Подошла Ксения, некрасивая девушка с тщедушным телом и лицом луковичкой. Но ее яркие, с нежно-голубым белком глаза удивительно красивы. На Ксении розовая кофточка, голова повязана розовой косынкой.

Кассирша села на предупредительно разостланную кем-то жакетку, аккуратно расправив складки на юбке. Потом положила на колени портфель и тоненьким голоском сообщила:

— Получайте трудовые денежки!

Клавдии получать еще нечего, но ее разбирало любопытство — сколько же другие заработали. Спросить у Ольги вроде неловко. Подошла к Полине.

— Ну как, хватит ребятишкам на молочишко?

— Хватит. Куплю ребятишкам ботинки с галошами, — проговорила она, увязывая деньги в платок и пряча их за пазуху. — Да надо бы Сергуньке дать тридцать, а то и полсотни. На мотоцикл копит.

У Полины пятеро детей и мать, а кормильцев двое — она и старший сын.

— Подождет твой Сергунька с мотоциклом, — сказала Клавдия.

— Нет, я уже обещала. Он прошлую осень на уборочной заработал и все мне отдал. Нынче вон на тракториста выучился.

— Должен сознавать, сперва пусть тебе поможет, — поучала Клавдия. — Откуда тебе взять, когда большая семья, а зарабатываешь гроши.

— Для тебя, может, двести пятьдесят рублей и гроши, а для меня деньги, — с обидой проговорила Полина.

— Постой, да ты сколько получила?

Полина пожала плечами:

— Говорю же, две с половиной сотни.

«Это, должно быть, Марья пожалела Полину и выписала ей побольше аванс», — решила Клавдия. Ей не терпелось узнать: а как же остальные? Подошла к Ксении, заглянула в ведомость. Нет. И Зинаиде столько же начислили. Что же это такое? Бывало, раньше начислить-то начисляли, а чуть ли не все удерживали.

Ксения отсчитывала двадцатипятирублевки Зинаиде. Клавдия про себя повторяла: восемь, девять, десять. Так и есть. Точно — двести пятьдесят. Вон и Дарья две с половиной сотни получила.

Дарья бережно завертывала деньги в косынку.

— Вот получила и не верю. Неужто всегда так будет? — Ее рябоватое лицо расплылось в улыбке.

— Всегда! — весело и решительно произнесла Ольга и, заметив недоумение на лице Клавдии, истолковала его по-другому. — Ты что смотришь? Тебя в этой ведомости нет. Получают за бурак на лугу. А уж за это поле и тебе начислят.

— Да я так… — пробормотала Клавдия.

— Ну, за так у нас теперь не работают. Не то время. Поняла?

С поля шли вместе. Шли и пели, как девчата, веселые припевки. Пела со всеми и Клавдия.

Гомоня и хлопая крыльями, укладывались на ночь в березовом околке грачи. В задремавшем прудке отражался бледный двурогий месяц.

У Клавдии на душе было светло и бездумно, и заботы куда-то отодвинулись. Да и не хотелось ни о чем вспоминать, для нее было что-то праздничное, давно забытое и милое в том, что она вот так шла вместе со всеми.

У деревни повстречался Никодимушка. На нем ситцевая рубаха без пояса, старый пиджачишко. На тощих ногах болтаются холщовые штаны. Широкополая соломенная шляпа, надвинутая на самые уши, придавала ему сходство со старым грибом на тоненькой ножке. Выставив бороденку и прикрыв рукой беззубый рот, он разглядывал женщин.

— Вы что это, бабочки? Или зараз кого просватали?

— А как же! — отозвалась Ольга. — Идем Полину за тебя сватать. Возьмешь?

— Где же мне справиться с такой ядреной бабой! Да вы никак выпили? С чего бы, а?

— С получки! Пошли, бабоньки, а то увидит нас Никодимушкина старуха, еще приревнует.

Поравнялись с Клавдиной хатой. Клавдия нерешительно предложила:

— Может, зайдете? У меня есть чем угостить.

— Не мешало бы на радостях-то, — отозвалась любившая выпить и вкусно поесть Полина.

— Спасибо, как-нибудь в другой раз, — за всех ответила Ольга. И, увидев огорченное лицо Клавдии, добавила: — Дома-то у нас не растворено, не замешено. Тебе тоже надо управиться.

На другой день, провозившись по хозяйству, Клавдия шла в поле, когда солнце было уже высоко. Она почти бежала, придумывая, что скажет в оправдание. На свертке дороги к свекловичной плантации ее догнала Ольга.

— Ну и горазда ты тикать, — проговорила звеньевая.

— Припоздала я маленько, — принялась оправдываться Клавдия, — телка убежала. Я туда, я сюда, как сквозь землю провалилась. Боялась, как бы в колхозном огороде чего не попортила.

Правда, когда Клавдия искала телку, она и не вспомнила о колхозном огороде.

Лицо у Ольги хмурое.

— Нашла? — спросила она и, не дождавшись ответа, сердито проговорила: — Сколько раз этому черту говорила, что пора кукурузу, ту, что у пруда, подкармливать. А он — ни тпру, ни ну. Ох, я на него Власьевне нажалуюсь.

Клавдия облегченно передохнула. Стало быть, Ольга не из-за нее сердится.

— А твоя какая забота о кукурузе?

— Так то же нашего звена кукуруза. Мы взяли по полтора гектара на нос. А… Глянь, что это?! — внезапно перебив себя, воскликнула Ольга.

Дальнозоркая Клавдия, вглядываясь, сказала:

— Бабы чего-то вроде спорят с трактористом.

Ольга прибавила шагу. Теперь Клавдия еле за ней поспевала. Когда подошли, женщины, не слушая друг друга, кричали на тракториста. Илья, красивый, смуглолицый парень, похожий на цыгана, стоял, прислонившись спиной к трактору, и с невозмутимым видом курил. Прицепщик, парнишка лет шестнадцати, сидел на земле у ног Ильи, обхватив острые колени руками. Его круглое, курносое лицо выражало любопытство; он явно наслаждался всем происходящим.

Женщины кричали:

— Надсмешки над нами строишь!

— Башку надо за такую работу оторвать!

— Гляди-ка, ему и горя мало!

— Ты теперь не в эмтэ-э-се, а в колхозе. Колхозник ты! Должон понимать!

К удивлению Клавдии, вместе со всеми кричала всегда тихая и покорная Полина. Ее добродушное лицо сейчас дрожало от злости.

Она так кричала, что казалось, будто веснушки отскакивали от толстых щек.

Ольга, перекрывая все голоса, крикнула:

— Что за шум, а драки нет?!

Женщины расступились. Илья бросил цигарку и стал ее старательно затаптывать.

— Ты гляди, Ольга, — плачущим тоном заговорила Зинаида. Она подбежала к подкормщику и принялась изо всех сил трясти высевающий аппарат. — Гляди, они же не работают, а он шпарит что есть мочи! Ему и горюшка мало, что удобрение на поле не попадает.

— Мы тут спину гнем. Каждый-то рядочек сто раз обойдем, а он… — Полина с ожесточением махнула рукой.

— Мы работаем, а этот все псу под хвост! — пробасила Дарья.

— Что же он, свистун этакий, делает? — захлебывалась от распиравшего ее негодования Зинаида. — Не знает, что ли, какая тут земля? Иль не понимает, что бурак без подкормки пропадет? И труд наш пропадет ни за грош, ни за копеечку.

Слова Зинаиды подстегнули и Клавдию, — не отдавая себе отчета, она что-то кричала вместе со всеми.

Оглядев женщин, Илья лихо сплюнул и насмешливо произнес:

— А ты-то, Клавдия Ивановна, чего, собственно, разоряешься? Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала. То же мне! Видали, надсадилась барыня. Будут тут еще всякие указывать…

Краска залила щеки, лоб, шею. Клавдия беспомощно оглянулась.

Наступила тишина.

— Мы за Клавдией не переделываем. — Озорные светлые глаза Ольги потемнели. — Что было, то прошло…

— А ты бы посовестился старшим указывать.

Да, это сказала Зинаида. Клавдия не верила своим ушам.

А та уж переходила на крик:

— Много вас, указчиков-то! У тебя еще под носом не обсохло, когда Клавдии мужик на войне голову положил.

Илья свистнул.

— Эка, вспомнили историю! После того еще один муженек был. Многоуважаемый Геннадий Спиридонович. Который, учтите, наши с вами товары пропивал да себе карман набивал.

— Ну, вот что: тут мы не Клавдию и ее мужика обсуждаем, а твою работу оцениваем. И ты не увиливай! — Ольга, заложив руки за спину, пошла на Илью: — Я тебе по-культурному говорю: гони к чертовой матери свою драндулетку. Понял?

Илья промолчал.

— Понял? — повысила голос Ольга. — Отремонтируешь свою балалайку, и завтра с утра — все заново. Чтобы высевающий аппарат работал как часы. Понял? А не понял, так я такую тебе арифметику пропишу, что очи повылазят. Понял?