— Мавляна, мы с вами не просто соотечественники, мы болеем одинаковой болью.

Мавляна Фазлиддин принял газель, приложил листок к глазам, ответил искренне-взволнованно:

— Верю: газель эта, написанная в Герате, очень скоро достигнет и Самарканда, и Андижана. Да поможет бог моему повелителю и всем нам, живущим вдали от родины, достичь ее вслед за этими газелями!

— Да осуществятся ваши слова, мавляна!

Бабур призвал Касымбека, и тот надел на Султана Али Машхади парчовый чапан с золотыми пуговицами.

— Мой повелитель, — сказал Хондамир, — Да свершатся великие и благородные помыслы ваши, да будет всегда вдохновлять вас великий дух Мир Алишера!

Все присоединились к этому пожеланию, молитвенно провели ладонями по лицам.

Когда все они распрощались, Бабур на миг задержал зодчего:

— Может быть, в будущем году я увижу вас в Кабуле, мавляна?.. Правда, у нас еще нет возможности строить большие здания — Кабул сейчас по сравнению с Гератом окраина. Но уповаем на бога, судьба улыбнется и нам…

— Принимаю ваше приглашение с благодарностью! — мулла Фазлиддин поклонился.

Всходило солнце, когда Бабур со свитой проезжал по одной из загородных гератских улиц, обрамленных пышными садами. В их зелени за кирпичными стенами притаились — редко — дворцы с куполами в изразцах, чаще же — дома-усадьбы для летнего отдохновения гератской знати. Вдруг из-за одной высокой стены кто-то перебросил небольшой букет роз. Один алый цветок упал прямо на гриву буланого, на котором сидел Бабур, и зацепился своими шипами. Бабур поднял голову и увидел, как над стеной мелькнуло миловидное личико молоденькой девушки, с бровями вразлет, в низко надвинутой цветастой конусообразной шапке. Бабур склонился к шее коня, осторожно извлек цветок из густой гривы и поднес его к губам…

Стояла поздняя осень; вдали, на вершинах хребта Занджиргох, уже прочно лежал снег. А роза так сильно пахла! И разве не чудо — самый ее расцвет в это время? Бабур движеньем поводьев остановил коня, уперся ногами в стремена, приподнялся в седле, вытянув шею, посмотрел на верх стены. Вот снова появилось лицо девушки, он различил, что у нее черные глаза — и какие живые, искристые!

Ему и прежде приходилось проезжать этой улицей. Девушка, должно быть, видела его раньше. Сейчас она замигала длинными ресницами, лицо вспыхнуло, исчезло, миг спустя возникло снова — смущенное и еще более милое из-за этого смущенья. Здоровалась или прощалась она с ним? И сколько ей лет — восемнадцать, наверное, не больше? Какая же она очаровательная!

Бабур стоял у стены, не зная, что делать, — пока и другие всадники, заметив девушку, не остановили своих коней. Среди тех, кто сопровождал Бабура, был добродушный Юсуф Алибек — градоначальник Герата. Он-то и узнал девушку, сказал, улыбаясь удивленно:

— О-о, Мохим, сладенькая ты наша, вон уже какой большой стала!

Девушка точно опомнилась — покраснела еще пуще, кольнула Бабура взглядом, исчезла — теперь уже без возврата.

И Бабур раскраснелся от внутреннего жара, глаза сверкали, он поспешно накинулся на Юсуфа Алибека:

— Кто? Кто она? Скажите — кто? Чья?

— Мой мирза, эта усадьба принадлежит дальнему родственнику султана Хусейна. Отец этой девушки был одним из близких к Хусейну Байкаре, да и мы хаживали друг к другу.

— Сейчас они живы?

— Живы, но… отстранены от государственных дел.

— За что?

— Не знаю, но… братья-шахи не очень-то жалуют его… Так мне кажется. И насколько я слышал, он собирается уехать из Герата не то в Кандагар, не то в Газни[148]…

Все дальше удалялся Бабур от девушки по имени Мохим. Он вдруг подумал об этом с острым, вихрем закрутившим его сожалением. Пробыть в Герате двадцать дней и почему-то лишь сегодня, перед тем как покинуть город, встретить Мохим?

Бабур взглянул на цветок, который все еще держал в руке. Кажется, рука сама поднесла его сначала к губам, потом к шелковой чалме, намотанной на голову; тонкий и крепкий стебелек будто сам нашел себе там место. Красное пятнышко на белом — и красиво, и не очень бросается в глаза.

Зима прошла спокойно. А в середине весны Шейбанн-хан с пятидесятитысячным войском перешел Мургаб и вторгся в пределы Хорасана. К тому времени Бадиуззаман-мирза и Музаффар-мирза, каждый со своим войском и со своим полководцем, пребывали в вялом бездействии на севере от Герата в Кора-Рабате и Тарнобе.

Конница Шейбани во главе с Убайдуллой Султаном и Тимуром Султаном пикой вонзилась в середину расположения гератских войск. И Бадиуззаман, и его брат вместе с большинством своих беков бежали без оглядки. Только Зуннунбек Аргун, Хизабрулла, веруя в то, что именно ему суждено сломить саблю Шейбани-хану, с тысячей нукеров вышел навстречу Убайдулле и сражался, надо признать, мужественно, до последнего дыхания. Но очень скоро Убайдулла Султан взял верх.

Зуннунбека в сече скинули с седла: отрезанную голову его доставили среди прочих трофеев в ставку Шейбани и швырнули под копыта ханского коня.

Бадиуззаман первым прискакал к Герату с поля боя, но в город не въехал. Остановился на несколько часов в пригородном саду, дал коням отдохнуть, а затем до отказа нагрузил их золотом, серебром, драгоценностями. Жены и дети ждали его в городской крепости-арке. Но устрашенный врагами Бадиуззаман-мирза не заехал даже за семьей. Сказал, чтоб Герат закрыл ворота, пусть будет осада, он, мол, скоро вернется с подкреплением. И бежал на юг в Кандагар.

Музаффар-мирза прибыл в Герат ночью и поступил точно так же, как брат. Вся разница была лишь в том, что остановился он в другом пригородном саду — не в Боги Джаханоро, а в Боги Сафид. Отдышался. Подобно Бадиуззаману, нагрузился богатствами. И не заехал в арк. В тех же почти словах распорядился закрыть внешние крепостные ворота Герата и держаться до его возвращения. А сам бежал на запад в Астрабад[149].

Шейбани-хан, получив в руки победу с легкостью большей, чем ожидал, быстро двинулся на Герат. В пятнадцати верстах к востоку от города на зеленой равнине Кахдистан, знаменитой чудесным воздухом, разбил шатры. Шейх-уль-ислам Герата престарелый Тафтазани вместе с другими видными людьми решили не мучиться в безнадежной осаде и доставили хану-победителю ключи от города, конечно, вкупе с богатыми дарами.

Шейбани, упиваясь еще одной своей победой, блаженствовал на лоне весенне-благостного Кахдистана. И возжелал объятий новой красавицы. Громче всего гремела молва о Каракуз-бегим, — это она самая прекрасная из гератских красавиц, она любимая жена Музаффара-мирзы. Хан хорошо знал, сколь прекрасны были в Ташкенте и в Андижане женщины, которых называли Каракуз-бегим. А какова гератская черноглазая?

О, воитель веры, халиф и имам Шейбани-хан, избави аллах, не хотел никакого насилия! Верный своей привычке, он написал коротенькую газель про свою заочную влюбленность в двадцатилетнюю бегим; посредник хана поэта Мухаммад Салих передал стихотворение красавице. Каракуз-бегим, донельзя разгневанная на Музаффара-мирзу за его малодушие, приняла ханскую газель вполне благосклонно. Остальные снохи Хадичи-бегим и она сама заперлись в Ихтияраддине — самой прочной цитадели Герата. А Каракуз отделилась от них и поехала в загородную усадьбу отца. Бегим выкупали в бане, нарядили невестой и в великолепной повозке, присланной ханом, повезли в Кахдистан.

К вечеру шейх-уль-ислам и верховный судья Герата были призваны в ставку Шейбани.

Хан, выглядевший сегодня моложе обычного, принял гератских знатоков шариата в помещении, устланном огромным шелковым ковром; узоры на нем сплетались со строками благочестивых стихов. Мулла Абдурахим заявил гератцам, что на сегодня намечено бракосочетание Великого хана с Каракуз-бегим.

— На сегодня? — шейх-уль-ислам бросил растерянный взгляд на судью.

Каракуз-бегим все еще была законной женой Музаффара-мирзы. И пяти дней не прошло, как муж оставил ее. А ведь известно, хорошо известно по шариату, что женщина, являющаяся женой мусульманина, не имеет права вступать в брак с другим, пока не пройдет трех месяцев после развода. Сие предписание шариата строжайшее!