— Даже капитан Неладин приезжал.

— Неладин? — удивился Демин. — Красавец такой? Неугомонный?

— Он самый.

Шорников рассказал, как Неладин неожиданно появился на своей коляске в ресторане «Прага», как маршал Хлебников усадил его рядом с собой и бывшим комкором, а потом показывали кино, и все видели, какой это был отчаянный парень.

— И как ему живется?

— Он не жаловался. Но как может жить человек в его положении?..

— Это верно. Надо бы мне его увидеть. Просто необходимо. У вас есть его адрес? Не забудьте оставить.

Из-за леса надвинулась туча, кажется, и небольшая, но очень темная, и вскоре хлынул проливной дождь. И когда он должен был кончиться, каким-то ветром тучу развернуло в обратную сторону, и снова зашумело, но уже тише. Деревья расправляли свои намокшие ветви, поднималась полегшая трава.

Они сидели у раскрытых дверей сарая и смотрели в сад.

— Нам все казалось, что от войны до сегодняшнего дня — один шаг, — говорил комиссар. — Но вдруг увидели, какое огромное расстояние уже позади! И уже другому поколению надлежит думать о войне и мире. Решать большие судьбы… Еще несколько лет назад я проехал по местам боев нашего корпуса под Сталинградом. Теперь мне по ночам обелиски снятся. И все безымянные. Не на граните писали мы имена своих товарищей. Молчат обелиски. И степь молчит. И мне всегда становится не по себе, когда я думаю об этом. То, что встречались ветераны, хорошо. Но надо было там…

Поздно вечером они поставили раскладушки рядом и проговорили до самого утра. Потом Демин оделся и куда-то ушел, подогнал грузовик. На нем Шорников и добрался до станции.

Вернувшись в Москву, он позвонил Прохорову. Генерал попросил его приехать к нему.

— Ну, так что там? — встретил он его у дверей. — Рассказывайте скорее.

— Да вы не волнуйтесь, товарищ генерал. Все хорошо.

Прохоров улыбнулся, но тут же какая-то кислая мина изменила всегда спокойное лицо генерала.

— А вы не приукрашиваете?

— Нет.

Генерал зажал рукой свой подбородок и произнес:

— А все-таки скверно получилось! Понадеялся на одного «деятеля»… Вот так всегда бывает…

— Ничего, все обошлось.

— Успокаиваете? Как будто я сам не понимаю! Никто из нас на фронте не сомневался, что есть чувство посильнее кровного родства. И если мы теперь разуверимся?!

Демин, конечно, считал, что промолчал тогда его бывший комкор. Не отозвался… А ведь и корабли в море за сотни миль идут на сигнал «SOS».

Как тогда у себя на Оке в беседе с Шорниковым, так и теперь комиссар ни словом ни обмолвился о том, что произошло.

У подъезда скрипнули тормоза. Шорников посмотрел в окно — машина была Прохорова. Генерал вышел из нее и деловито направился а входу.

— Я не ошибся?

— Не ошиблись, товарищ генерал!

— Здравия желаю, гвардейцы! — Прохоров обнял Демина, потом Неладина и Шорникова. — Спасибо, друзья, что вспомнили. И я все понимаю. Что я теперь для вас значу? Только для Шорникова — начальник, а для всех остальных…

— Прошу к столу, — сказал Демин.

Прохоров вскинул на него глаза:

— Может, ты, комиссар, сначала меня побреешь — в назидание потомкам?

— Ладно, обойдемся и без этого.

Неладин разлил вино по стаканам:

— Давайте вспоминать только хорошее. Разве у нас его не было?

— Верно, Неладин! — сказал комиссар. — За встречу, за наших друзей — гвардейцев-сталинградцев.

Генерал опять стал намекать на свою вину, но Демин всячески избегал разговора на эту тему.

— А не спеть ли нам? — предложил Неладин.

— Рановато пока, — ответил Прохоров. Он закурил и пристально посмотрел на Демина: — Ну, как твое самочувствие, комиссар?

— Спасибо. Вроде все нормально. Как вам служится? Порядок в танковых войсках?

— Порядок!

Минута молчания показалась вечностью. И наверное, потому Неладин запел: «Эх, да ты калинушка…» Демин и Прохоров стали подпевать ему, голоса их скрипели, как немазаные телеги, и только у Неладина все такой же звонкий и крепкий голос, как у ротного запевалы. Но песня все же оборвалась. Неладин затянул другую — о трех танкистах, и опять ничего не получилось.

— Стареем! — вздохнул генерал.

— Ну что вы, Тимофей Федорович! — сказал Неладин. — Вы-то нисколько не изменились. И все мы вас любим.

Прохоров улыбнулся, потом нахмурился:

— Все это красивые слова, Неладин.

— Вы меня обижаете, товарищ генерал. Помните мой батальон?

— Не надо, Неладин, — остановил его комиссар. — Ты же не пьян.

— Извините. Вы уж, товарищи, не обращайте на меня внимания, если я иногда не в тон что-нибудь брякну.

— Было бы искренне сказано, — заметил Прохоров.

— Мы не искренне не можем! Мы — солдаты. В бою грудью прикрывали своих командиров и комиссаров. Тянулись к вам, как крупинки к магниту. Так неужели сегодня мы можем представить вас иными?

Генерал встал, резким шагом обошел стол, обнял Неладина и поцеловал.

— Спасибо, родной.

— Когда я узнал, что наш комиссар…

— Неладин! Давайте не будем говорить о присутствующих, — оборвал его комиссар. — Мы же понимаем, что с тех пор, как кончилась война, немало воды утекло. Но мы счастливы уже потому, что прожили свой век недаром. Да и жить только прошлым — невольно вступить в конфликт со временем. Вы поняли меня?

— И понял, и нет. Что-то вы все же недоговариваете. Мы действительно счастливы. Даже я… И за это вам спасибо. Время, конечно, делает свое дело. Но есть металлы, которые не поддаются времени. А то, что быстро ржавеет…

— Не надо, — опять попросил Демин.

— Нет, пусть говорит! — сказал генерал. — Это мне по заслугам.

На улице потемнело, над Москвой сверкали молнии, раскаты грома приближались. Казалось, был праздник и столица салютовала.

— Комиссар, — потушив папироску, начал Прохоров, — хочешь ты этого или не хочешь, но ты должен меня выслушать. Не в свое оправдание скажу, И не потому, что мы прошли такой путь вместе. Самая страшная беда — безразличие к людям. Счастье на свете, может, в том и заключается, чтобы ты вовремя пришел человеку на помощь. Не отвернулся… Скажи, только честно… Обижаешься на меня?

— Сейчас, наверное, нет.

— Да, слишком много времени прошло.

— Я не это хотел сказать.

— Все равно. Урок я получил достойный.

— Но ведь вы не обязаны были…

— Вот-вот, теперь ты, комиссар, сказал самое главное. Не обязан! Верно. И этим можно оправдать себя. Но и похоронить самое святое.

Демин слушал его, прикрыв глаза, словно прищурился от яркого света, и молча кивал седой головой, как-то очень гордо посаженной на тонкой жилистой шее. Потом вдруг произнес:

— Завидую я вам, товарищ генерал!

— Но чему?

— Как «чему»? Наверное, мне вам не объяснить. Вот когда окажетесь в моем положении, тогда поймете. — И вдруг он громко засмеялся: — А в целом — ничего. Правда, Неладин?

Генерал поинтересовался, где проживает сейчас Неладин.

— Я теперь вместе с комиссаром.

Генерал не удивился, а просто задумался.

…Демин и Неладин погостили в Москве два дня и уехали, а Шорников долго не мог примириться с мыслью, что их нет рядом. Расстались, наверное, надолго, и снова он одиноко бродит вечерами по многолюдным улицам большого города, не находя того человека, к которому в любое время можно прийти и, как перед отцом, поисповедоваться. Как будто и не замкнуто живет, но старых друзей не оказалось рядом, а новых приобрести не так-то просто. Много товарищей… Но это совсем не то. Перед товарищем надо раскрывать душу, а друг и без этого все видит, все понимает.

Было душно, хотя солнце давно зашло. В раскрытое окно кабинета вползали пары горячего гудрона. По шоссе пробегали, шелестя шинами, машины, создавая такой звук, будто разматывали киноленты.

Подставив голову под струю из крана в умывальнике, Шорников почувствовал некоторое облегчение, можно было продолжать работу.

Зазвонил телефон, он хотел взять трубку, но она упала, грохнулась о паркет. «Наверное, разбил». Поднял, приложил к уху: гудит! Вскоре позвонили еще.