– Значит, начальство менять надо?.. – все подливал да подливал масла в огонь отбросивший грустные мысли Петр.
– Дружище, – обнял его Алексей, – так ведь помаленьку и меняем. Бьюсь об заклад: быть тебе губернским предводителем, а там и повыше…
Теперь уже Александр не вытерпел:
– Ну, Алексей! Прожектёр ты великий.
– Почему же? Предводитель Ковенской губернии – человек неплохой, да и только. Дела никакого не делает. К тому ж на старческом выдохе. Надо его менять? Надо. Кого ставить во главе губернии, как не лучшего уездного предводителя?!
Петру оставалось только развести руками:
– Нет, у нас какой-то триумвират заговорщиков!
– Заговора – не допущу, – прорезался истинный голос полицейского.
Что-то слишком серьезное начиналось. Александр как один из ведущих сотрудников главной российской газеты первым уловил лихой тон разговора.
– Вот представьте, что я описываю прощальный ужин трех закадычных друзей. Что бы из этого вышло?..
– В лучшем случае – нагоняй от хозяина Суворина, – досказал очевидное Алексей Лопухин. – А в худшем – пришлось бы проситься ко мне на службу.
– Да почему именно к тебе? – маленько даже обиделся Александр.
– Да потому, друже, что лучшие полицейские как раз из бунтарей и выходят. Я не говорю о каких-нибудь городовых – говорю о людях думающих. Кто-то же должен определять и полицейскую политику. А мы с твоим Петром как-никак по ведомству МВД служим…
– …с той лишь разницей, что ты вроде уже столоначальник, а я так, дама на выданье!
– Значит, ее надо замуж выдавать, пока не состарилась?..
– …или пока не заснула, – вступился брат. – Как-никак в дорогу. Так и завтра-то не уехать.
Но как ни одергивали себя, а просидели за разговорами все-таки до рассвета. Да после небольшой дремоты – и до отъезда на вокзал. Чтобы совсем не засиживаться, истинно, как у приснопамятного старика Апухтина, у подъезда была припасена «пара гнедых, запряженных с зарею…»
Да, и за него, в неизлечимой водянке доживавшего свои последние дни, по наитию и сочувствию по доброй чаре осушили…
Теперь, сидя в уютном купе и в самом уютном одиночестве, Петр Аркадьевич мог поразмышлять насчет всего такого, житейского. Вот ругаем, мол, жизнь, а она куда-то же идет, движется… по каким-то своим незримым рельсам. Давно ли в каретах тряслись по пыльным российским дорогам, а сейчас с ветерком по дороге железной! Ну, вместо привычной пыли на поворотах в раскрытое окно заносит немного угольной гари. Но окно-то можно закрыть, верно? Стоит ли ради такой мелочи перекрывать дорогу? Ан нет, находятся люди – перекрывают… Ему ли не знать Западный край? Поляки, русские, литвины, белорусы, евреи… и еще бог знает кто! Истинно, всякой твари по паре… без обиды, господа, просто библейская аналогия. И что же опять? Только он начал налаживать отношения между людишками в этом взбаламученном Ноевом ковчеге – нате, донос! Потакает, мол, инородцам, особливо евреям, и все, мол, в ущерб нам, русским. Это уже по дороге на вокзал Алексей Лопухин сказал: «Не хотел зря тебя тревожить, да все-таки лучше будет, коль узнаешь. Возьми на память», – протянул листок обычной почтовой бумаги. – Не силен был в познании русских, а сдается мне – уши поляка из письма торчат…» От нечего делать перечитывая сейчас донос, Столыпин с б́ольшим пониманием убедился: «Ах, пся крев!..» Ну разве придет такое на ум какому-нибудь орловскому недопёхе или после заграничных походов осевшему штабс-капитану?
Что-то стал он углубляться в эти полицейские дела…
Хоть и числится по ведомству Министерства внутренних дел, да не сыщик же? Промеж собой разобрались с поджогом – как-нибудь разберутся и с доносчиками. Лучше – чтоб без него. К черту и доносчиков… и сами доносы! Скомканное письмо полетело в окно. Он даже ладонь о ладонь ударил, сбивая невидимую грязь.
Домой, домой! Вот так-то.
X
Прозорливцем оказался Алексей Лопухин!
Впрочем, нетрудно быть прозорливцем, если ты уже начальник департамента полиции всей Российской империи. Друг Петр давно это ему напророчил – почему же другу Алексею не ответить тем же самым?
Избежать судьбы предводителя дворянства всей Ковенской губернии Столыпину не удалось…
Видел Бог, он не особенно-то и стремился к этому. Вполне устривала жизнь отнюдь не бедного, тороватого помещика, довольного судьбой. Но если кто-то в Петербурге решает, что без Столыпина не обойтись, что именно он должен править уже не уездом, а всей дворянской губернией – значит, так тому и быть. Отнесись к этому философски, человече. Обязанности почетны, но на самом деле невелики. Собирай почаще дворянские собрания, говори красивые, обязательно веселые речи, задавай шикарные пиры и балы, с важным видом давай советы коллегам-дворянам, под остроумные комплименты целуй ручки их толстобоким женам, иногда и в мазурке первой парой пройди, благо, что ты не стар и статен собой… ну, что еще?.. Конечно, иногда и споры решать придется – эка беда, под шампанское-то!
И хоть назначение было по присказке: без меня меня женили, Столыпин не стал кочевряжиться. Не на Сахалин же губернатором ехать. Под боком любимое Колноберже. А дом в Ковно все равно на зиму держали. Единое условие выдвинул на первом же общем собрании:
– Уважаемые господа! Шановные панове! Нарушать государево установление я не хочу, но мы живем в Российской империи, значит, и сделать следует по-российски. Как? Как делают дворяне во всех губерниях. Голосование. Баллотировка. Черные и белые шары. Без этого я права предводителя дворянства на себя не возьму.
Удивление, шепот прошел по рядам дворян, еще не пропустивших и чарки. Возможно ли?! Государь постановил: в Западном крае предводителей дворянства не избирать, а назначать из Петербурга, рукой министра внутренних дел, и обязательно с ведома государева… не крамола ли выходит?..
Столыпин предвидел это.
– Крамолы никакой нет. Войска никто на нас не пошлет. Коль изберете – отправите от всей губернии благодарственную телеграмму на высочайшее имя, а коль забаллотируете – я просто подам в отставку, и вся недолга. Вашей вины, уважаемые господа и шановные панове, нет и не будет. Решайте пока без меня. У меня супруга приболела, следует навестить. Через час вернусь.
И кучер на паре вороных резво умчал его от дворянского собрания.
Дома он всласть нахохотался, выпил бокал вина, совсем не вовремя обнял милую Олюшку и крикнул кучеру:
– Так осади коней у парадного, чтоб колонны посметало!
Колонны все же уцелели, а на парадной лестнице был раскинут красный ковер. По бокам его шпалерами стояли и господа, и панове.
А главное – в парадной зале все было, как на российских дворянских собраниях. Стол под красным бархатом, две напольные вазы – с белыми и черными шарами, непроницаемая урна и ширма, готовая задвинуться с началом голосования. Был даже избран руководитель этого священнодействия – Вацлав Пшебышевский.
– Славно, – похвалил Столыпин. – Где же вы так скоро шаров набрали?
Ответы были вполне достойные:
– Все городские бильярды опустошили!
– Половину шаров перекрасили!
Оставалось только сказать:
– Лихо, господа и панове! Но не толпиться же нам всем сейчас. Наше место в буфете. Пан Вацлав, надо полагать, возьмет себе кого-то в помощники да и будут по одному приглашать. Не так ли?
Предложение было дельное, все согласно затопали в буфет.
А к вечеру, когда уже чередой взад-вперед прошли, опять собрались у красного стола и под общий вздох вскрыли замок на урне.
Среди белого развала оказался всего лишь один черный шар…
Окрика из Петербурга не последовало. Там все свели к веселому анекдоту. Посмеиваясь, друг друга спрашивали:
– А слышал ли ты, любезный, как Столыпин все шары из бильярдных луз выпотрошил?..
Время шло, и дворянство Западного края все плотнее сплачивалось вокруг предводителя. Только иногда возникал один и тот же вопрос:
