— Но вы же поморщились?

— Сапоги жмут.

У нее сапоги были старые, она попросила новые у Кати, а они маловаты.

И все же Марина сделала мне замечание:

— Можно было поменьше «обязательных фраз»… Но я уж слишком ревностный слушатель. Все хорошо! Маршалу понравилось. А главное, вы не забыли о Васе Кувшинове…

И я понял по интонации ее голоса: она знала, что он любил ее.

Совещание закончилось на следующий день. Предстояли концерты, экскурсии по столице, походы в театр. Девушкам давали билеты в Большой театр, Марина взяла на двоих — и для меня.

— Только завтра мне надо побывать на могиле Игоря, — сказала она. — Но мы вернемся. Вы поедете со мной?

— Конечно.

— Коля сказал, что туда добираться несложно. Это недалеко, на можайском направлении.

О как далеко оно от нас, это можайское направление! И как близко. Оно, наверное, будет напоминать нам о себе до самого конца нашей жизни.

Оказывается, Коля — брат ее мужа. Он уже уехал со своей группой куда-то на север, не мог остаться.

На ночлег нас развезли всех по разным местам. Меня и старшего лейтенанта Косырева в офицерскую гостиницу, сержанта Воронина в казарму, а Марина уехала с девушками. Мы договорились с ней встретиться в четыре утра у Белорусского вокзала.

Я долго не мог уснуть. Конечно, и она не спит. Одна там.

Я вышел раньше условленного времени, чтобы у вокзала встретить Марину. Но еще издали сквозь тоннель увидел ее — стоит у входа в метро и смотрит под ноги. Лицо бледное, прическа немного изменена — строже, волосы тщательно приглажены, убраны под пилотку. Услышав мои шаги, она приподняла голову и улыбнулась.

На часах было половина четвертого. Наступал рассвет.

— Пошли, — и она взяла меня под руку.

Я заметил, что она прихрамывает. У меня сапоги тоже не очень удобные, они не жмут, наоборот, очень просторные — трофейные, модернизированные, немецкие голенища перекроены на русский манер, из овальных стали прямыми. Головки тупорылые и негнущиеся, будто чугунные, каблуки массивные, с подковками — идешь по мостовой, искры высекают.

Мы сели на первую электричку и доехали до Кунцева. Вышли на шоссе, ждем попутной машины. Марина показывает мне карту, которую на листе бумаги нарисовал Коля. Вдоль линии населенные пункты: Кубинка, Шаликово. Можайск остается справа… Деревня Савково.

Машин проходящих много, но все нагружены до предела, не останавливаются.

Солнце уже поднялось высоко, стало душно. Мы попили у колодца и снова вышли на дорогу. Я начинаю «голосовать» — поднимаю руку. Поехали.

Машина тяжелая — ЗИС. Идет ровно, не страшно, что вылетишь вместе с ящиками за борт. Я остерегаюсь, чтобы не придавило ноги. Через окошечко заглядываю в кабину: водитель и Марина о чем-то разговаривают; видимо, она рассказывает ему, куда мы едем. Он слушает внимательно, изредка произносит какие-то фразы, сочувствует.

Рощицы и голые холмы. На поляне солдатское кладбище. Одинокий обелиск у мостика. На месте села — пепелища, голые печи с высокими трубами. Возле одной из печей женщина возится с котлами у загнетки. И опять кладбище.

Водитель на ходу пошире открывает ветровое стекло, чтобы Марине легче было дышать. Она сняла пилотку, расстегнула воротник гимнастерки.

Мальчишки-подростки, в отцовских обносках, лохматые, давно не стриженные, стоят у обелисков и читают на них фамилии. Русоволосые, босые. Оглянулись, машут мне руками. Я достал яблоки из полевой сумки и стал швырять им, они ловят их на лету, что-то кричат мне вдогонку.

— Приготовьтесь, скоро будет Можайск! — кричит мне водитель в окошечко. — Но я не советую вам туда ехать, лучше сойдите раньше. Савково где-то поблизости, спросите у местных жителей.

— Спасибо. Найдем!

Перешли поле и оказались у единственного сохранившегося строения — осиновой серой баньки с черным окошечком. Поджигали и ее, но не загорелась, только обуглилась с одной стороны. Престарелая женщина на ступеньках низенького разъехавшегося крылечка чистит картошку. Мальчишка лет десяти рубит хворост.

— Скажите, это Савково?

— Савково. А вы откеля?

— Из Москвы. Но вообще-то мы с фронта.

Женщина поднялась со ступенек и вытерла руки о фартук.

— Заходите к нам, люди добрые. Сейчас я сварю картошку, перекусите с дороги.

Мы поблагодарили, сказали, что сыты, да и торопимся, нам надо побывать на могиле танкиста лейтенанта Горянова. Женщина позвала внука:

— Сережа, где похоронен лейтенант-танкист?

— Не знаю, — ответил Сережа.

— У нас военных не хоронили, — сказала женщина.

Она была в стареньком мужском пиджаке с засученными рукавами, вылинявшей косынке, на ногах огромные мужские ботинки.

— Отец пишет? — спросил я у Сережи.

— Нет. Еще в прошлом году похоронка пришла.

После некоторого молчания Марина спросила, где Сережина мама.

— Нету у меня мамки, — ответил мальчик. — Немцы угнали рыть окопы, и она пропала без вести.

— Расстреляли мамку его, — шепнула женщина.

Марина опустилась рядом с ней на ступеньки крыльца.

— Водички можно?

— Можно. Сереженька, достань для тети свеженькой водицы из колодца. — Она смотрит на Марину подслеповато, по-матерински: — Напекло тебе голову солнцем, доченька, ты бы в тенек зашла.

— Ничего. Я привычна. Просто жажда.

— Наши места по нескольку раз из рук в руки переходили…

— А танки где наступали?

— Танки прорывались через другое село, — ответил Сережа. — Я вам покажу.

Как мы ни упрашивали его остаться, он все же пошел вместе с нами. Бабушка сказала, что туда — версты четыре. А мы идем, идем, кажется, все десять прошли, и пока никакого села не видно.

— Сережа, там обелиски есть где-нибудь? — спрашивает Марина.

— Есть.

— И фамилии на них написаны?

Мы осмотрели все обелиски, побывали на кладбище, у солдатских могил, но фамилии лейтенанта Горянова нигде не встретили.

— Значит, он у вас не погиб! — сказал Сережа.

— Нет, Сережа, погиб, — ответила Марина. Она достала из кармана гимнастерки извещение. — Вот, точно указано, — показала она мне потертый уже и пожелтевший листок. — На можайском направлении. Деревня Савково…

— Погиб или похоронен? — спросил я.

— А разве это не все равно?

— Нет.

Часто нашего брата танкиста хоронить не приходится. Что там останется после того, как танк раскалится докрасна?

— Сережа, а сгоревшие танки поблизости есть? — Есть. Только по ту сторону Савкова. Два немецких танка. Черные… И один наш. Под елями стоит. С красной звездой на башне. Хотя нет, звезды я не видел. А может, и видел.

Идти далеко. Мы просим Сережу остаться, вернуться домой. Но он не соглашается, говорит, что мы без него не найдем.

— Может, вы подождете нас, — говорю я Марине, зная, что она сильно устала. — Мы вам помашем, если надо будет.

— Нет, я обязательно пойду.

И Сережа повел нас полями, на которых валялись витки колючей проволоки, гильзы от снарядов. Перед осыпавшимися окопами тянулись длинные ходы сообщения. На опушке леса были блиндажи, залитые водой.

— Сережа, ты давно был там, где танки? — спрашиваю я.

— Весной. За ландышами бегали. Всей гурьбой, по одному страшно. Там темно под елями. И что-то звенит в танках. Бабушка говорит, что это ветер.

— Наверное, так и есть.

Сережа вел нас напрямик — через болотца и овраги, по заросшим лесным тропам, проторенным когда-то солдатскими сапогами. Мы выбились из сил, а тут, как назло, на пути оказалась трясина — станешь на кочку и провалишься вместе с ней, еле успеваешь переступить на другую. Сережа легкий, прыгает, как комарик, смеется, что нам приходится перебираться почти на четвереньках. Наверное, мы больше потеряли времени, чем выиграли.

Дальше начинался луг. С ромашками и колокольчиками. И мы повалились в траву: изнемогли совсем.

— Извините, но я сниму сапоги, — говорит Марина. — Стали жать еще больше. И порыжели. Катя скажет: где это ты их так разделала?