— Вот что, — говорит она, — пойдем.

Петя покорно поднимается и идет. За ними плетется собачонка.

«А куда я его веду? Костя! Конечно, к Косте. Костя-то знает, что надо делать!»

Маша взглядывает на Петю. Он идет опустив голову. Его лицо сосредоточено и не по-детски серьезно. На тоненькой шее часто-часто бьется жилка. Маша, глядя на эту жилку, чувствует, как в горле у нее снова застревает горячий клубок.

Все, что угодно, но мальчика нельзя бросить. Он не должен потеряться на улице. Ничего! Костя что-нибудь придумает. Он добрый и умный. Он сразу все поймет. А что, если им взять Петю к себе… У них будет собственная жилплощадь. И никому нет дела. Ах, как она сразу не додумалась.

Клубок в горле Маши тает. Дышать становится легче.

— Вот что, — говорит Маша, — сейчас мы маленько поедим. Ты ведь хочешь кушать? Пойдем в сквер и там поедим.

В сквере, усадив Петю на садовую скамейку, Маша бежит в павильон и там покупает бутерброды с колбасой, два пирожных, бутылку фруктовой и картонные стаканчики.

— На, кушай, — говорит Маша, раскладывая еду на газете.

— Как вас зовут? — спрашивает Петя.

— Маша.

— Это как «Капитанскую дочку». — На лице мальчика впервые появляется подобие улыбки. И неожиданно добавляет: — Ему деньги вовсе и не нужны. Все равно он их пропьет. Мама получит, а он пропьет. А потом всяко ругается, а мама плачет, — голос мальчика начинает звенеть.

— А ты про него не думай, — ласково говорит Маша. — Ну его! Мы вот сейчас к Косте пойдем. Хорошо?

— Хорошо. А Костя кто?

— Костя замечательный. Он на заводе работает, слесарем-электриком.

— Мой папа тоже на заводе работал.

— Будущее за электротехникой, — заявляет Маша, пряча пустую бутылку в сумку. — Ну, пошли, Петя.

Они идут по тенистым аллеям сквера, пересекают широкую площадь. На шумных перекрестках Маша держит Петю за руку. Еще, чего доброго, попадет под машину…

Чем ближе они подходят к городскому парку, тем беспокойнее становится у Маши на душе. Что скажет Костя? Вдруг не согласится? Раз он сказал ей: «Мы будем жить вдвоем, ты и я, и больше никого». У них будет такая маленькая комната, всего восемь квадратных метров. У них ничего, совсем ничего нет. Для нее, конечно, все это ерунда. А вот Костя? Захочет ли он одевать, кормить мальчика?

А если Костя не согласится, тогда она, Маша, должна будет бросить Петю?! Нет, только не это.

Маша чувствует на себе встревоженный взгляд мальчика. Она через силу улыбается.

— Ничего, Петя. Вот увидишь, все будет хорошо. — Ей самой кажется, что голос ее звучит не очень-то уверенно.

Но вот и парк. На электрических круглых часах, что висят над входом, половина восьмого. Еще ждать полчаса.

Костя! Он идет, заложив руки в карманы и поглядывая по сторонам. На Косте новый серый костюм. В нем он выглядит очень солидным. Он сразу замечает Машу и, широко улыбаясь, подходит к ней.

— Вот хорошо, что рано пришла. То есть не опоздала. Билеты я взял. Хочешь мороженого? — произносит он залпом.

— Костя, я не могу пойти в парк. Понимаешь, Петю нельзя оставить одного. Он не может идти домой.

— Какой Петя?

Маша смотрит на мальчика и, сунув ему рубль, говорит:

— Возьми себе мороженого.

Петя послушно становится в очередь за мороженым. Он то и дело оглядывается и переводит синие тревожные глаза с Маши на Костю.

Перескакивая с одного на другое, Маша торопливо рассказывает. Это просто ужас, что произошло. Как бы она глядела в глаза начальнице, если бы не Петя?! Да ее бы могли уволить с работы. Очень просто. Этот толстяк невозможно отвратительный. И как она не заметила, когда он деньги вытащил из сумки?! А Петя-то, Петя! Нет, он замечательный. Петя вернул ей деньги, и не побоялся. А толстяк чуть Петю не убил. Куда теперь мальчику деваться?! Его маму отвезли в больницу. Сильно она плохая. Еще помрет. Нельзя Пете домой возвращаться. Этот еще будет над ним издеваться, без матери-то. Нет, что бы она делала, если бы не Петя? Как бы на работе людям в глаза глядела… Ей там доверяют…

И тут Маша спохватывается. А сумка-то! Ведь на почте ее, наверное, потеряли.

Сказав Косте, чтобы он никуда не уходил и дожидался с Петей ее здесь, у ворот парка, Маша подходит к мальчику.

— Петечка, — говорит она, — ты побудь с Костей, а я сейчас. Мне только надо сдать, — она кивает на сумку. — Я быстро. Ты подождешь? Ладно?

Петя молча кивает.

…На почте Машу несколько раз спрашивают, не случилось ли чего. Уж больно у нее встревоженный вид.

Наконец покончив со всеми делами, Маша спешит к парку. На полпути ее внезапно охватывает беспокойство. А что, если Петя не дождался ее и ушел?! Вдруг он спросил: «Я пойду?» А Костя сказал: «Иди». Петя и ушел. Эти парни такие не чуткие. Маша вспоминает, как по смуглому, всегда такому ласковому лицу Кости пробегали тени, когда он слушал ее, как он хмурился, пожимал плечами и все пытался что-то сказать.

Ей уже кажется, что она никого не застанет у ворот парка. Теперь Маша чуть ли не бежит.

Так и есть: ни Кости, ни Пети! Может, они сидят на тех скамейках, что стоят под кустами акаций. Маша бежит к скамейкам. Парочки равнодушными глазами скользят по Маше. Где же они? Зачем же Костя отпустил Петю? Неужели он, не дождавшись ее, пошел в парк?! Да разве он не понимает?

И тут до нее доносится Костин голос:

— А если хочешь знать, так через десять, даже через пять лет у нас изобретут межпланетные корабли. Будь уверен: есть спутник, будут корабли…

Дальше Маша слышит только голос, смысл слов до нее не доходит. Они сидят на скамейке рядом: Костя и Петя.

Звонок прозвучал тоненько, будто пробуя голос. Потом возбужденно задребезжал и оборвался. «Привезли кого-то», — подумал Василий Иванович.

Больница просыпалась. Где-то хлопнули дверью. Раздались неясные голоса. По коридору, постукивая градусниками в стакане, прошла дежурная сестра Мария Сергеевна. Василий Иванович узнал ее по легким, каким-то скользящим шагам. И в который раз удивился, как при ее полноте можно ходить так легко. У дверей его палаты шаги ненадолго замерли. Видимо, сестра не решалась зайти, думая, что он спит.

Если бы знала милая Мария Сергеевна, как он рад, что ночь наконец минула и уже нет больше надобности тщетно пытаться уснуть! Стараясь делать как можно меньше движений, он поднялся, надел халат, ночные туфли и вышел в коридор. Няня Фрося, пожилая женщина с круглым лицом, на котором улыбалось все сразу — глаза, румяный рот, ямочки на щеках, что-то мурлыкая себе под нос, мыла окна. Поздоровавшись с Василием Ивановичем, она спросила:

— Как вы сами себя чувствуете? Как спали-ночевали?

— Превосходно, — солгал Василий Иванович. — Поступил новый больной? — спросил он.

«Видать, как ты выспался, глаза-то опять бессонные», — подумала Фрося и сказала:

— Вот и хорошо. А больную-то не шибко новенькую привезли. Лежала она у нас в седьмой палате. Вы еще ее консультировали. Может, помните? Из Октябрьского совхоза она. Чернявенькая такая…

— Как же, помню. Холецистит! Гм… Опять обострение? Странно, что так скоро… — И он, слегка придерживаясь за стену, пошел в приемный покой.

Из третьей палаты выглянула Мария Сергеевна.

— Фрося, куда это Василий Иванович подался? — встревоженно спросила она, подслеповато щурясь, отчего на ее большом полном лице появлялось выражение, будто она вот-вот чихнет.

— Не знаете, что ли! Привезли опять ту, печеночную, так ему, видишь ли, надо ее посмотреть. Не может он, чтобы так лежать, — проговорила Фрося и принялась с ожесточением тереть тряпкой подоконник.

— Не может… — вздохнула Мария Сергеевна. И подумала, как нелегко главному врачу чувствовать себя всего-навсего больным. Тем более, если проработал он здесь столько лет!..