— Успокойтесь. Ничего плохого не случилось.

— Да. Но как я теперь буду возвращаться к себе?

— Обычно. Сейчас я вас провожу.

— Не надо! Не надо!

Уже от порога она вернулась:

— Извините, ради бога, и не думайте, что я такая… Я даже не узнала, кто вы.

— Извиняю!

Иногда мне кажется, что бывший комсорг Вася Кувшинов просто куда-то отлучился, вернется и скажет: ты свободен.

Оказывается, до сих пор не отправили похоронную его родным. Не подписал еще Глотюк. Я напомнил ему. Он ответил:

— Сам же видишь, все отдыхают, а штаб работает. Некогда.

— А начнутся бои, будет легче?

— Какие там бои! Дороги развезло так, что ни пройти ни проехать. Теперь жди, пока подсохнет.

Мне кажется, что Глотюк может забыть: сколько у него других дел! И я прошу:

— Постарайтесь все же подписать, товарищ гвардии майор.

— Постараюсь! — зло отвечает Глотюк. — Хотя с таким сообщением торопиться… Не Героя парню дали.

— Но мать пишет ему, как живому, а он давно в земле лежит!

Глотюк вздохнул и вышел из машины.

Чернов возится с какими-то гайками, модернизирует у колымаги мотор, чтобы лучше тянул.

— Дима, а ты знаешь, как погиб комсорг?

— Да так, как все погибают. Обычно. Хотя, пожалуй, и не совсем так. Его послали к окруженной роте. Или он сам напросился. В деревне наши танки были зажаты «фердинандами». Всю ночь шел бой. Танки, конечно, вышли. А Кувшинова нашли раненого, истек кровью. Не везет нам с комсоргами. Только за последний год трое сменилось. Вы четвертый. Младший лейтенант Кувшинов тоже из строевых, прежде взводом разведки в механизированном полку командовал. И ничего. А тут… «Не узнаешь, что кому на роду написано», — говорила бывало моя мать. Я лично хотел бы если уж умереть, то в танке.

Дожди и туман. Снег тает, грязи все больше. Над развалинами замка дымки, солдаты обогреваются у костров.

— Михалев!

Опять: «Михалев». Комсорг — из всех рядовых рядовой. Правда, оказалось, на этот раз вызывали по делу.

Кому-то пришла в голову мысль: отметить юбилей полка. Он был сформирован весной сорок первого, но технику получил только во время войны. Один из первых танкосамоходных полков прорыва. Где нужно было проломить брешь в обороне противника, бросали наш полк. Если требовалось прикрыть свои войска от немецких танков, опять нас посылали. Нам доверяли, и мы привыкли надеяться только на себя — стояли насмерть.

Личный состав полка сменился несколько раз. Было пять командиров полка и четыре комиссара, только начальник штаба — Глотюк — каким-то чудом сохранился.

Техника у нас самая грозная. Были КВ, теперь ИС, бьют прямой наводкой до двух километров. Приятно сознавать, что там, где мы появляемся, не жди тишины. Немцы обычно тут же перебрасывают на этот участок фронта свои «тигры» и «фердинанды», тяжелую противотанковую артиллерию.

Подготовкой к празднику были заняты все. На площади монастырского двора солдаты забивали колья, устанавливали длинные, из теса, столы и скамейки. Стаскивали в кучу камни, рассыпали песок.

Поработав вволю, я решил пойти по ротам. И в первую очередь направился в свою роту, которой командовал теперь капитан Климов. С ним вместе мы заканчивали когда-то военное училище. Недели две назад ему дали очередное звание, а то он тоже был старшим лейтенантом.

Капитан Климов обрадовался, что я пришел его поздравить.

— Садись чай пить, — приглашает Климов. — Говорят, ты в начальство полез.

— Еще бы! В такое начальство, что выше некуда.

— Ну как же! Единица полкового масштаба. Теперь ты там и присохнешь. А может, и роту дадут. Все зависит от того, как мы гореть будем.

— Ладно, брось дурачиться, Я пришел к вам, как домой, посочувствуйте.

— Извини, — сказал Климов. — В роту ты всегда попадешь. А вот комсоргом бы и я попробовал. Культуры немного наберешься. Не будешь материться, как я. — И он рассмеялся.

Рядом сидели два лейтенанта. Оба новенькие в роте. Один с обгорелой шеей и неуклюжими руками, — видимо, когда-то был механиком-водителем; второй застенчивый и задумчивый. Молчат, в наш разговор не вступают. Будто это их не касается. Пьют чай, жуют колбасу.

— Ты хотя бы меня с ребятами познакомил.

— Знакомься.

Лейтенанты протягивают мне руки и приподнимаются. Тот, что с руками механика-водителя, называет себя:

— Лейтенант Шевчик.

Застенчивый улыбается:

— Лейтенант Косырев.

— Кстати, Косырев — наш ротный комсорг! — говорит Климов. — Вот ты ему и дай свои руководящие указания.

В голосе Климова опять появляются насмешливые нотки. Правда, они у него были всегда. Не мог человек жить, чтобы не подковырнуть кого-то. В училище, помнится, ему больше всех кричали: «Прекратить разговоры!» Особенно старшина придирался к нему. Однажды даже крикнул: «Климов, прекрати разговоры!» — а самого Климова в это время в строю не было, стоял дневальным в казарме. Потом кому-то пришла в голову мысль назначить «говоруна» агитатором, так он не мог связать двух слов.

Климов достал из-за спины танковый термос, побулькал им:

— Остатки прежней роскоши… С твоего разрешения.

Он без году неделя как ротный, а считает себя старшим. Делает вид, что ему безразлично новое назначение и новое звание, но на самом деле на всем его челе написано: да, я счастлив. И наслаждается этим своим счастьем. Еще одно звание — и майор! Комбат.

Климов — комсомолец. И я невольно начинаю оценивать его со всех сторон, все «за» и «против». Я ловлю себя на мысли: а чего я от него хочу? Чего придираюсь? Уж не зависть ли проклятая во мне заговорила? Захотелось тоже получить роту?.. Война идет. Не все ли равно, где воевать и кем. Лишь бы воевать. Вносить что-то в общее дело победы. Жизнь свою. А она остается жизнью, будь ты ротным или взводным. Или комсоргом. Жизнь у тебя одна, другой не будет.

Несколько раз я встречал в штабе девушку, которая ночевала тогда у нас в подвале. Сегодня она спросила:

— Что это вы, товарищ комсорг, такой кислый?

— А, — махнул я рукой, — поневоле будешь таким!

— Неужели все уж так плохо?

— Хуже быть не может. Чувствую, что опозорюсь перед командиром полка. Какой из меня комсорг! Другие комсорги умеют масштабно все завернуть, а я? Суета одна.

— Подождите одну минуточку, — сказала она. — Я отдам телеграмму, и мы поговорим.

Мы сели с ней на подножке грузовика.

— Значит, масштабное что-то нужно? — усмехнулась Марина. — Можно и масштабное. Полковое комсомольское собрание, например! На самом высоком уровне. Чтобы выступил сам командир полка. И замполит тоже. Ну, конечно, и отличившиеся танкисты. И не по бумажке пусть говорят, а как умеют. Как получится… Попробуйте. Я бы на вашем месте такое сотворила, что все бы гаечки у меня завертелись! Только не берите все на себя. Переваливайте самое трудное на других, вот тогда ценить будут.

— Это можно, перевалить на других.

Мы посмеялись и встали.

— А знаете, я передрожала вволю, когда узнала, что вы комсорг. Ну, думаю, пропала моя головушка! Все ожидала, что вы вызовете. Скажете: «А ну, пишите объяснение!»

Мы и не заметили, что из машины вышел Глотюк и, прищурив хитрые глаза, смотрит на нас:

— Инструктаж получаете, Михалев? Давно бы так.

Марина тут же ушла, не сказав ни слова. А я уцепился за ее предложение — провести полковое комсомольское собрание «на самом высоком уровне». Изложил свой замысел замполиту. Он почесал затылок:

— А что, пожалуй, займемся. Собрания у нас действительно давно не было. Я сегодня же поговорю с Огарковым, пусть готовит доклад. А ты ему фактики дай. И проект решения напиши. Погорячей! — И он потряс кулаком.

Кажется, я нащупал пружину. Теперь все они у меня будут работать на комсомол!

Вечером Глотюк заговорил со мной о Марине, и я узнал от него, что она была членом комсомольского бюро в институте.