Что еще можно поставить?!
Не мог майор Столыпин, выигравший в битве за Натали, уступить майору Гутковскому, оставшемуся с носом, то есть в проигрыше.
– Ставлю свое Середниково! Против Колноберже, пан Гутковский.
Не так уж много в полку офицеров, все обо всем знали. А майор Гутковский, еще в чине капитана, был к тому же и на свадьбе, которая игралась в лермонтовском Середникове; полк тогда как раз в Подмосковье формировался, да и по благородству своему не мог Столыпин не пригласить соперника.
Середниково, надо же! С ума сошел орловец?!
Трудно сказать, чье имение ценнее – в картежной игре ценности другие… Совсем другие.
И если мелькнуло какое сожаление в голове у майора Столыпина, так только одно: Натали была сейчас как раз в Середникове, на сносях… значит, ставил на кон и ее… да и сына, возможно…
Полковник уже исходил бледностью, трезвел. Еще минута, и он, не имея здесь права командовать, может, выхватил бы все-таки саблю, чтобы собственным поединком остановить игру. Но майор Столыпин резко вскочил, широким крестом крестя голую грудь:
– Середниково! Против Колноберже! Все видели? Все, господа офицеры. Игра!
– Них же Польска не згинела!.. Колноберже! Против Середникова… со всеми его маёнтками!..
Это выходило уже оскорбление. Под маёнтками, под столыпинской то есть маёнтностью, можно ведь было понимать и Натали – как часть самого Середникова.
Но – все замерло…
– Карту, господа!
– Карту, шановные панове!
Это было уже не остановить…
И после долгого замешательства:
– Новый хозяин Колноберже?!
Проигранной именной саблей – отрублено горлышко бутылки… Бокалы! Бокалы!
– За нового пана Колноберже! Да, шановные панове! Не поминайте лихом, как говорят у русских…
Пан Гутковский первым выпил свой бокал, хлопнул его о старый буковый паркет и ушел к себе в кабинет.
Кто-то зачем-то хотел его остановить…
Но к чему? Дело-то известное…
Спустя несколько минут в соседнем с гостиной кабинете грохнул выстрел…
VII
Так или не так все было – отец никогда не рассказывал. Младший сын не расспрашивал. О том знал лишь старший – законный наследник Колноберже. Но он тайну этого литовского поместья с собой унес, а младшенький – разве осмелится спрашивать старого отца о давно отшумевшей, бурной молодости?
Когда Петр вошел в гостиную, его встретил с дубовой панели стены не по возрасту усатый заносчивый поляк в алом бархатном кунтуше и собольей двукрылой шапке, с гордо воткнутым орлиным пером. Взгляд словно спрашивал: «Так кто здесь хозяин?..»
С трех сторон поляка окружили чем-то неуловимо знакомые лики – давно отживших свой век предков; не сразу проявились у них на груди звезды, а на плечах погоны. Медленно, с владимирской тощей земли, от шестнадцатого смурого века, поднималось генеалогическое древо; корнем его был Григорий Столыпин, а от стволового корня, как у всех столпных сосен, выпирали кряжистые всходы, то бишь…
…сын Афанасий Григорьев, муромский дворянин…
…Сильвестр Афанасьев, ходивший на подмогу Богдану Хмельницкому в русском полку, за что стал уже московским дворянином…
…Семен Сильвестрович…
…Емельян Семенович…
…Алексей Емельянович, прадед; вышел в отставку по молодости, поручиком, был предводителем пензенского дворянства и на дворянских хлебах деток наплодил немало… не потерять бы счет…
…Александр, отмеченный самим Суворовым, его личный адъютант…
…Аркадий – друг реформатора Сперанского, тайный советник, оберпрокурор и сенатор…
…Николай – несчастливец: генерал-лейтенант, растерзанный взбунтовавшейся толпой в Севастополе…
…Афанасий, скромняга штабс-капитан и саратовский предводитель дворянства…
…Дмитрий Алексеевич, генерал-майор и совсем уж близкий по крови дедушка…
…и Елизавета Алексеевна, вышедшая замуж за Арсеньева, – бабушка Михаила Юрьевича Лермонтова, но ведь и бабушка его, Петра Столыпина…
Никого не забыли? Никто не потерялся при переездах?
Внук лукаво и добродушно, забыв о своих горестях, посматривал на родичей: мол, не растрясло на дальних дорогах, не мешает соседство фанаберистого шляхтича?..
Все они еще недавно были в подмосковном Середникове, но вот недавно, по какой-то прихоти отца, перебрались в Литву, вместе с бабушкиной мебелью и громадной библиотекой, хранившей следы лермонтовских рук.
Впрочем, такая ли уж прихоть? Все подмосковные имения неотвратимо ветшали, содержать их становилось невыгодно и хлопотно, а на этом прибалтийском краю империи было новое, прекрасное и удобное жилье, которое приводило в восторг и Наталью Михайловну. Да поближе к Балтике прикупилось еще, почти за бесценок, и другое имение, вполне доходное. Муромские столбовые дворяне кочевали по российским просторам да наконец осели в Ковенской губернии. Соседи? Да, прекрасные сложились соседские отношения. Литовец ли, поляк ли, коль служит государю, все едино – русский дворянин. Это так говорят – Польша, Литва… Матушка Екатерина после третьего раздела Польши всех под единую руку подвела. Чего ж ты с такой фанаберией смотришь на нового наследника, глупый лях?..
Петр родился в Дрездене, когда мать гостила у родственников, но немного не рассчитала сроки родов; так что крещен был в дрезденской, конечно, православной церкви. Привезенный из Дрездена в люльке, семь первых лет прожил в Середникове, а потом еще семь – здесь, в Колноберже, собственно, и учиться начал здесь же, в виленской гимназии. Может, так и был бы до конца в ней, да ГОСУДАРЬ призвал отца в Балканский поход, а мать пошла следом. Нельзя было оставлять недоросля одного в литовском краю, хоть и с хорошей прислугой. Вот почему перевели его в орловскую гимназию, поближе к родственникам Столыпиным.
О, жизнь, жизнь!.. Хоть и дворянская, но служивая. Иди – куда государь указует! Стоит ли роптать на такие превратности судьбы?
Если бы знал студиоз Петр Столыпин, что истинные превратности только начинаются…
Нет, не знал. Когда он приезжал в забытое было Колноберже, душа, смущенная и замерзшая, оттаивала. Чего же попрекать отца, что меняет предания подмосковные на предания принеманские?
Настроение было прекрасное, несмотря ни на что. Молодость! Да и музыка, музыка, и не только в душе. Через прихожую и гостиную, откуда-то из библиотеки или кабинета, неслись звуки скрипки. Вот и третье увлечение генерала; если дело до скрипки дошло, значит, жив старый курилка!
Оглянув себя в зеркало и оставшись вполне доволен – хоть и порядочная дылда, а ничего, – Петр уже было направился в гостиную, как из дальних дверей, все-таки из библиотеки, донеслось игривое, почти плаксивое:
В игре, как лев, силен
Наш душка Лев…
Ба, раз уж до шалостей Михаила Юрьевича дошло, значит, в жизни отца все распрекрасно! А если еще и перевирает, то бишь переиначивает с детства знакомые слова – то лучше не бывает.
Снова пассаж скрипки, отцовский экспромт, чем-то напоминающий «Камаринского»… скрипка и камаринский мужик… – все равно хорошо, молодые годы, наверно, навевает…
…Наш душка Лев
Бьет короля бубен,
Бьет даму треф!
Да, вспомнил: тот незадачливый отпрыск Радзивиллов носил отнюдь не польское имя – Станислав там иль Казимир, – а что ни на есть чуждое и грозное: Лев!
Бьет даму треф!
Но пусть всех королей
И дам он бьет:
«Ва-банк!..»
Пассаж, пассаж… Никак Огинский? Но чего ж отцу по давней молодости грустить?
«Ва-банк!» – и туз червей
Мой банк сорвет!
А помолодевший от воспоминаний генерал и в пляс пустился. Скрипка взвизгивала под гопака, и пристук, пристук каблуков… Ай да генерал! Мой женераль!