чуть ли не на блюдечке с голубой каемочкой принесли.

– Это Ляля. Моя приятельница, ты ее не знаешь. Кстати, познакомлю. Светская львица, мужчины сходят по ней с ума.

– Тогда не надо. Я сейчас отправляюсь на пароме, в Альхесирас. За 37 евро через Гибралтарский пролив. Демократично, правда?

– Я даже не верю, что ты когда-нибудь доберешься до Москвы.

– Ты никуда не летишь?

Мы забирали Катю из больницы.

Уголовное дело все еще не было закрыто, нога оставалась в гипсе.

Ее провожали почти все медсестры. Она шутила по дороге, но у нее получалось зло и беспомощно.

Она отталкивала костылем стриптизера, когда он пытался помочь ей сесть в машину.

Дома ей стало легче, она развалилась на кровати, поставив рядом парочку шкатулок и высыпав прямо на покрывало спутанную горсть пластмассовых бус.

– Хочу торт «Наполеон», – заявила она, – из «Причала».

– Пробки… – нахмурился стриптизер.

– Хочу! – Катя нахально смотрела ему в глаза.

– Ладно, я привезу. Может, тебе чаю налить?

Позвонил Сан Саныч.

– Куда это ты пропала? – поинтересовался он.

– Я не пропала. Я здесь.

– Значит, это он пропал? Звонков больше не было?

Катя аккуратно наклеивала на гипс разноцветные бусинки.

– Не было. Тьфу-тьфу-тьфу. Что бы это значило?

– Может, он умер?

– Ну, серьезно?

– А я что, не серьезно? Представляешь, кирпич на голову упал…

– Ты только не плачь!..

– А вообще сейчас сезон такой…

Катина нога стала похожа на арт-объект. Усыпанный синими, желтыми и красными камешками, гипс становился мечтой для всех, у кого ноги были не переломаны.

– В смысле?

– Все в Куршаве.

– Кто все? Маньяки?

– А что, маньяки, по-твоему, на лыжах не катаются?

– Здорово.

– Приедет, отдохнувший, загорелый, и с новыми силами…

– Очень весело.

– Ладно, не бойся. Мои ребята там нормально работают?

– Ну… вроде нормально.

– И знаешь что еще?

– Ну что?

– Не целуйтесь вы перед калиткой, ладно? У меня же там камера!

Я, наверное, покраснела.

– Ладно.

Представила себе наши лица крупным планом. А у него со звуком пишется? Мы же могли шептать друг другу какие-то слова.

Катя мрачно рассматривала свою нарядную ногу.

Я забралась к ней на кровать, обняла ее.

– Может, мужу позвонить? – произнесла она.

– Конечно! Он тебе это дело мигом закроет, тем более что деньги мы уже дали.

Часть моего гонорара. За книжку, которая еще не написана.

– Да деньги для него не важно, – отмахнулась Катя. – Дашь телефончик?

Я принесла из гостиной трубку.

Катя давно ему не звонила. Когда началась эта история с фотографией в желтой газете и он собрал свои вещи (вернее, попросил домработницу и прислал за чемоданом водителя), Катя звонила ему довольно часто. Раз пятнадцать в день. И ночью. И посылала ему SMS. Она пыталась объяснить ему, что этот актеришко (ведущие роли во всех сериалах) ничего для нее не значит, что это просто кризис среднего возраста, или она была пьяна, или она вообще не понимает, как это произошло. Он не брал трубку. Она кричала ему это на автоответчик. Он его отключил.

– А ты не знаешь, у него сейчас кто-то есть? – спросила я очень осторожно.

– Конечно, есть. Какая-то малолетка. Они же целыми толпами каждый день приезжают на Киевский вокзал! Все, тихо, набираю…

Катя напряженно ждала ответа. Даже я стала дышать пореже.

Вдруг глаза ее вспыхнули радостно, и почти одновременно – испуганно.

– Привет! – сказала она и улыбнулась. Так улыбается человек, вернувшись домой из долгой поездки.

– Привет. Я отправлю тебе Морковку вечером. Или что-то изменилось?

По его голосу можно было решить, что он занят или, например, на совещании… Но была суббота.

– Нет, нет, твоя секретарша звонила мне – все правильно. Просто я хотела тебя попросить…

Он молчал.

– Слушай, у меня неприятности…

Он молчал.

Катя начала нервно отрывать бусинки с гипса.

– Ты, наверное, знаешь… я была нетрезвая за рулем… в общем…

– Я знаю, – сказал он.

– Там уголовное дело…

Уже почти все разноцветные бусинки, с остатками клея, валялись на покрывале.

– Я знаю, – перебил он нетерпеливо.

– Ты мне поможешь?

– Положить тебя в наркологический диспансер?

Теперь молчала Катя.

– Или ты хочешь, чтобы я познакомил тебя с какой-нибудь восходящей звездой? А? Может быть, с акробатом? Или исполнителем хип-хопа?

Катя моргнула, и из ее глаз вывалились слезы. Именно вывалились. Огромные и прозрачные. Они упали на скулы, переносицу и подбородок.

Он положил трубку.

– Так противно, – всхлипнула Катя. – Так противно чувствовать себя беспомощной.

– Не поможет? – спросила я.

– Нет. – Она снова всхлипнула. – Но я все равно не пью. Все равно! А знаешь, как хочется!

Она упала на кровать, закрыла лицо подушкой и лежала, иногда вздрагивая и дергая плечами.

Я наклеила бусинки обратно на гипс.

– А я не хочу торт, – грустно сказала Катя стриптизеру, когда он вернулся. – Я хочу бефстроганов.

Я сидела в гримерке на телевидении. Меня красила старенькая, с пергидролью на голове тетенька. Она раньше работала на «Мосфильме». Я таким очень доверяю, они обычно оказываются настоящим профи. Тем более что моя Наташа все еще где-то катается на лыжах. Хотя вся Москва вернулась еще неделю назад.

Открылась дверь, и вошла уборщица.

– Занята? – спросила она мою гримершу.

– Работаю, – ответила та.

У меня зазвонил телефон. Регина. Она вернулась к работе.

– Тебе надо будет приехать заранее, выбрать вечернее платье, – сказала Регина.

– Ты посмотрела размельчитель? – спросила уборщица.

– Хорошо, приеду. А украшения?

– Посмотрела. Ты редьку на нем пробовала? – Гримерша высветляла мне глаза и скулы.

– Они хотят огромные бриллианты. В уши, на шею колье, перстни на каждый палец… – Регину, похоже, завораживали собственные слова.

– И редьку, и морковку, и картошку для жарки, а сноха даже капусту там делает, для закваски.

– Регин, на кого я буду похожа во всех этих бриллиантах? Новый год вроде уже прошел.

– И капусту? А у меня шинковочная доска, я уже приноровилась. Но все равно спасибо тебе.

– У них концепция такая. Всего too much. А бриллианты выберешь сама, какие понравятся. Ну что, даю им добро?

– Пользуйся на здоровье. А я еще фруктовое пюре делаю. Меня Саша научила, из реквизитной.

– Ну, ладно. Давай снимемся. Okay.

– Ладно, спасибо, извини, потом посмотрю, видишь – работаю.

– Это ты извини, я пошла.

Уборщица вышла, я покосилась на «размельчитель».

Картонная коробка стояла на окне. Гримерша красила мне ресницы.

– Я еще раньше в Питере работала. На телевидении. В «Новостях». А там же только по пояс снимают. Так у нас ведущая однажды прибегает, – она накладывала помаду на губы и рассказывала, – снимает сапоги, а ноги – черные! Вот смех! И с черными ногами весь эфир отработала! Сверху улыбочка и белая блузка, снизу – черные ноги! Ха-ха!

Я подняла на нее глаза с немым вопросом, и гримерша правильно поняла его.

– Она нам рассказала: проспала, вскочила, прямой эфир, по всей квартире не смогла чулки найти, а время-то поджимает! Она обернула ноги газетой – ив сапоги! А газета-то пачкается!

Снова Регина.

– Слушай, журналисты замучили – спрашивают, куда ты свой миллион денешь? Давай им что-нибудь придумаем?

– Давай. Скажи, что я остров покупаю. Небольшой такой островок. На Карибах. Со своей вертолетной площадкой. А вертолет мне ухажер подарил Тайный.

– Круто! Им понравится.