— А почему ты не хочешь, чтобы здесь открыли полезные ископаемые? — спросил Токо.
— Почему ты так решил? — отозвался отец, — Я хочу чтобы все полезные, нужные людям ископаемые были открыты и служили нам… — И, подумав, добавил: — Но так, чтобы не страдала земля, чтобы тундра оставалась чистой, чтобы звери, все живое оставалось живым и не было вреда от нашествия машин, от шума. Ну и от нехороших людей, которым все равно, что будет здесь после них…
— А разве такие люди есть? — с некоторым сомнением спросил Токо.
— Попадаются иногда, — ответил отец и заторопил сына: — Ну, иди!
Токо повернул назад, но выбрал другую дорогу, свою любимую, мимо озера, чтобы захватить на пути кусочек берега. Водная поверхность возникала неожиданно, поначалу могла даже напугать, потому что было такое впечатление, словно само небо опрокинулось на тундру со всем своим блеском, бегущими белыми облаками и стремительным ветром.
По дороге Токо вспоминал разговор о полезных ископаемых, о земных сокровищах, и гадал, почему при этом отец мрачнел и не был веселым и оживленным как обычно.
Кочки упруго пружинили под ногами, и когда Токо не попадал на них, нога проваливалась в бочажок, в ложбинку, где стояла студеная коричневая вода. На сухих пригорках столбиками торчали евражки и пронзительно, дразняще свистели. Иногда из-под ноги вспархивали мелкие пичужки и, отлетев недалеко, садились на виду, на самую вершинку кочки, при этом громко щебеча, привлекая к себе внимание. Так они отводили Токо от гнезда, где притаились только что вылупившиеся птенчики. Токо внимательно огляделся и увидел птичье жилище, сооруженное из сухой прошлогодней травы и мелких веточек. Ветер шевелил легкий пушок, а сами птенцы, чуя приближение огромного и незнакомого для них чудища, сидели тихо, смирно, стараясь слиться с окружающим их миром. Непривычному глазу и впрямь трудно отличить птичье гнездо от перемежающихся стеблей сухой травы, новых зеленых стрелок и разбросанных вокруг мелких камней. А мамаша птица все верещала, подлетала близко к Токо, едва не касаясь крылом плеча, и падала у ног, притворяясь раненой, только бы человек отошел от гнезда и пощадил ее детей.
— Ничего не будет с твоими птенцами, — ласково сказал Токо и заспешил к озеру, блеснувшему из-за прибрежного кустарника.
Солнце еще стояло высоко. Это было летнее долгое солнце. Еще с месяц назад оно скрывалось лишь на какой-то час за горизонтом. День был почти бесконечный, и Токо валился в постель не от наступившего сна, а от усталости, когда уже не оставалось сил бегать по окрестной тундре, заново, после зимнего отсутствия, наведываясь в знакомые и любимые уголки. Сейчас солнце скрывалось уже надолго, и середина ночи была по-настоящему темной, хотя небо все еще оставалось светлым, особенно там, где ночевало дневное светило.
Токо осторожно подошел к воде, чтобы не вспугнуть плескающихся хариусов. Спокойная гладь озера вдруг разбивалась из глубины, и в осколках ее радугой ломался солнечный луч. Звук всплеска доносился до Токо, и, если терпеливо подождать, можно увидеть длинное, блестящее рыбье тело, почти наполовину вылетающее из воды. Токо знал, что в теплых морях есть летучие рыбы, которые выпрыгивают из воды, словно вспугнутые тундровые пичуги. Они могут пролетать над морем несколько десятков метров. И еще вспомнилось где-то прочитанное: мореплаватели поутру собирали на палубе упавших за ночь летучих рыб и жарили их на завтрак…
Наверное, хорошо, если бы в озеро плавали летучие рыбы… Вообще Токо любил мечтать. Любая мысль у него тотчас обрастала причудливыми фантазиями, часто очень далекими от того, что происходило или могло происходить в окрестностях оленного стойбища, у берегов Оленьего озера. Воображение Токо населяло воды озера чудными обитателями, среди которых был и Лохнесский не то ящер, не то еще что-то незнакомое, то дельфинами, наделенными почти человеческим разумом, спрутами, вычитанными из романа Виктора Гюго «Труженики моря», китами из бабушкиных сказок, рождающими человеческих детенышей…
А вдруг и впрямь здесь найдут несметные сокровища?.. И на берегу озера вырастет белокаменный город с устремленными в небо домами, как в окружном центре, в городе Анадыре, где новые здания убегают в тундру от морского берега и теряются в тумане котельных с высоченными черными трубами, из которых извергается тяжелый, неспособный подняться к небу, маслянистый черный дым… Дым… Нет, дым здесь не нужен. Он закроет синеву чистого неба, запачкает белизну облаков, упадет на снег черным покрывалом, как это происходит в Анадыре, где даже завезенные с материка и расплодившиеся в огромном количестве мелкие собачки, такие же черные и закопченные угольным дымом, как и снег.
Размышляя дальше, Токо пришел к мысли, что если здесь построить большой город с высокими белокаменными домами, то придется расстаться с птичьими гнездовьями, мягкой, податливой, покрытой множеством самых разных растений тундрой, и, главное, с тишиной, на фоне которой так ясно и отчетливо слышен утренний птичий гомон, плеск волны, шелест ветра над моховой поверхностью тундры.
Но сегодня тишины уже не было. Там, где высадились приезжие, слышался железный лязг, какие-то глухие удары и громкие разговоры. Токо прислушался. Вместе с ним притихли и птицы: напуганные вторжением незнакомых звуков, таких громких, сотрясающих воздух и спокойную гладь озера.
А потом раздался резкий, разорвавший воздух выстрел. Эхо от него покатилось по тундре, пронеслось над озером, над спокойной водой, сдув утиные выводки, двух бакланов, гагу и чаек крачек. Вскоре все замерли, кроме чаек. Они поднялись над озером и встревоженно, всей огромной стаей, с пронзительными криками закружились над тундрой, угрожающе пикируя на того, кто стрелял там, на другом берегу озера, возле устья впадающей в него речки.
Выстрел в тундре — очень редкий звук. Если такое случалось у Оленьего озера, то это значило, что на стадо напали волки. А если просто так… Да нет, просто так не бывает. Выстрелом иногда просили о помощи, звали…
Токо побежал на звук, стараясь ступать на верхушки кочек. Так его учил бегать отец. Пружинящие кочки отталкивали, подбрасывали его вверх, удлиняя шаг, ускоряя бег.
Токо выскочил на открытое место, откуда он мог видеть лагерь приехавших. Сначала он заметил большую встревоженную стаю крачек, затем тех двоих. Они о чем-то возбужденно переговаривались между собой, похоже, что ругались.
— Не буду я ее есть, не буду! — кричал Кузьма. — Жри один, живодер!
Только теперь Токо увидел в руках Андрея серую крякву. Она печально висела вниз головой. С клюва на зеленую траву падали редкие, густеющие капли крови.
Токо узнал утку. Она сидела вон там, за тем бугром, в старой колее от прошедшего когда-то давным-давно вездехода. Здесь земля чуточку осела, но не разорвалась, как в других местах: потому что гусеницы шли по зимней тундре, по твердому снежному насту. Токо проходил мимо гнезда так, чтобы не потревожить птицу, не встретиться с ее укоризненными, пронзительными глазами-бусинками. Когда Токо впервые увидел гнездо, там было четыре зеленоватых яйца, осторожно положенных на прикрытую сухой травой землю. Птенцы появились несколько дней назад и только собирались переселяться на озеро, где уже плавало несколько выводков. Это была самая поздняя кладка. Наверное, утки летели издалека и прибыли сюда позже других.
Как же Андрей подбил утку?
Очевидно, как раз в тот момент, когда она вела выводок к озеру, к воде, чтобы дать птенцам поплавать, понырять в озерной глубине, где отражалось яркое солнце, легкие светлые облака, медленно плывущие по синему высокому небу.
Где же сами птенцы?
Отчаянные, встревоженные крики крачек заглушали все другие звуки. Маленькие, храбрые чайки носились над человеком с ружьем, низко пролетали над его головой, едва не касаясь большой клетчатой кепки, над козырьком которой был смотан марлевый накомарник.
Андрей, похоже, был так растерян, что и не знал, как быть с убитой уткой. Он то приподнимал ее повыше и смотрел, как капает с кончика клюва кровь, то опускал к самой земле, но не разжимал пальцев и не выпускал из другой руки двуствольного дробового ружья.
