Нормы на хлеб, сахар уменьшились. В Улаке не было продовольственных карточек в том виде, в каком они существовали в больших городах. Просто в сельском магазине был список всех жителей, и против каждого имени продавец отмечал, что и сколько взято.
Долгожданный пароход пришел только поздней осенью, когда уже бушевали продолжительные свирепые штормы.
С севера надвигались ледовые поля, и развезти продовольствие но маленьким селениям северного побережья Чукотки было невозможно. Моряки торопились разгрузиться и поскорее уйти в свой порт.
На берегу росли штабеля банок, ящиков, всевозможных мешков… Здесь была мука в белоснежных полотняных мешках, сахар-песок и сахар кусковой в нарядных пачках, сгущенное молоко в фунтовых банках и в больших жестяных баках, сухой картофель, сушеные овощи, красиво упакованные крупные, ярко-желтые, неправдоподобные привлекательные калифорнийские апельсины, разнообразные джемы, варенья, соки в стеклянных банках с экзотическими этикетками. Кое-что удалось попробовать, когда в спешке некоторые ящики сломались, а мешки порвались.
Был здесь и табак и жестяных и картонных ярких коробках, трубочный, для самодельных цигарок, и даже жевательный, в виде плиток темно-коричневого цвета, обернутых в золотистую фольгу с портретом индейского вождя в роскошном головном уборе с орлиными перьями.
Было даже разного сорта вино и огненный напиток ром в аккуратных деревянных бочонках.
Все это невиданное богатство не вместилось в два небольших склада, выстроенных еще американским торговцем мистером Свенсоном.
Мешки и ящики кое-как покрыли брезентом, старыми моржовыми кожами, покрышками от байдар. Поставили сторожей. Старые чукчи несколько дней прохаживались меж этих несметных богатств, а потом, получив плату в виде табака, отказались, сославшись на то, что пришла пора осенней охоты. Провели сход всех жителей Улака, и Жуков строго предупредил, что нормы военного времени остаются прежними, как по всей стране. Никто даже ненароком не имел права взять вывалившийся из мешка кусок сахара. «Того, кто будет замечен в этом, — ждет расстрел», — подвел итог заведующий торговой базой.
И что удивительно: несмотря на огромный соблазн, строгой меры не понадобилось применять ни к кому.
За всей этой суматохой с товарами как-то забыли о пленном Мелленберге.
А он все больше времени проводил дома, в яранге. Мину стало хуже, она уже совсем не вставала с постели… Женщина угасала на глазах, ее когда-то смуглая кожа странно посветлела, стала прозрачной. Опечаленный муж молча, часами сидел на бревне-изголовье полога, держа лихорадочно-горячую руку жены.
Мину умерла утром, едва успев попрощаться с уходящими в школу детьми. Мелленберг отпросился с работы, поставил в известность своих сторожей — Жукова и Говорова — и собственноручно похоронил жену, отвергнув чукотский обычай. Он смастерил деревянный ящик, устлал его дно свежими мягкими стружками, нарядил покойную в матерчатое платье. Родичи Мину с ужасом и любопытством следили за неведомым для них обрядом. Впрягшись в нарту и отказавшись от сопровождающих, Мелленберг потащил покойную на вершину нависающей над Улаком сопки. Оттуда открывался великолепный, захватывающий дух вид на простор обоих океанов — Ледовитого и Тихого, на острова в Беринговом проливе, за которыми можно было рассмотреть встающий из синевы, похожий на обломок айсберга, зубчатый мыс Принца Уэльского, начало американской земли.
Мелленберг провел почти весь световой день на могиле жены. О чем он думал? Может быть, вспоминал свое полузабытое детство, размышлял о неизвестных ему родителях, людях, которые в мгновение любви зачали его, наделив величайшим даром — жизнью и оставив затем одного в этом огромном мире, где единственным близким ему человеком была вот эта хрупкая женщина, чукчанка. Они понимали друг друга без лишних слов, любили с такой невероятной силой, что порой Мелленберг пугался этого всепоглощающего чувства.
Остались двое детей… Кем они станут, как сложится их будущее?
Вечерняя заря перемещалась по краю неба все дальше на запад, и чем больше темнело небо, тем ярче становилась красная полоска под высокой облачностью.
Ветра не было. Лишь откуда-то снизу, с подножия сопки, время от времени, словно тяжкий вздох невидимого существа, доносилось еле уловимое движение воздуха. Постепенно все обволакивалось густеющей синевой. Она заполняла ложбины, долины замерзших ручьев и речек, поднималась все выше, пока совсем не скрыла редкие огни Улака, оставив лишь отблеск электрического освещения в окнах кают-компании полярной станции.
Через несколько дней после похорон Говоров вызвал к себе Мелленберга и строгим голосом, не терпящим никаких возражений, объявил, что кроме обычных обязанностей ему вменяется охрана продуктов, выгруженных на берегу.
— Ни один кусок сахара, ни одна горсть муки не должны пропасть! — гремел Говоров. — Своей головой ответишь за это.
— Почему я? — пожал плечами Мелленберг.
Говоров тупо уставился на немца.
— А кто же еще?
— Пусть отвечает головой и жизнью тот, кто будет воровать, — сказал Мелленберг.
Говоров подумал и согласился:
— Это само собой…
— А ружье дадите?
— Какой же сторож без оружия? — сказал Говоров, хотя и сомневался, можно ли вооружать арестованного.
Так Мелленберг стал к тому же еще и сторожем.
Он знал по опыту многолетней жизни среди чукчей, что только последняя сволочь позарится на чужое. В Улаке таких было немного. Мелленберг обошел те яранги, обитателей которых можно было заподозрить в воровстве, и поговорил с людьми.
Опасаться следовало и ребятишек, их озорства и естественного желании полакомиться заморскими конфетами, фруктами, да и просто утолить голод. Особенно это относилось к детям, живущим в интернате. Их кормили плохо и скудно.
В первую ночь своего дежурства Мелленберг устроил свой наблюдательный пост так, что практически мог держать в поле зрения все штабеля, груды мешков и ящиков. Особо укрыл и подтащил поближе к себе ящики с табаком и вином — то, что сильнее всего могло привлечь слабого человека.
Странное дело, но поручение охранять груз с парохода как-то притушило обиду и горечь ареста. Мелленберг понимал, что это дурацкое и беспочвенное обвинение в шпионаже оставалось в силе и, видимо, он все еще считался арестованным, так как ему не возобновили ежемесячной платы на полярной станции. Правда, он так и кормился, в той же столовой, где питались работники станции, усаживаясь за обеденный стол последним. Повар благоволил к нему и наваливал и тарелку столько, что оставалось еще и детям, хотя они на голод не жаловались; ребята ели то, что ели обычно в яранге, — копальхен, нерпичье и лахтачье мясо, квашеную зелень.
Хуже всего приходилось в тихие морозные ночи. Потому как от ветра еще можно укрыться между мешков с мукой и сахаром, схорониться за ящиками с замерзшими до каменной твердости калифорнийскими апельсинами, а вот мороз проникал всюду.
Время от времени из окрестных селений приезжали собачьи упряжки и увозили несколько мешков муки, сахару, ящик табаку или сигарет — но сколько увезешь на собаках! Товаров оставалось еще много. Никто не просил этого делать, но Мелленберг на всякий случай взял у сына школьную тетрадь в клеточку и переписал все, что было под его охраной. Это заняло несколько дней, зато теперь он точно знал, что и в каком количестве лежит на берегу. Те, кто брал товар, расписывались у него в тетради.
Вскоре Мелленберг убедился, что он может спокойно спать по ночам: никому не приходило в голову брать что-то тайком.
Однажды Мелленберг долго не мог уснуть, все бродил по берегу. Он несколько раз обошел вверенный ему склад, кое-где подоткнул порвавшийся брезент, потом лег на окаменевшие мешки с мукой и уставился на яркие небесные звезды. Хотелось верить, что душа его любимой Мину вознеслась ввысь и парит где-то там, в бесчисленной алмазной россыпи меж созвездий и туманностей. Мелленберг не знал, как называются эти причудливые скопления звезд, а только слушал от родичей Мину, что все звездное круговращение проходит вокруг Неподвижной, которую русские называли Полярной звездой. Этот беспрерывный бег совершали созвездия Группа Девушек, Оленьи Упряжки, Охотники за Дикими Оленями и другие, которые Мелленберг уже не различал. По словам тестя, у самой Полярной звезды располагались души тех, кто погиб славной смертью героев — в битве с врагом. Вряд ли робкая и нежная душа Мину попала туда. Скорее всего, она в иных мирах, более скромных, тихих уголках вечного звездного покоя.
