— На опасных дорогах поручаю свою жизнь прежде всего богу, затем вам, Тахирбек…

Глядя на черные горы-великаны, тронутые острыми лезвиями снегов, опять вспомнил о роднике, задавленном обвалом. Пробиться ли ему на другой стороне горной цепи — да не одной? За этими громадами — величественный Памир. А за Памиром — Гималаи и Гиндукуш…

Берега и водная гладь прозрачных речек Инджил и Хирийруд, питающих сады Герата, усыпаны желтой листвой; унылы знаменитые виноградники и гранатовые сады гератских пригородов, жалко и печально выглядят жухлые остатки летней зелени на голых лозах и ветках.

Но в этом городе не все подвластно законам осени. Тысячи голубовато-серебристых сосен, что высажены вдоль дорог и рощ при въезде в Герат со стороны Кандагара[139], по-весеннему свежи и ярки.

Вокруг огромного облицованного водоема — хаузом Хусейна Байкары называет его молва — растут лисониттайр, эти стройные деревья никогда не сбрасывают своих маленьких узеньких листьев.

Тахир услышал, что листья лисониттайр обладают свойством исцелять болячки и порезы. Неподалеку от хауза он остановил коня, слез с седла и передал поводья молодому нукеру. Сам же зашагал вдоль хауза, намереваясь нарвать целебной листвы. Тут кто-то впереди окликнул его:

— Эй, подождите, бек-джигит!

У толстого ствола дерева стоял человек. Тахир вгляделся — неужто дядя Фазлиддин? Но борода у этого человека куда длинней дядиной, да и лицо старческое.

— Слушаю вас, — почтительно сказал Тахир, остановись.

Человек все всматривался в лицо Тахира, пересеченное шрамом, теперь же он, видно, опознал и голос.

— Тахир! Племянник мой!

Тахир кинулся к дяде, широко раскинув руки для объятия. В чистой воде хауза слились их отражения.

— О племянник, ты принес мне аромат родины! Слава аллаху — ты жив и здоров!

Мулла Фазлиддин оторвался от Тахира; не выпуская его ладонь из своей, а другой вытирая со своих щек слезы радости, оглядел ладную и крепкую фигуру племянника. Ого, серебряный пояс и дорогой кинжал, такие обычно носят беки, и чекмень роскошный! И железный воинский шлем, как это принято у беков, Тахир украсил сверху маленьким серебряным флажком. Ай да Тахир!

— Э, племянник, да ты теперь, оказывается, настоящий бек, из сильных мира сего…

— Да, я курчибек — начальник личной охраны Бабура.

— Поздравляю, поздравляю… Да минуют тебя влияния дурных беков!

— Повелитель потому и взял меня к себе, что не доверяет многим прежним бекам… Ну, да ладно, не будем говорить об этом. Как вы-то живете, дядя мулла? Ищу вас, ищу… У людей бы разузнать, порасспросить, — да нет у меня тут знакомых.

Мулла Фазлиддин, которому только за сорок перевалило, но уже все лицо в морщинах, опечаленно ответствовал, слегка теребя поседелую бороду:

— Да живу еще… не берет пока могила. Бог меня лишил удачи, племянник. Прибыл я сюда, в Герат, надеясь на милость великого Навои, да сей благородный человек вскоре оставил бренный мир. Правда, кое-что воздвигалось здесь и без него. Да вот в этом году и сам Хусейн Байкара оставил нас. Всякие стройки прекратились. Зодчие снова без работы. Я вот сейчас переплетчиком…

— А может быть, вам следует встретиться с мирзой Бабуром?

— Мирза Бабур здесь в гостях… Да и примет ли он меня? Между нами… кое-что было.

До Тахира доходили какие-то слухи о дяде и Ханзоде-бегим.

— А если я, дядя мулла, как-нибудь наедине попытаюсь напомнить ему о вас? Он ведь благоволит зодчим.

— Ладно, об этом посоветуемся позже… Ох, племянник ты мой дорогой! С тех пор как услышал о приезде мирзы Бабура в Герат, все думал: нет ли среди его воинов и тебя? На улицах в каждого бабуровского нукера всматривался… Так пойдем же ко мне! Тебе нужны эти врачующие листья? Они найдутся у меня дома. В нашем саду лисониттайр растет.

— В саду?.. Вы один или женились, дядя мулла?

— Женился, племянник. По совету великого Навои. У него был садовник, достойный человек, а у садовника была дочь…

— Поздравляю!.. И дети есть?

— Да, сын и дочь.

— Э, совсем здорово! В таком случае я должен прийти в ваш дом с подарком!

— То, что я свиделся с тобой, лучше всякого подарка, Тахирджан! Ну, пойдем ко мне!

Тахир взглянул на небо. Солнце уже склонялось.

— Дядя мулла, вы близко живете?

— Нет, далековато. В махалле Назаргох, на окраине города. А что?

— Жалко… Я вскоре должен быть на службе. Мирза Бабур так приказал.

— И впрямь жаль… Тогда… Посидим тут немножко. Хоть нагляжусь я на тебя!.. Как ты сам, племянник?.. Женился?

Они сели на каменную скамейку близко от воды. Тахир рассказал, как нашел Робию, а закончил рассказ так:

— Уже в Кабуле посчастливилось нам с Робией — сын родился. Назвали Сафарбек[140]. Все время в дороге мы были, все время в дороге…

— Слава аллаху!.. Я, Тахирджан, совсем было отчаялся. Думал, и тебя мне больше не увидеть. А повернулось иначе. Была бы голова цела, оказывается. И невзгоды пройдут, и у тебя вот печали прошли… А какова судьба андижанцев?

— Об этом лучше не спрашивайте, дядя мулла! Сколько народу погубил Шейбани-хан… Коль приснится, так начинаю бредить по ночам, реки кровавые вижу, хоть закрыты глаза…

— Как вам-то удалось вырваться из этого ада?

Как? В самом деле — как они спаслись от Шейбани-хана?

Шли днем и ночью. Люди умаялись. Голодно было. Коней, верблюдов резали и ели. Сам Бабур, отдав коня матери, шел пешком. Горы кругом, крутые тропы. Чарыки худые. Никакого пристанища, чтоб крыша была над головой.

Какие-то мелкие служилые людишки грубят Бабуру, говорят: «Нечего тут засиживаться, отправляйтесь дальше, переваливайте скорей через Гиссар[141]». Бывало, Тахир обнажал против них меч, но Бабур каждый раз урезонивал. Говорил: «Надо быть посдержанней. Они правы — кто мы им?.. И давайте поторопимся, нам следует как можно скорей переправиться через Амударью». Тахир потом понял, как был прав повелитель. Только успели они перейти Амударью, узнали, что Шейбани-хан напал на Гиссар. Правитель Гиссара Хисров был трус, он не решился воевать с ханом, сбежал от собственного войска. Большинство его беков через тайного человека передали Бабуру: «Придите, мы отдаем вам Гиссар!» Но мирза Бабур отказался: чем они докажут ему свою верность? Он передал им: «Бели вы истинно на моей стороне, если я вам нужен, приезжайте сюда».

Шейбани захватил Гиссар, тридцатитысячное войско Хисрова распалось. Обычно при подобном разброде, вызванном военным поражением, беки, достаточно знатные и сильные, чтобы сохранить гордость и нукеров, но недостаточно знатные и сильные, чтобы основать собственную династию, принимаются за поиски сильного властелина со знатным именем. Взоры гиссарских беков отчасти по сей обычной причине, отчасти из-за усердия Касымбека, оставшегося преданным Бабуру, обратились в сторону этого отважного повелителя. Беки и нукеры стали стекаться к Амударье, присоединяться к Бабуру. Раньше всех € четырьмя сотнями воинов явился Боки-бек Чагонияни. Бабур принял его с почестями большими, чем тот ожидал, сделал первым визирем своим, не менее того.

С Бабуром переправилось через Амударью всего двести сорок воинов. Через месяц их у него стало около четырех тысяч…

Слушая Тахира, мулла Фазлиддин думал о том, как изменился его племянник в последние годы. Тахир прежде не говорил так красноречиво. Среди знатных, не иначе, научился он употреблять сложные обороты речи.

— И вот мы прибыли в Кабул, — продолжал Тахир, — Правителем там был некий Муким-бек из племени тюркских аргинов. Он не имел, оказывается, претензий на престол, или проще говоря, не имел сил сражаться с нами. Наш повелитель так повел с ним переговоры, что в конце концов Муким-бек отдал Кабул без боя. Через некоторое время пришло послание от Хусейна Байкары. Гератский повелитель признал мирзу Бабура правителем Кабула и просил его вместе с войском прибыть к берегам Мургаба[142], чтобы вместе выступить против Шейбани-хана. Мы давно хотели такого союза, потому и ехали верхом сорок дней и сорок ночей, мчались, подобно ветру, из эдакой дали, а Хусейна Байкары… увы, не застали в живых… Вот ведь как не повезло! — вдруг по-прежнему просто добавил Тахир и почему-то улыбнулся.