В серенький сентябрьский денек «МИ-6А» привез в Дивный двадцать семь иностранных корреспондентов. Рыжеватый, атлетического телосложения Ганс из ФРГ; маленький и худенький, как подросток, с лунообразным лицом токиец Дайсаку; вертлявый, носатый, очень похожий на Луи де Фюнеса француз Марсель; круглый, как колобок, пышущий здоровьем и улыбчивый, самый речистый лондонец Джон, ничем не напоминающий традиционного чопорного, длинно-худого англичанина; Майкл, американец, детина с плечами штангиста и тяжелым раздвоенным подбородком…

Все они сносно говорили по-русски. Корреспонденты, кутаясь в разноцветные плащи, пряча от дождя фотоаппараты с длинными объективами, портативные магнитофоны и кинокамеры, направились за Дмитрием к столовой, где гостям устраивали банкет. Они шумно расселись за сдвинутыми вместе столами, заставленными всевозможными яствами и серебристыми бутылками шампанского. Дмитрий сказал краткую речь: «Добро пожаловать, гости дорогие. Смотрите, наблюдайте и пишите все, что увидите здесь. Мы не скроем от вас ни наших трудностей, ни достижений».

Дмитрия иностранцы сразу же окрестили «господином комиссаром». Джон и Майкл были приятно удивлены, услышав чистую английскую речь «господина комиссара».

Тосты следовали один за другим. За мир, за дружбу, за БАМ.

Майкл, излишне жестикулируя, начал читать по-русски Пушкина. Подвижный Марсель и пухленький Джон показали хозяевам, как надо плясать «козачка», причем англичанин во время приседания под общий хохот сел на пол. В общем, было весело, и в первом часу ночи гости и хозяева разошлись в гостиницу и по домам, довольные друг другом и банкетом.

Несколько дней они знакомились с работой и бытом строителей БАМа, пролетели на вертолете над всей трассой, побывали на каждой точке. Но в основном находились в Дивном, главном участке стройки. Днем ходили по бригадам, вечером — по вагончикам.

Прежде всего корреспонденты, конечно, приехали в бригаду путеукладчиков. Снимали за работой монтеров пути, «ПБ-3».

Майкл, запросто хлопнув бригадира по плечу, попросил его ответить на несколько вопросов.

— Что тебя, парень, заставило поехать сюда, на БАМ?

— Стране помочь надо.

— Трудно приходится?

— Нелегко, но втянулся. Работа есть работа.

— Твое самое заветное желание?

— Чтобы был мир. Чтобы войны не было.

Майкл переключился на Тольку:

— Сколько тебе лет, малыш?

— Скоро восемнадцать. А вам?

— Тридцать шесть. Нравится на БАМе?

— Ага. Как в Америку вернетесь, передайте от меня, Анатолия Груздева, привет Рокфеллеру.

Американец довольно загоготал и ответил:

— Передам через свою газету, будь уверен, малыш.

Джон был немало удивлен, узнав, что Эрнест учится на философском факультете МГУ.

— Как связать вашу будущую профессию и эту… этот комбинезон? — спросил он.

— Я до конца не ответил на этот вопрос себе, поэтому едва ли отвечу на него вам, — по-английски сказал Эрнест.

— Очевидно, материальная заинтересованность? Надо помогать семье? — Теперь Джон говорил на родном языке.

— Нет. Мой отец профессор, вполне обеспеченный человек.

— Профессор? Не понимаю, не понимаю… Почему же вы здесь, на БАМе?

— Ваня Сибиряков хорошо ответил на этот вопрос Майклу: стране помочь надо. Можете так и мотивировать главную причину.

Джон, записывая в блокноте фамилию Эрнеста, поинтересовался, не родственник ли он Аршавского, почетного члена Британской Академии наук.

— Сын, — ответил Эрнест, и англичанин пришел в совершенную растерянность.

Отвечая на вопросы Ганса, Эрнест хотел перейти на немецкий язык, но постеснялся: без длительной практики немецкий подзабыл.

Вечерами корреспондентов можно было встретить во всех отрядах, на всех проспектах Дивного. Заметят бойцы людей с фото- и киноаппаратами, выходят из вагончиков, собираются в круг — и давай танцевать или петь. Вспыхивают блицы фотоаппаратов, стрекочут кинокамеры, шуршат включенные магнитофоны. Через две-три недели японцы, американцы, немцы, англичане и французы увидят на экранах кинотеатров и телевизоров бойцов строительных отрядов БАМа.

Через полторы недели жители Дивного читали в центральной газете своеобразный отчет о поездке иностранных корреспондентов на БАМ. «С такими парнями, как Иван Сибиряков и Дмитрий Янаков, можно иметь дело», — уверял Майкл. «Откуда у вашей молодежи столько энтузиазма, что заставляет их ехать на край света? — спрашивал сам себя Джон. — Деньги? Выгода? Нет. Очень непонятный и удивительный народ…» «БАМ с такими ребятами вы построите, — писал Ганс, — в этом я совершенно убежден».

…Недаром говорят: охота пуще неволи. В редкий день Эрнест и Толька не хаживали после смены в тайгу.

Нынче Толька пошел один. Эрнест решил после работы почитать.

Верст пять отмахал Толька, но не вспугнул никакой дичи: строящийся шумный город разогнал зверей и птиц. Повернул к дому уже в густых розоватых сумерках. И особо не расстраивался, что придет с пустыми руками. Не добыча важна. Тайгой подышать, на закатный Урхан подивиться — вот что хочется…

Что-то промелькнуло справа, в завале. Или показалось?.. Опять мелькнуло! Толька пригляделся и увидел куницу. В сумерках зверь черной тенью метнулся на толстую корявую лиственницу и исчез в затейливом переплетении суков, в игольчатой густоте хвои. На горле Толька заметил резкое желтое пятно.

Стрелять ранней осенью этого зверя нет никакого смысла, шкурка зверя никуда не годится, но Толька решил добыть куницу. Потому что она — хищница злобная, беспощадная, ненасытная. Убивает, как волк, ради убийства. И бросает добычу недоеденной. Там, где объявится куница, вскоре исчезнут рябчики, косачи, глухари…

Толька с кошачьим проворством подбежал к лиственнице. Щелкнул предохранителем, до рези в глазах всматриваясь в плавающие наверху ветви. Куница где-то притаилась. Толька постучал каблуком сапога по стволу. Никакой реакции. Он постучал посильнее. Черная тень толстой стрелою вылетела из дупла, описав в воздухе полукруг, упала в мох и пошла, пошла между кочками в глухомань, в таежные дебри.

Толька выстрелил. Огненный жгут вырвался из ствола. Черная гибкая тень шарахнулась от мушки. Затем промелькнула в конце полянки, возле завала. Проклиная промах, Толька начал преследование, хотя понимал, что поймать на мушку быстрого зверя в темноте практически невозможно, что погоня обречена на провал. Он то ломился в завалах, в кровь обдирая о сухостой руки, лицо, то внезапно замирал в нелепой позе, по-звериному чутко, весь превратившись в слух. И едва раздавался легкий звук хрустнувшей ветки, вновь бежал на этот звук. Так учил преследовать зверя Эрнест.

На какое-то мгновение ему показалось, что разумнее бросить бесполезную затею, какая к чертям охота на ночь, но в ту же минуту, как бы дразня охотника, куница мотнула за деревом пушистым хвостом.

В азарте погони Толька не услышал, как под ногами захлюпала остро пахнущая гнилью марь, не почувствовал, что ноги с каждым шагом все глубже и глубже уходят в трясину. Он понял, что попал в ловушку, когда тайга внезапно оборвалась и что-то округлое, темневшее впереди, пришло в движение. Это «что-то» был куст. Он раскачивался, подпрыгивал — взволнованный слой земли ходил ходуном, а там, под этим слоем, была пустота, вонючая жижа, и ничего больше. В таком случае самое разумное — лечь и по-пластунски ползти обратно к земной тверди. Но Толька подумал, что тогда он весь вымажется в грязи, придется долго отмываться и, главное, что в ствол ружья неминуемо попадет жижа, зальет и казенную часть; кроме того, отсыреют, пропадут два десятка папковых патронов, лежавших в патронташе. С трудом выдергивая ноги, он начал пробираться обратно. Кое-где он ступал в прежние свои следы, потому что уже ничего не различал в темноте. А след в след по мари ступать не годится. Первая, главная заповедь охотника-таежника.

Он угодил в болотное окно неподалеку от черневшей разлапистой ели. Сразу по пояс.

— Гадство!.. — вслух выругался Толька.